 |
РУБРИКИ |
Десять лет перемен в сознании человека - (реферат) |
РЕКЛАМА |
||
|
Десять лет перемен в сознании человека - (реферат)Десять лет перемен в сознании человека - (реферат)Дата добавления: март 2006г. Десять лет перемен в сознании человека Прочность человеческого “материала” в конечном счете определяет ресурсы стабильности любого общества, его способность к переменам и степень сопротивления нововведениям. Поэтому анализ происходящих в стране экономических, социальных и политических трансформаций будет неполным без анализа изменений в самом человеке - и субъекте, и объекте идущих преобразований. Важную базу для такого анализа дают исследования по программе “Советский человек”, которые проводятся ВЦИОМ раз в пять лет. Первое датируется ноябрем 1989 года (российская доля выборки - 1325 человек), второе - ноябрем 1994 года (опрошено 2957 человек), наконец, третье было проведено в марте 1999 года (опрошено 2 тыс. человек)1. Первым результатам сравнения данных этих трех исследований, а также некоторым соображениям о возможности их интерпретации и анализа и посвящена данная статья. Сопоставление результатов сложных по замыслу исследований, разделенных значительным - пятилетним - промежутком времени, неизбежно сталкивается с целым рядом специфических проблем методологического порядка. Общественные перемены, а также накопленный опыт вновь, как и пять лет назад, вынудили разработчиков уточнить или заменить некоторые формулировки и блоки вопросов, учесть новые проблемы. Очевидно, что со временем претерпевают изменения многие смысловые характеристики используемых в исследовании терминов. Так, перемены и катаклизмы последнего времени вынудили значительную часть населения не только иначе оценивать, но иначе понимать значение ряда ключевых категорий анализа социальной и политической реальности. Иной смысл приобрели, например, категории собственности, свободы, демократии, советского прошлого и др. А ведь наше исследование охватило очень динамичное десятилетие, которое началось первым социально-политическим переломом 1988-1989-х годов и завершилось кризисной ситуацией второй половины 1998-1999-х годов. При всем этом результаты нового опроса показывают принципиальную возможность получать с помощью регулярных опросов достаточно надежные и сопоставимые данные, которые позволяют судить о стабильности и динамике социальных установок, механизмов социальной идентификации и ориентации, эмоциональных рамках существования и т. д. Прежде всего несколько слов о масштабе и значении перемен, произошедших за 10 лет. Представление об их значительности с годами явно крепнет. В то же время как будто возрастает разномыслие в оценках этих перемен. Так, на вопрос о том, что изменилось за 10 лет, в ходе последнего опроса 59% респондентов согласились с тем, что произошли большие изменения, 9% считают, что по сути ничего не изменилось, а 19% выбрали позицию “недавно казалось, что жизнь изменилась, но теперь я вижу, что все идет по-старому”, наконец, 12% затруднились с ответом (в 1994 году соответствующие цифры составляли 56%, 13%, 16% и 14%). Таблица 1 * Приведено соотношение позитивных (“больше пользы”) и негативных (“больше вреда”) ответов. Не надо забывать, что само признание факта “больших перемен” далеко не равнозначно их одобрению и - еще менее - их восприятию как утвердившихся и привычных. Для большинства населения произошедшие перемены остаются болезненными и непривычными. Общий фон ностальгии по прошлому (“до 1985 года”) сохраняется и даже становится все более отчетливым. Об этом свидетельствуют, в частности, ответы на вопрос “Было бы лучше, если бы все в стране оставалось таким, как до 1985 года? ”. Показательно, что доля утвердительно ответивших на него существенно выросла по сравнению с 1994 годом (58% против 44%). Не согласных с такой точкой зрения стало несколько меньше (27% против 34%), меньше стало и затруднившихся с ответом (15% против 23%). Только у молодежи (до 25 лет) и у высокообразованных сейчас преобладают предпочтения к переменам. Если же перейти к переменам в различных сферах общественной жизни, распределение позиций изменяется и даже “средние” показатели выделяются на том же негативном фоне (см. табл. 1). Из таблицы видно, что за последние пять лет ухудшились оценки свободы слова, многопартийных выборов, сближения России с Западом, практически без перемен осталось отношение к свободе выезда, улучшились оценки свободы предпринимательства и - в наибольшей мере - права на забастовки, которое сегодня одобряют все категории населения, за исключением сельских жителей. (Можно предположить, что последний сдвиг - единственный из всего рассмотренного ряда случай, когда происходит поворот от преимущественно негативных оценок к преимущественно позитивным - отражает ситуацию после серии демонстративных, отчасти и успешных, забастовок последних лет с требованием выплаты задолженности по зарплате. ) Но как человек приспосабливается к потоку изменений и переломов, захвативших общество? Это извечная задача, практически стоящая перед “средним”, “массовым” человеком в любых переломных ситуациях независимо от знака их оценки или степени понимания ситуации. Оценить адаптивные способности респондентов мы попытались, предложив варианты поведения в переходное время (см. табл. 2). Таблица 2 Живу, как жил раньше, для меня ничего особенно не изменилось 26 Приходится вертеться, подрабатывать, браться за любое дело, лишь бы обеспечить себе и детям терпимую жизнь 29 Удается использовать новые возможности, начать серьезное дело, добиться большего в жизни 6 Сравнивая данные за 1999-й и 1994 год, легко увидеть, что растет число считающих себя “неприспособленными”, значительно чаще указывается необходимость “вертеться” (что, скорее всего, означает понижающий вариант социальной адаптации), стабильно мала доля ссылок на “новые возможности” (повышающая адаптация). Правда, здесь следует отметить, что по данным других исследований ВЦИОМ (типа “Экспресс”, апрель 1999 г. , 1600 опрошенных), где проблема приспособления к переменам рассматривается иначе, 48% считали, что большинство населения уже приспособилось или вскоре приспособятся к переменам, а 43% - что люди “никогда не смогут этого сделать”. Аналогичный вопрос, обращенный к семье респондента, дает даже несколько более “адаптивные” результаты (53% семей уже приспособились или надеются, что вскоре это сделают, а 40% “никогда не смогут”). Естественно, существует корреляция между позитивным отношением к переменам и готовностью приспособиться к новым условиям. Тем не менее приспосабливаться приходится всем, поэтому мера адаптации населения (в том числе субъективной и потенциальной) - один из важнейших показателей общественного состояния. Разрушение привычно “советских” систем государственной опеки и контроля привело к заметному изменению (по крайней мере на декларативном уровне) оценок и ожиданий в отношении государства. Об этом свидетельствуют данные таблицы 3. Различия в оценках весьма показательны. За прошедшие 10 лет практически исчезла позиция “государство дало нам все.... ” резко снизилась готовность жертвовать чем-либо для блага государства. Укрепились, притом значительно, две позиции: “ничем не обязаны государству” и “мы должны стать свободными людьми”. Иными словами, возросло демонстративное отчуждение человека от государства и столь же демонстративная приверженность упрощенной, но все же демократической модели (“заставить государство”). Кстати, чаще всего эту позицию выражают те, кто полагает, что человек несет ответственность за действия своего правительства. Таблица 3 Наше государство дало нам все, никто не вправе требовать от него еще чего-то 5 Наше государство сейчас в таком положении, что мы должны ему помочь, даже идя на какие-то жертвы 38 Мы должны стать свободными людьми и заставить государство служить нашим интересам 27 Несложный анализ показывает, что за отмеченными сдвигами стоят не столько внедрение в сознание демократических принципов, сколько недовольство нынешними возможностями государства. Представление о том, что граждане “ничем не обязаны” государству, реально служит оправданием широко распространенного лукавства по отношению к государственным институтам, выражающегося в неисполнении законов, уклонении от уплаты налогов и т. д. , при распространенном убеждении в том, что само государство еще в большей мере лукавит со своими гражданами. Отторжение от обязанностей по отношению к государству отнюдь не означает поэтому освобождения человека от государственной зависимости. Последняя лишь обретает в общественном мнении обоюдолукавый характер. Свое собственное положение респонденты исследования 1999 года описывают следующим образом. Лишь 5% считают, что они являются полноправными гражданами России, имеющими возможность влиять на власти через выборы, печать и др. , 27% оценивают себя как людей, жизнь которых во всем зависит от вла0ти, от государства, а 57% заявляют, что живут, полагаясь во всем только на себя и не рассчитывая на государство. Остальные затруднились с ответом. Такое распределение ответов, если понимать его буквально, наводит на аналогию с какой-нибудь республикой свободных фермеров XVIII века, где большинство на государство действительно не рассчитывало, не помышляло ни о государственных пенсиях, ни об иных государственных гарантиях.... Однако на самом деле перед нами в данном случае, скорее, декларация настроений и пожеланий, чем реалистическая картина ситуации. Ведь в ответах на другие вопросы исследования те же люди, которые заявляют, что “полагаются только на себя”, надеются на гарантированный государством минимальный доход, считают важнейшими правами человека право на государственное обеспечение, на гарантированные государством прожиточный минимум и трудоустройство. 71% опрошенных в данном исследовании считает, что “государство должно заботиться о благосостоянии каждого гражданина”. Да и нынешние формы “русского бунта” (в основном против задержек зарплаты) - это преимущественно претензии, прошения, требования, адресованные тому же государству. Критическое отношение к сегодняшним государственным институтам создает благоприятные условия для все более позитивных оценок еще недавно отвергаемого советского прошлого и характерных для него деятелей. Согласно данным третьей волны исследования, значительной части, если не большинству, опрошенных 1999 года прежние руководители советских времен кажутся не только более сильными, но и более честными, и более авторитетными, и более заботливыми, и т. д. Наконец, вполне реальное и важное значение имеет демонстрируемая подавляющим большинством опрошенных зависимость от символов государственного величия. Лишь 14% считают, что Россия сегодня остается “великой державой”, но 78% уверены, что страна должна быть ею. В критических ситуациях - наподобие “балканского кризиса” марта-апреля 1999 года (для российского общества он оказался кризисом государственной политики и массового политического сознания) - такие ожидания могут превращаться в опасную политическую силу. Правда, если побудить опрошенных уяснить самим себе, что входит в понятие “великая держава” (с помощью той же анкеты), то оказывается, что большинство вкладывает в него вполне “мирное” содержание - высокий экономический потенциал (64% упоминаний), высокий уровень благосостояния (63%), уважение со стороны других стран (35%), великая культура (31%), и только после этого следует военно-ядерное могущество (30%). К двусмысленности отношений в системе “человек-государство” нам еще придется возвращаться при рассмотрении других проблем исследования. За время наблюдений изменились практически все референты моральной ответственности человека. Об этом свидетельствуют данные, обобщенные в таблице 4. Из таблицы видно, что уровень осознаваемой ответственности “за родственников” почти неизменен и потому может служить точкой отсчета для оценки сдвигов в других параметрах. Наиболее заметными оказываются сдвиги, происшедшие между первой и второй волнами исследования - до 1994 года. За это время значительно слабее стали обозначаться показатели ответственности человека перед властью, страной, предприятием, этнической группой. В дальнейшем ситуация как будто стабилизируется - все, что могло измениться, уже изменилось. Таблица 4 В переломной ситуации очень важна проблема идентификации человека в различных социокультурных, групповых, исторических рамках2. В таких условиях она становится одной из самых напряженных. Обратимся к опробованной в 1989 году модели “горделивой” идентификации (см. табл. 5). Таблица 5 Примечательно, что некоторые направления “горделивой” идентификации, как социальной, так и групповой (“сын своего народа”, “хозяин на своей земле”, “специалист в своем деле”, “член своей компании”, “работник своего предприятия”, “представитель рода человеческого”), спустя 10 лет представлены почти такими же числами. Чаще всего, как и ранее, упоминаются /'поколенческие” оси идентификации (дети - родители), причем эти показатели возросли. Существенно укрепились “локальные” оси (свой город, район). Наиболее важным видится изменение национально-государственных рамок идентификации: “русское” не только вытесняет “советское” в качестве ведущего социального деноминатора, но отмечается значительно чаще, чем “советское” 10 лет назад. Видимо, в 1989-м признак “советского” указывался, скорее, как привычный и официальный, а признак “русского человека” к 1999-му приобрел значение некой спасительной гавани после периода замешательства и пертурбаций. Тенденция самоутверждения “русскости” (равно как и социальное содержание этого признака) видна и по другим данным исследования. Разрушение “советских” рамок и стереотипов сознания - при неразвитости структур личностного самоопределения - почти с неизбежностью приводит к увеличению и даже гипертрофии функций национальной идентичности - прежде всего негосударственной (языковой, исторической, мифологической, этнической). Причем в условиях доминирующей в массовом сознании негативной и критической составляющей в данном случае востребованным оказывается “позитив”, т. е. набор признаков, годящихся для опорной конструкции. Время “перестроечного гиперкритицизма кажется далеко и безвозвратно ушедшим: люди ищут, акцентируют или приписывают положительные качества. Рассмотрим некоторые результаты отслеживания “образа наций”, которые предлагаются программой “Советский человек”. У исследователей была возможность сопоставить показатели трех опросов относительно “качеств русских” с данными 1999 года о том, какие характеристики респонденты приписывают сами себе (см. табл. 6). Получается, что за прошедшие 10 лет русские “сделались” (в собственном массовом воображении) значительно более энергичными, гостеприимными, открытыми-простыми и даже более трудолюбивыми. Все эти сдвиги можно отнести к динамике комплекса самоутверждения. Его обратная сторона - переживание собственной униженности, которое стало более явным после опроса 1994 года. Зато реже респонденты бичуют себя за непрактичность и безответственность, чаще указывают на религиозность. При этом на протяжении всего десятилетия на одном уровне сохраняется показатель лени как национальной особенности. Таблица 6 Интересно сравнение личных характеристик с общенациональными. Оно показывает, что “средний” человек считает себя более энергичным и трудолюбивым, лучше воспитанным, далеко не столь униженным, ленивым и безответственным, а также менее религиозным по сравнению со своими - воображаемыми, конечно, - соплеменниками. Таблица 7 “Что в первую очередь связывается у вас с мыслью о нашем народе? ” (в %) Варианты ответив Обратимся теперь к другой группе показателей, относящихся к той же проблеме. В таблице 7 обобщены результаты ответов на вопрос о том, что в первую очередь связывается у респондента с мыслью о нашем народе. Как видно из приведенного сопоставления данных трех этапов исследования, идентификация с “большой” родиной (национально-государственное самоутверждение и самоотождествление) с 1994 года заметно уступает место идентификации с “мало” родиной (“место, где родился и вырос”). С этого же времени возросло значение “территориального” фактора. Видимо, это связано не столько с “почвенными” ориентациями, сколько с вполне актуальной проблемой утверждения российского места в постсоветском пространстве. Особенно важен при исследовании самоидентификации россиян анализ параметров социального времени. И здесь обращает на себя внимание растущее от этапа к этапу значение исторических параметров, к которым относятся и персонализованные показатели, т. е. оценка “великих людей”. В таблице 8 показаны изменения, произошедшие за 10 лет в оценках значительных событий XX века. Таблица 8 Значительные события XX века (в %) В числе изменений, заслуживающих особого внимания, дальнейшая акцентировка немногих “успешных”, “утверждающих” событий: победный 1945-й и полет Ю. Гагарина. Растущее внимание к ним - своего рода поиск точек опоры в историческом потоке. Другой аспект исторической идентификации человека - разделение исторических эпох на позитивные и негативные. В таблице 9 отражены оценки периодов истории нашей страны XX века. Здесь приведено соотношение оценок “принесло больше хорошего” и “принесло больше плохого”. Видно, что за пять последних лет заметно изменились к лучшему оценки периодов правления И. Сталина и Л. Брежнева, к худшему - оценки времени М. Горбачева. Практически без изменений осталось соотношение оценок периодов революции и хрущевской “оттепели”. В соответствии с доминирующими общественными настроениями наиболее негативные оценки относятся к периоду правления Б. Ельцина. Это означает, что единственно реальной (т. е. сохраненной в “живой” памяти значительной части населения) и единственно позитивной кажется сегодня эпоха, названная когда-то “застоем”. В третьей волне исследования был использован еще один подход к проблеме исторической идентификации - выяснение ценностно-отмеченных моментов российской истории, вызывающих у опрошенных чувства гордости или, напротив, стыда и огорчения. Таблица 9 Оказалось, что главными предметами гордости являются: победа в Великой Отечественной войне (указали 86% опрошенных), ведущая роль страны в освоении космоса (60%), достижения российской науки (52%), великая русская литература (46%). моральные качества русского человека - простота, терпение, стойкость (45%), превращение страны после революции в одну из ведущих промышленных держав (42%). слава русского оружия (35%), великие русские путешественники (33%), борьба с татаро-онгольским игом (22%), передовой советский общественный строй (14%), нравственный авторитет русской интеллигенции (12%), дух русской вольницы, свободолюбие (12%), подвижничество русских святых (10%), перестройка, начало рыночных реформ (2%). Только у 2% респондентов ничто в нашей истории не вызывает особой гордости. Чувства стыда и огорчения вызывает прежде всего то, что “великий народ, богатая страна, а живем в вечной бедности и неустроенности” (79%), разрушение СССР (48%), грубость нравов (45%), репрессии 1920-1950-х годов (34%), хроническое отставание от Запада (31%), некомпетентная и своекорыстная власть (28%), наша косность, инертность, лень (24% - сравните с аналогичной позицией в приведенном в таблице 6 списке национальных качеств), гонения на церковь (21%), наследие крепостничества, дух рабства, привычка к подневольному труду (17%), военные поражения (16%), стремление силой навязать свои порядки другим народам и странам (15%), национальное высокомерие, шовинизм, антисемитизм (7%). У 1% ничто в нашей истории не вызывает особого стыда. Таблица 10 Наконец, еще одна ось исторической идентификации определяется набором “значимых имен”, т. е. деятелей, которые воспринимаются как выдающиеся. В этом наборе также происходят определенные изменения (см. табл. 10). Как видим, список основных персонализованных “вех” исторического поля почти стабилен; изменяется частота упоминаний отдельных лиц. Наиболее заметные изменения в списках произошли между 1989-м и 1994 годами. В 1999 году первые четыре позиции в списке занимают те же фамилии, что и пять лет назад, но частота упоминаний увеличилась по всем позициям. “Юбилейный” рост внимания к А. Пушкину не нуждается в комментариях. Ностальгия по советскому периоду несколько усилила внимание к имени Ленина, но особенно - к Сталину, который многим представляется символом утраченного государственного порядка и величия. Подобным же образом память об утраченных успехах в космической области поднимает на верхние ступени фамилию Гагарина, ранее не входившую в первую десятку. Понятно, что в список выдающихся деятелей, составляемый самими опрошенными по “компенсаторному” принципу, имена современных лидеров попадают крайне редко (так, в 1999 году Горбачева указывают 3%, а Ельцина - 2%). Надежда на гарантии Наименьшие изменения, прослеживаемые в ходе трех опросов, наблюдаются в системе ориентации в неопределенной социальной ситуации: при выборе между ценностями успеха и стабильности большинство респондентов явно предпочитают последнюю (см. табл. 11). Устойчивое и растущее большинство выражает предпочтение “советскому” образцу скромных и гарантированных доходов. Все менее популярным становится вариант “малого заработка при большем свободном времени” (по составу предпочитающих - это преимущественно женский выбор). “Собственное дело” в 1989 году было, скорее, благим пожеланием, но после 1994 года стало вполне суровой реальностью для немногих. А установка на то, чтобы “много работать и хорошо получать”, остается характерной примерно для четверти опрошенных. Думается, это немало. Если это не просто мечтания, а реально “работающая установка”, то ее распространенность может определять примерные рамки нового, активного социального слоя. Между тем доля предпочитающих “много работать и хорошо зарабатывать” достигает 32% среди опрошенных в возрасте 25-40 лет и падает до 8% у пожилых (старше 55 лет). Таблица 11 Небольшой заработок, но больше свободного времени, более легкую работу 10 Много работать и хорошо получать, пусть даже без особых гарантий на будущее 26 Наиболее общую картину распределения ценностных ориентации показывают суждения о том, “чего не хватает” человеку в нашем обществе (см. табл. 12). Вполне естественно, что проблема материального достатка остается центральной и все больше беспокоит людей. Резкий спад интереса к политическим правам по сравнению с 1989 годом - по-видимому, результат массового разочарования в новых политических институтах: права как будто имеются, а реального улучшения положения и реального участия рядового человека в государственном управлении также нет. Таблица 12 Сложнее объяснить, почему столь значительно снизилось внимание к ценностям “трудолюбия” и “культурности”. Вероятно, одна из составляющих такого сдвига - довлеющая ныне “критика критики” образца 1989 года, т. е. отрицание того национального самобичевания, которое было свойственно началу перестройки (и которое, скорее, имитировало, чем инициировало, реальное преодоление ценностных рамок “советского” традиционализма). Нынешняя востребованность “позитивных” опор массового мироощущения (как показывает и представленное выше сравнение характеристик нации) стимулирует тенденцию к более оптимистической оценке отечественного прошлого, в том числе и характерных для него трудовых и нравственных установок. Как бы следуя известному литературному персонажу, человек сегодня требует “не учить его жить”. Значимость такой установки подкрепляется все более распространенной дискредитацией “учительствующих” (интеллигентских, либеральных и демократических) образцов и их носителей. Не следует, впрочем, упускать из виду все более существенное расхождение между установками, пожеланиями, демонстративными ценностями, с одной стороны, и реальностью, к которой приходится приспосабливаться, - с другой. Чаще всего жалуются на недостаток культуры и воспитанности наиболее образованные (21% из получивших высшее образование и только 7% из тех, у кого нет и среднего). Согласно мнению опрошенных в 1999 году, окружающие их люди чаще всего завидуют богатым (60%), удачливым (38%), занимающим высокое положение (25%), молодым и здоровым (20%), повидавшим мир (16%), талантливым, умным (15%), свободным, независимым (9%). Лишь 4% никому не завидуют. Понятно, что это своего рода фотонегатив собственных позиций респондентов (“у кого что болит.... ”. . Еще один подход к проблеме динамики ориентации - через установки на будущее детей. Таблица 13 содержит в себе довольно богатую картину, отображающую смену предпочтений за 10 лет. В 1999 году по сравнению с 1989 годом заметны рост установок на возвышение, достижение, хватку, хитрость (в этом ряду, видимо, следует воспринимать и пожелание “быть счастливыми”) и соответственное снижение популярности “советских” ориентации на скромность, общее благо, на “свой дом”. Реже упоминаются честность, порядочность, прямота (“говорить то, что думают”, “быть самим собой”), чаще - память о “корнях”, уважение к родителям. Таблица 13 Но вот - как будто противоречащее всему сказанному - желаемое распределение будущих профессий детей (см. табл. 14). Оказалось, что за пять последних лет установки на желательные профессии детей остались на удивление стабильными. Причем наибольшей популярностью по-прежнему пользуется “советский” набор престижных профессий - врач, учитель, инженер, рабочий.... Правда, рядом с ними заняли стабильные и почетные места также бизнесмены и банкиры. Таблица 14 Толерантность: рамки допустимости или безразличия к человеку Программа нашего исследования предполагает сравнение мнений о том, как поступить с носителями девиантных, отклоняющихся от принятых в качестве привычных или преобладающих, норм поведения. В трех опросах, разделяемых пятилетним интервалом, мы интересовались, что следует делать с проститутками, гомосексуалистами, наркоманами, больными СПИДом, бродягами и “бомжами”, алкоголиками, рокерами, родившимися неполноценными и членами религиозных сект. Предлагались четыре варианта ответов: ликвидировать, изолировать от общества, оказывать помощь или предоставить самим себе. С наибольшей участливостью, полагая, что этим людям прежде всего следует оказывать помощь, относятся у нас к больным СПИДом, к родившимся неполноценными, к наркоманам и алкоголикам, а также к “бомжам”. Рокеров и Членов религиозных сект большая часть опрошенных считает лучше всего предоставить самим себе (хотя, например, в 1994 году практически столько же хотели ликвидировать рокеров, а в 1999 году желающих изолировать от общества членов религиозных сект набралось лишь немногим меньше, чем тех, кто хотел бы предоставить их самим себе). В отношении к гомосексуалистам предпочтения колеблются между “изолировать от общества” и “предоставить самим себе”, но желающих изолировать все же больше. По отношению же к проституткам с 1989 года произошел перелом. Если тогда 33% хотели изолировать их от общества, 27% - ликвидировать, 17% предоставить самим себе и только 8% - оказывать помощь, то в дальнейшем ситуация изменилась: в 1994-м и 1999 годах, соответственно, 30% и 29% были за то, чтобы предоставить их самим себе; число жаждущих их ликвидации снизилось до 18% в 1994 году и до 12% в 1999 году, а число желающих изолировать их от общества - соответственно, до 23% и 20%. Если 12% в 1994 году предложили оказывать им помощь, то в 1999 году таких было уже 20%. В целом же за прошедшие 10 лет произошло определенное смягчение отношения практически по всем группам девиантов. Единственным исключением служит отношение к сектантам, которое заметно ужесточилось за последние годы. Вероятно, это эхо направленных против них обличении со стороны приобщенной к государству православной иерархии. Вопрос в том, что означают такие сдвиги в массовых установках: распространение более гуманных и цивилизованных критериев толерантности или рост безразличия к нравственным нормам (и к людям), сопутствующий ситуации ценностного кризиса и распада. Показателем жестокости в общественных настроениях давно служит вопрос о возможности отмены смертной казни. За 10 лет исследования варианты ответов на этот вопрос остаются практически стабильными. Заметно, что более широкое применение “исключительной меры” пользуется все меньшей поддержкой. Если в 1989 году за это высказывались 35% опрошенных, то в 1994 году - 25%, а в 1999 году - 23%. За сохранение же status quo ратовали 33% в 1989 году и 36% в 1999 году. Немедленную или постепенную отмену смертной казни все эти годы поддерживали только 20% населения. Хотя настроения общества далеко не соответствуют “европейским” стандартам, можно отметить отсутствие в них тенденции к ожесточению. А ведь ее можно было бы ожидать в связи с постоянной темой кровавого насилия в масс-медиа и в реальной жизни. Опросы выявляют различные по своей природе и функциям эмоциональные механизмы, так или иначе участвующие в определении актов социального поведения. Видимо, самый простой из них - реакции на определенные события или действия: соотнесение ожиданий с реалиями создает “текущие” оценки одобрения/неодобрения и т. п. Более сложные по своей природе обобщенные оценки (например “удовлетворенность собственной жизнью в целом” или упоминавшиеся выше оценки исторических рамок идентификации) строятся на соотнесении текущих раздражителей внимания и более устойчивых, не всегда осознаваемых структур типа ценностных установок и стереотипов социального восприятия. Поэтому обобщенные эмоциональные оценки значительно менее подвижны. Можно, вероятно, выделить и еще один тип предельно генерализованных оценок, которые во многом задают сами рамки эмоционального восприятия реальности и обеспечивают некий относительно устойчивый баланс между “внешней” (непосредственно социальной) и “внутренней” (личностной, интернализованно-социальной) средами человеческого существования. В эмпирических исследованиях такие генерализованные оценки выглядят константами. В своем исследовании мы стремились выявить, в каком эмоциональном поле живут наши сограждане. Для этого в 1999 году был задан вопрос “Какие чувства появились, окрепли за последние годы у окружающих вас людей и у вас лично? ” (см. табл. 15). В предложенном сложном наборе эмоциональных оценок явно преобладают негативные - безразличие, обида, отчаяние, страх, ожесточение. Но при этом “личные чувства” заметно более оптимистичны, чем “чувства окружающих”: в правой колонке все позитивные оценки встречаются заметно чаще, а все негативные реже (за исключением чувства обиды, которое чаще упоминают как личное переживание). Таблица 15 Непременным условием существования человека в стабильной или, напротив, бурно изменяющейся социальной обстановке является постоянное поддержание некоего эмоционального баланса между “раздражителями” различного уровня. Как показали и наши предыдущие исследования по программе “Советский человек”, источники напряженности носят чаще всего социальный характер, а источники радостей и удовлетворенности - преимущественно личные, семейные (см. табл. 16). Данные таблицы показывают, что наиболее существенные изменения в иерархии вызывающих страх событий - выдвижение в число первостепенных безработицы и бедности. Более редки в последние годы упоминания о страхе перед мировой войной и возвратом к массовым репрессиям. Таблица 16 Из-за различия в методических средствах опрос 1989 года позволяет представить только “иерархию” (по частоте упоминаний) пугающих событий. Данные 1994-го и 1999 годов - средние показатели, построенные на основе пятибалльной шкалы (от “совершенно не испытываю страха” до “испытываю постоянный страх”). Другой эмоциональный полюс - определение того, что доставляет человеку наибольшую радость, удовольствие (см. табл. 17). Данные таблицы демонстрируют некоторые изменения. Они невелики, но показательны. Реже упоминаются, дети, книги, семья, работа, зато чаще - деньги, телевизор, хорошая еда, секс. Вероятно, в этом сказываются не только изменения в реальном образе жизни и привычек людей, но также изменения акцентов в демонстративном поведении, в тематике публичного обсуждения. Таблица 17 Приведены только первые 10 позиций (ранжированы по частоте упоминаний в 1999 году). В заключение остановимся на некоторых генерализованных показателях эмоционального состояния человека, которые могут быть представлены в качестве констант его существования. В последние годы не только по рассматриваемой программе, но и в рамках мониторинговых исследований ВЦИОМ регулярно задавался вопрос о том, чувствуют ли наши сограждане себя свободными людьми. Оказалось, что положительно отвечают на этот вопрос от 29% (1995 год) до 36% (1997-й и 1999 годы), отрицательно - от 58% (1995 год) до 51% (1999 год). В целом при всех колебаниях и пертурбациях социальной конъюнктуры в обществе сохраняется почти неизменным соотношение “свободных” и “несвободных” (по их субъективным оценкам) людей: около трети первых и несколько больше половины вторых, причем с годами доля последних даже уменьшается. Другой пример почти стабильного показателя - доля людей, считающих себя счастливыми. По данным исследования “Советский человек”, счастливыми себя чувствовали 45% в 1989 году, 46% в 1994 году и 49% в 1999 году, считали себя несчастливыми, соответственно, 32%, 34% и 38%, а затруднялись с ответом 23%, 21% и 13%. Таким образом, доля считающих себя счастливыми практически стабильна - несколько меньше половины населения. Увеличение процента “несчастливых” в последние годы явно происходит за счет неопределившихся с ответом, т. е. - как можно полагать - за счет людей, не решавшихся демонстрировать свою обделенность радостями жизни “в целом”. (При том, что люди довольно охотно показывают нехватку конкретных благ, денег, здоровья и т. д. ) Как показывают международные сравнительные исследования, процент “счастливых” в разных странах (во многих из них, например в США и Японии, он значительно выше отечественного “стандарта”) стабилен и сложным образом коррелирует с самооценками людей, страны, истории, мало связан с текущей социально-экономической или социально-политической конъюнктурой. Краткий обзор некоторых результатов нового исследования по программе “Советский человек” позволяет сделать - в предварительном порядке - некоторые выводы принципиального характера. Первый из них имеет методологическое значение и упоминался в начале статьи: вновь подтверждена реальная возможность использования данных периодических массовых опросов для изучения фундаментальных изменений в общественных институтах и структурах, в том числе в структуре человека как социальной личности. Три волны исследования - 1989-го, 1994-го и 1999 годов - выявили существенные особенности динамики общества и общественного мнения в сложных условиях общественных переломов и кризисов переходной эпохи. Опрос 1989 года застал российских - тогда и номинально советских - людей в момент подъема “перестроечных” иллюзий и первых признаков разочарования и недоумения. Опрос 1994 года прошел в атмосфере широко распространенной переоценки результатов перемен и поисков стабилизирующих механизмов. Последний опрос 1999 года - в условиях доминирующей в массовых настроениях ностальгии по прошлому и попыток адаптироваться к изменившейся социальной реальности. Исследования охватили все важнейшие сдвиги в настроениях и оценках общественного человека за последние 10 лет и представили материал для анализа основных “загадок” его поведения (в их числе пресловутое российское терпение, пассивный русский бунт и постоянная “мобилизационная” готовность). В опросах общественного мнения, связанных с изучением политической или коммерческой конъюнктуры, часто бывает достаточно выявления позиций абсолютного или относительного большинства населения, избирателей, потребителей. Но в настоящем исследовании основной объект изучения - скорее, не большинство, а некое “меньшинство” опрошенных - значимое меньшинство, которое своим поведением определяет (но не обязательно осознает) характер и устойчивость перемен в различных сферах жизни общества. При любых переменах большинство (“средняя”) общества инертно, консервативно, подвержено влиянию ностальгических и даже просто реставраторских настроений. Судьба перемен определяется соотношением сил и влияний определенного значимого меньшинства (правда, чаще принято использовать термин “элита”, который представляется в данном случае менее продуктивным). Если социальный человек в соответствии с представленным ранее замыслом всего исследования - эмпирически дан как распределение человеческих позиций и типов, то его характер и его способность изменяться зависят от соотношения определенных значимых меньшинств и “массы” (которая, впрочем, всегда выступает как достаточно условное образование). Притом соотношения не только “долевого”, но и “ролевого” (в смысле функций, влияний таких меньшинств)3. Неоднократно приходилось отмечать “вынужденный” характер перемен в нашем обществе “после 1985-го” и последствия этого для состава и способов действий вовлеченных в них субъектов социального действия [7L Массовая сторона такого процесса (а именно она непосредственно изучается в исследованиях, основанных на опросах общественного мнения) - вынужденное приспособление к результатам перемен. Серия опросов по программе “Советский человек” дает обширный материал для анализа таких перемен на уровне человека. 1. Советский простой человек. Опыт социального портрета на рубеже 90-х годов. М. , 1993. 2. Левада Ю. А. “Человек советский” пять лет спустя: 1989-1994 (предварительные итоги сравнительного исследования) // Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. 1995. 1. 3. Левада Ю. А. Возвращаясь к феномену “человека советского”: проблемы методологии анализа // Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. 1995. 6. 4. Левада Ю. А. “Человек советский” пять лет спустя: 1989 1994 (предварительные итоги сравнительного исследования) // Куда идет Россия? .. Альтернативы общественного развития. М. , 1995. 5. Левада Ю. Человек в поисках идентичности: проблема социальных критериев // Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. 1997. 4. 6. Вебер А. Третий или четвертый человек // Вебер Л. Избранное: кризис европейской культуры. СПб. , 1999. 7. Левада Ю. 1989-1998: десятилетие вынужденных поворотов // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. 1999. 1. © Ю. Левада, 1999 |
|
© 2007 |
|