 |
РУБРИКИ |
Портреты учителей - (реферат) |
РЕКЛАМА |
||
|
Портреты учителей - (реферат)Портреты учителей - (реферат)Дата добавления: март 2006г. ПОРТРЕТЫ УЧИТЕЛЕЙ. [426] В дополнение к общему очерку отечественного антиковедения в новейшую эпоху (после 1917 г. ) набросаем несколько портретов ученых, которые внесли наиболее крупный вклад в жизнь кафедры античной истории Ленинградского (Петербургского) университета и были учителями моего поколения. Эти портретные зарисовки, сделанные нами в большинстве случаев с привлечением не только официальных материалов, но и личных впечатлений, позволят более наглядно представить развитие науки об античности в советское время. Вместе с тем пусть эти зарисовки будут данью уважения тем, кто в трудное для нашего общества время не оставил ученых занятий и своей деятельностью способствовал сохранению антиковедной научной традиции. Это были разные люди, в личном плане - по своим убеждениям, ценностной ориентации, характеру и, конечно же, судьбе - совершенно непохожие один на другого, но их объединяло служение университетской по преимуществу науке об античности, а разность этого служения, как и различие судеб, делает их своего рода знаковыми фигурами, позволяющими теперь, на исходе ХХ столетия, с большей полнотой, на конкретных примерах, обрисовать перипетии научной жизни в только что завершившееся советское время. Мы остановили наш выбор на четырех персонажах. Трое из них - С. И. Ковалев, К. М. Колобова и А. И. Доватур - относятся самым точным образом к категории наших учителей, поскольку они были наставниками пишущего эти строки. Четвертый - С. Я. Лурье - таковым для нас не был (о чем, конечно, нам остается только сожалеть), но он не может быть обойден молчанием, так как входил в ту же группу ведущих ленинградских профессоров, был учителем для многих других и, таким образом, оказал воздействие на ту среду, из которой вышел и автор этих строк. В основу очерков о Ковалеве и Лурье легли наши статьи, приложенные к переизданиям их университетских курсов, очерки о Колобовой и Доватуре были написаны специально для данной книги. 1. Сергей Иванович Ковалев (1886-1960 гг. )1 [427] Имя профессора Сергея Ивановича Ковалева неразрывно связано со становлением советской науки об античности. С юных лет связав свою судьбу с революционным движением в России, он после победы Октябрьской революции целиком отдал себя делу распространения и утверждения марксистских исторических идей. Блестящий лектор-пропагандист, вместе с тем крупный оригинальный ученый, наконец, великолепный организатор, он был одним из самых выдающихся строителей новой советской исторической науки, одним из главных создателей современной марксистской концепции древней истории. Чтобы представить себе характер и величину того вклада, который ученые-историки, подобные Ковалеву, внесли в строительство советской науки об античности, полезно еще раз напомнить о тех общих переменах, которые привнесла с собой революционная эпоха в отечественное антиковедение, о тех новых задачах, которые победа социализма в нашей стране поставила перед учеными, представлявшими столь редкостную область исторического знания. В самом деле, как и во всех других областях исторической науки, в отечественном антиковедении с победой социалистической революции начался новый, качественно иной (хотя, как мы теперь понимаем, и не безусловно более высокий) этап развития. Революция принесла с собой торжество новых идей и в этой, казалось бы, наиболее консервативной области исторического знания. Под воздействием революционной обстановки, под натиском новых, марксистских идей произошел коренной сдвиг во взглядах молодого поколения отечественных антиковедов на предмет, цель и задачи своей науки, на методы изучения древней истории, на относительную значимость отдельных периодов и проблем. Прежде всего существенно изменился самый предмет исследования. Наметившийся еще до революции поворот в сторону изучения социально-экономической истории древности (работы И. М. Гревса, М. И. Ростовцева, М. М. Хвостова) стал теперь свершившимся фактом. При этом, однако, самая трактовка этого предмета получила ярко выраженный избирательный, идеологизированный характер: жизнь и быт народа, положение трудящихся масс, социальная [428] борьба и революционные движения в древности - вот те проблемы, которые должны были стать и действительно стали центральным объектом изучения. Но сдвиги коснулись не только предмета исследования - изменился самый метод (в его историко-философском понимании), изменились исходные представления о сущности исторического процесса, о задачах и пределах его познания. На смену распространенному в старой науке, достаточно расплывчатому представлению о естественной целесообразности исторического процесса пришло стройное (но вместе с тем и жесткое в своей безусловной определенности) марксистское учение об исторических закономерностях в общественном развитии, о последовательном ряде социально-экономических формаций, закономерно возникающих и сменяющих друг друга. Рабству, в частности и античному, в этом ряду было отведено место первой классовой формации. Одновременно изменились требования, предъявляемые и к форме изложения. Революция пробудила к культурной жизни многомиллионные массы народа. Впервые аудитория, к которой обращались ученые, стала действительно массовой. В этих условиях колоссально возросли роль и значение популярных способов изложения, лекций и литературы, способных в простой и доходчивой форме донести до масс необходимые им элементарные знания. Что такое форсированное решение образовательных задач неизбежно должно было сказаться на уровне собственно научном, ведя к его снижению, - это понятно и не требует особых разъяснений. Так или иначе, повинуясь велению времени, все наши крупные ученые в 20-х и 30-х годах были не только исследователями, но и популяризаторами, в своей работе учитывавшими интересы широкой народной аудитории. Перелом произошел не только во взглядах ученых и в манере преподавания - решительной перестройке подверглись организационные формы научно-исследовательской и учебной работы. Вследствие тех преобразований, которые были произведены в этой области в первые два десятилетия советской власти, отечественная наука об античности перестала быть делом отдельных университетских профессоров и академиков. Впервые она получила более общую организационную основу в виде академических институтов и университетских кафедр с большими коллективами сотрудников, чей труд был объединен и координирован наличием единой научной [429] программы или плана. Но в силу этого резко возросло значение таких ученых, которые могли совмещать в своем лице не только оригинального исследователя и популярного лектора, но и авторитетного организатора нового, масштабного научного и учебного дела. К числу таких именно ученых и принадлежал С. И. Ковалев. При этом надо с самого начала указать на безусловную личную честность ленинградского профессора. В постсоветское, так называемое перестроечное время стало модным критиковать буквально все черты прежней общественной жизни, в том числе, разумеется, и деятельность строителей новой советской гуманитарной науки. Их принято стало изображать этакими бессовестными служителями злокачественной тоталитарной системы, насаждавшей рабскую идеологию, заменившей служение научной истине - преклонением перед псевдооткровениями марксизма, уничтожившей всякую свободу мысли. На наш взгляд, это - крайне упрощенное, тенденциозное представление. Отрицательные свойства советской общественной системы, включая и тоталитаризм, не должны затемнять больших творческих успехов советского народа и его интеллигенции. Марксистская социологическая философия была и остается одним из самых высоких духовных достижений ХIХ века, этого последнего столетия подлинной гуманитарной культуры, и уж во всяком случае она не в ответе за тот исторический эксперимент, который был осуществлен в России ее экстремистски настроенными последователями. Равным образом и марксистский исторический материализм имеет и будет сохранять свой raison d'etre, поскольку остается неопровержимой сама материалистическая концепция мира. А в этой связи не утрачивает своего значения даже такое существенное звено марксистской исторической теории, как формационное учение, возведенное в догму в советское время и ставшее дурной притчей во языцех для всех поборников свободной мысли. Короче говоря, злокачественные черты реализованной экстремистами системы не должны затемнять здравого смысла исходного философского учения точно так же, как насильственное втискивание догматиками всемирного исторического процесса в прокрустово ложе пяти социально-экономических формаций не должно вести к отрицанию их приложимости по крайней мере к одному, но важнейшему региону мировой истории, - к Западной Европе. И наконец, [430] начетничество и догматизм массы порожденных советским режимом усередненных историков-пропагандистов, или, как их официально величали, бойцов идеологического фронта, не должны компрометировать ученую деятельность таких высоко интеллигентных людей, еще до революции увлекшихся марксизмом и позднее, в советское время, с умом и совестью прилагавших его к истории, как А. И. Тюменев или тот же Ковалев. Биография С. И. Ковалева, внешне почти лишенная каких-либо особенных перепадов, по-своему весьма интересна. 2 Она типична для человека, вышедшего из средней русской интеллигентной прослойки, традиционно тяготевшей к революционному движению. Будущий историк-марксист родился в 1886 г. на Урале в семье управляющего имением. В нем рано проснулся интерес к общественной жизни, и еще в юношеские годы он включился в революционную деятельность. До 1904 г. он учился в Уфимской гимназии, когда, как он сам пишет в своей автобиографии, "в связи с участием в революционном движении, вышел из VIII класса". 3 Весной 1908 г. он сдал экстерном экзамены на аттестат зрелости и осенью того же года поступил на физико-математический факультет Петербургского университета. Через два года он перешел на историко-филологический факультет, и с этих пор занятия историей - изучение, преподавание, исследование - становятся главным делом его жизни. Не кончив университетского курса, С. И. Ковалев в 1915 г. оказался на военной службе и только после демобилизации, в 1918 г. , сумел возобновить свои занятия в университете. Тогда же он начал преподавать в средних учебных заведениях Петрограда, в том числе и в школах рабочей молодежи. С 1919 г. он вновь на военной [431] службе в Красной Армии, где, находясь на культурно-просветительной работе в качестве преподавателя истории на различных курсах, а более всего в Военно-политической академии им. В. И. Ленина, оставался до 1938 г. Без отрыва от службы в РККА он в 1922 г. окончил историко-филологический факультет Петроградского университета, с 1924 г. стал преподавать в университете и педагогическом институте, а в 1930 г. был приглашен на работу в Государственную академию истории материальной культуры (ГАИМК), где возглавил сектор истории древнего мира. Сотрудником ГАИМК Ковалев был вплоть до 1937 г. , а в системе Академии наук СССР работал и позже, и в частности в Ленинградском отделении Института истории АН СССР, откуда ушел только в 1950 г. Между тем решениями Коммунистической партии и Советского государства в 1934 г. были восстановлены - разумеется, на новой идеологической основе - правильное преподавание и изучение гражданской истории в средней и высшей школе. В том же году С. И. Ковалев был назначен заведовать кафедрой истории древнего мира (позднее - истории древней Греции и Рима) на вновь открытом историческом факультете Ленинградского университета. На этом посту он проработал (с некоторыми перерывами) до 1956 г. , а вообще в университете - до 1958 г. В последние годы жизни он работал также в Музее истории религии и атеизма АН СССР, где был директором с 1956 г. и до самой смерти. Таков внешне достаточно сухой послужной список С. И. Ковалева. Однако как на самом деле была насыщена трудами и интересными, важными свершениями жизнь этого человека! Годы первоначальной преподавательской деятельности в средней школе, в университете, а более всего в Военно-политической академии были временем выработки того великолепного педагогического и, конечно же, лекторского мастерства, которое позднее так восхищало в Ковалеве его многочисленных слушателей в университете, на курсах повышения квалификации для учителей, в различных популярных аудиториях. Вместе с тем это было время первых научно-популярных литературных опытов, выросших из обработки лекционных курсов. Мы имеем в виду, в частности, обширный, в двух частях, "Курс всемирной истории" (Пг. -Л. , 1923-1925) и пособие "для самообразования" - "Всеобщая история в популярном изложении" (ч. I, Л. , 1925), оба посвященные главным образом истории древнего мира. [432] С другой стороны, годы активного сотрудничества в ГАИМК были для С. И. Ковалева временем интенсивной теоретической работы, собственного глубокого проникновения в марксистско-ленинскую концепцию исторического процесса и энергичного приобщения к этой теории других, временем первоначального опробования марксистского учения в приложении к истории древнего мира. Образованная еще в 1919 г. , взамен прежней Археологической комиссии, Государственная академия истории материальной культуры сыграла выдающуюся роль в жизни молодого советского антиковедения. 4 Это учреждение, работавшее в тесном контакте с Академией наук СССР и позднее (в 1937 г. ) вошедшее в ее состав в качестве Института истории материальной культуры (ныне Институт археологии [в Москве]), в 20-е и 30-е годы было практически крупнейшим в нашей стране центром по изучению древней истории. Более того, ГАИМК стала своеобразной основой для формирования в середине 30-х годов в этой отрасли гуманитарного знания новых научно-учебных центров. Ныне существующие секторы античной истории и античной археологии в академических институтах - родные детища этого учреждения. Равным образом, выработанные здесь идеи и принципы и воспитанные на них ученые стали тем живительным ферментом, который помог возродить на новой основе университетскую науку об античности. Сотрудниками ГАИМК были и старые заслуженные ученые-классики типа С. А. Жебелева и Б. В. Фармаковского, и новые крупные ученые, приобретшие известность именно в эти годы (академики А. И. Тюменев и В. В. Струве, профессора Б. Л. Богаевский, Е. Г. Кагаров, Т. Н. Книпович, С. И. Ковалев, О. О. Крюгер, М. И. Максимова), и молодые ученые и аспиранты, еще только набиравшиеся сил (М. С. Альтман, Н. Н. Залесский, Д. П. Каллистов, К. М. Колобова, А. В. Мишулин, Р. В. Шмидт и др. ). Для всех них, независимо от возраста и ученых заслуг, ГАИМК была универсальным пристанищем, совмещавшим в себе качества научно-исследовательского центра и высшей школы. Усилиями ученых старой [433] формации здесь, насколько это было возможно в годы революционной ломки, поддерживались традиции классического образования и прежнего, строго позитивного научного знания. В то же время стараниями нового поколения, с энтузиазмом обратившегося к освоению марксистских идей и метода, здесь реально подготавливался и в конце концов свершился переход отечественного антиковедения на марксистские рельсы. Первую линию в особенности представлял С. А. Жебелев, вторую - С. И. Ковалев, А. И. Тюменев и В. В. Струве. Сосуществование и взаимодействие этих двух, диаметрально противоположных направлений было делом непростым, и если между ними в конце концов наметилось известное сближение, то объяснялось это не только прямым идеологическим давлением коммунистических кругов, но и интеллигентностью и тактом таких новых лидеров, как Ковалев. Ему, в частности, удалось склонить патриарха отечественного антиковедения Жебелева к сотрудничеству в разработке такой актуальной, с точки зрения новой советской науки, проблемы, как восстания рабов в древнем мире. Надо, впрочем, заметить, что и для нового поколения освоение марксистской философии истории и методологии было делом отнюдь не простым и не мгновенным. Первые попытки пересмотреть античную историю с марксистских позиций не были свободны от серьезных недостатков и даже ошибок: древнюю историю старались объяснить главным образом с точки зрения социально-экономической, но при этом не учитывали специфичности античной экономики; модернизируя отношения, сближали античное общество с феодальным и даже капиталистическим. Эти недостатки в полной мере были присущи и ранним работам С. И. Ковалева, его упоминавшимся выше обзорам древней истории (в рамках всеобщей истории). Как общества Древнего Востока, так и ранняя Греция и ранний Рим трактовались там как типично феодальные. Расцвет феодальных отношений в Древней Греции был отнесен к VIII в. до н. э. , последующее время, отмеченное развитием товарно-денежных отношений, связывалось уже с кризисом феодализма, а классическая эпоха (V-IV вв. ) изображалась как эра господства торгового капитала. Афины периода расцвета представлялись буржуазно-демократической республикой, Перикл - вождем торговой партии, а Пелопоннесская война - столкновением соперничающих капиталистических групп в лице Афинского и Пелопоннесского [434] союзов. 5 Надо, однако, заметить, что подобного рода взгляды на античную историю были вообще широко распространены в тот период. Исключение составляли разве что работы А. И. Тюменева, который первым, уже в начале 20-х годов, выступил против модернизации античности и стал трактовать древнегреческое общество - но только его одно - как особенное, в отличие от феодального или капиталистического основанное преимущественно на рабстве. 6 Большую роль в деле преодоления этих модернизаторских концепций и выработки более соответствовавшего теории марксизма взгляда на античность как на особую формацию сыграло опубликование в 1929 г. знаменитой, прочитанной еще в 1919 г. , лекции В. И. Ленина "О государстве", где была дана четкая, подчиненная социально-экономическому принципу схема развития человеческого общества как череды соответствующих периодов - рабовладельческого, феодального, капиталистического и социалистического. Развернувшаяся вслед за этим в ГАИМК в 1929-1933 гг. дискуссия об общественно-экономических формациях способствовала выработке окончательного взгляда на античность как на определенную стадию в развитии человеческого общества, как на античную рабовладельческую формацию. С. И. Ковалев стоял в центре этой захватившей современников работы. Обладая ясным, логичным умом, несомненной эрудицией и талантом оратора-полемиста, будучи от природы человеком энергичным и целеустремленным, он как нельзя лучше подходил на роль научного руководителя. Умело сплачивая в единую исследовательскую группу историков и археологов, ученых старой формации и новых молодых специалистов, тактично, но твердо руководя научными спорами и задавая им тон собственными принципиальными выступлениями, он был, по отзыву современников, душою свершавшегося творческого процесса. 7 Свидетельствами его собственных [435] огромных усилий по переводу старой науки о классической древности в новое русло, по внедрению марксизма в антиковедение, по выработке научно обоснованной концепции античного рабовладельческого общества являются осуществленные им в ту пору многочисленные и важные публикации. Это, прежде всего, две знаменитые, хорошо известные каждому советскому антиковеду хрестоматии - "К. Маркс и Ф. Энгельс об античности" (Л. , 1932) и "Античный способ производства в источниках" (Изв. ГАИМК, вып. 78, Л. , 1933, совместно с С. А. Жебелевым), а также целый ряд других оригинальных теоретических работ - брошюр и статей. 8 Разумеется, эти работы С. И. Ковалева тоже не были еще свободны от некоторых недостатков - теперь, с расстояния в полстолетия, это хорошо видно. В обращении ученого к наследию основоположников марксизма чувствуется известный формализм (преимущественное внимание к цитате); основные построения отличаются схематизмом, что наглядно демонстрируется положением о революциях формационного уровня, необходимо обусловивших рождение и гибель античного рабовладельческого общества, в особенности же - тезисом о социальной революции низов, якобы сокрушившей античный мир; конкретные выводы также страдают излишней прямолинейностью и категоричностью. Однако сейчас, в той связи, в какой ведется наше изложение, важно подчеркнуть другое: в пору становления марксистской науки об античности, в период ожесточенной борьбы с модными ранее концепциями идеализма или позитивизма, с прямыми искажениями, порожденными крайним модернизаторством или его дурным антиподом - примитивизацией античности в духе К. Бюхера, труды Ковалева, фиксируя внимание на главном, а именно на своеобразии социальных отношений, на формах собственности, на фундаментальном значении рабства в античности, [436] бесспорно сыграли большую конструктивную роль. 9 Формулируя новое кредо автора, они выражали вместе с тем и общее мнение авторитетной группы советских антиковедов, объединенных сотрудничеством в ГАИМК, усвоенное ими новое марксистское представление об античной рабовладельческой формации. Выработанная таким образом в общих чертах концепция древней истории нашла естественное приложение в университетском преподавании. Вообще в жизни С. И. Ковалева с момента, когда он возглавил вновь созданную кафедру истории древнего мира (1934 г. ), университет стал постепенно выходить на первый план. Ковалева всегда тянуло к преподаванию, к общению с широкой молодежной аудиторией; он умел и любил читать лекции. С увлечением отдавался он также новому и важному делу - составлению полноценных, опирающихся на факты и проникнутых марксистскими идеями учебников по древней истории. Ему было поручено руководить работою группы специалистов по написанию первого такого учебника для средней школы, который и вышел в свет в 1940 г. под редакцией А. В. Мишулина. Позднее, уже после войны, С. И. Ковалев издал собственный учебник для средней школы (История древнего мира. М. , 1954), который отличали добротность и ясность изложения, наличие содержательного исторического рассказа, простое, но не в ущерб науке, объяснение хода древней истории, т. е. качества, которые безусловно необходимы, но не всегда присутствуют в современных пособиях. Еще более трудоемким делом, если не сказать - более ответственным, являлась разработка нового университетского курса античной истории. С. И. Ковалев оказался тут в полном смысле слова новатором: такой курс, составленный из лекций, читанных на историческом факультете Ленинградского университета, был им издан уже в 1936 г. 10 Это был первый созданный в советское время полноценный учебник по античной истории для высшей школы. Конечно, не все в этом курсе было удачно; некоторые из развитых в нем идей были данью распространенным в то время социологизаторским построениям. Так, в 1-й части курса С. И. Ковалев, прямолинейно толкуя ход греческой истории как движение от безусловно [437] более примитивного состояния к более развитому, вслед за Б. Л. Богаевским признавал крито-микенское общество первобытно-общинным. Равным образом, в угоду стадиальному учению Н. Я. Марра он отрицал значение миграций, в частности и факт дорийского переселения, и в критянах, микенцах и последующих греках видел лишь исторические уровни одного и того же, в общем, эгейского массива. Во 2-й части столь же прямолинейным было утверждение о единой социальной революции, сокрушившей Рим. Начало этой революции, ее первый этап, Ковалев считал возможным видеть в восстаниях рабов II-I вв. до н. э. несмотря на то, что эти выступления были отделены от позднейших смут III-V вв. н. э. полосой стабилизации в целых три столетия и явно не имели никакого прямого продолжения в век Империи. 11 Однако эти очевидные теперь слабости должны рассматриваться скорее как издержки роста, нежели как некий органический порок. Богатство поднятого исторического материала, как и его общая глубокая интерпретация с позиций марксизма, яркая демонстрация своеобразия античной цивилизации в отличие от обществ Древнего Востока, особенностей ее развития в Греции и Риме, значимости ее вклада в историю европейской культуры, наконец, живость и простота самого изложения сделали этот курс С. И. Ковалева своего рода образцом, на который равнялись потом многие аналогичные издания. Что же касается самого автора, то для него этот курс явился важным этапным произведением, позволившим заново пересмотреть всю античную историю под углом недавно выработанной общей концепции и наметить новые темы для последующей специальной разработки. В несомненной связи с этим изданием стояли и последующие обобщающие труды по древней истории, осуществленные при участии и под руководством С. И. Ковалева. Мы имеем в виду опубликованную тогда же, т. е. еще в 30-е гг. , в качестве одного из последних предпринятых ГАИМК коллективных трудов, "Историю древнего мира" в 3-х томах, из которых один был посвящен Древнему Востоку, а два других - Древней Греции. 12 История Рима будет обработана и издана несколько позднее, уже после войны; [438] это и будет та книга, переиздание которой в середине 80-х годов дало нам повод составить первый набросок биографии ленинградского ученого. Возвращаясь к изданной ГАИМК "Истории древнего мира", отметим, что С. И. Ковалев был редактором всего этого капитального труда и автором двух разделов в томе, посвященном классической и раннеэллинистической Греции: "Возвышение Македонии и завоевание Азии" (глава ХV) и "Философия и искусство Греции эпохи расцвета" (глава ХVII). Интерес к вопросам античной культуры не требует пояснений - он всегда был характерен для всех выдающихся исследователей античности, а Ковалеву был присущ, может быть, даже в большей степени ввиду его особенного внимания к общим историческим проблемам и в этой связи к тому вкладу, который античность внесла в историю европейской цивилизации вообще. Что же касается Греко-македонской державы Филиппа и Александра, то здесь мы несомненно сталкиваемся с более специальным научным интересом к политике, давшим, кстати, и первые специальные плоды. Еще в 1930 г. С. И. Ковалев напечатал большую статью, посвященную складыванию Македонского государства при Филиппе и Александре. 13 Анализ своеобразного патриархального уклада древней Македонии, выражавшегося в существовании унаследованной от героических времен царской власти, в одновременном засилье родовой знати, но также и в большой роли крестьянской массы и войскового собрания, привел Ковалева к важным, безусловно заслуживающим внимания выводам о характере политических отношений и борьбе группировок в правление Филиппа и Александра. Эти выводы были им развиты и уточнены как в названном разделе в "Истории древнего мира" и в вышедшей тогда же научно-популярной монографии об Александре, 14 так и в серии статей, опубликованных уже в послевоенное время. 15 В убийстве Филиппа в 336 г. до н. э. С. И. Ковалев справедливо [439] усмотрел последствия непрерывно развивавшейся конфронтации македонского царя, строившего сильное централизованное государство, с родовой знатью, цеплявшейся за свои древние, прямо-таки княжеские привилегии. Устранение Филиппа было делом рук представителей этой аристократии, тешившей себя надеждой - как оказалось, совершенно напрасной - на восстановление прежнего своего положения при новом юном царе. В свою очередь, недоразумения между Александром и его ближайшим окружением во время Восточного похода явились следствием разногласий между царем-завоевателем и новой македонской знатью "филипповской формации", с тревогой следившей за опасной, как им представлялось, трансформацией Македонского государства в наднациональную мировую державу, а их царя - в монарха восточного стиля. Устранение недовольных оказалось для Александра делом нетрудным, поскольку основная масса македонских воинов осталась на первых порах равнодушна к выступлениям оппозиции. Недовольство этой массы проявилось лишь позднее - отчасти во время стоянки у Гифасиса, когда усталые солдаты отказались следовать за царем в глубь Индии, а в особенности по возвращении из похода, в Описе, в связи с развернувшейся реорганизацией армии и широким привлечением к военной службе восточных элементов. По сравнению с этим интересом к македонской политике специальное обращение С. И. Ковалева к проблемам римской истории обнаруживается чуть позже. Это обращение несомненно стояло в связи с теми общими историко-философскими, или методологическими, исканиями первого поколения советских антиковедов, для реализации которых римский материал оказался особенно благодатной почвой. И первой здесь естественно явилась тема рабских восстаний, позволившая на конкретном материале опробовать важнейшие положения марксизма о ведущей роли классовой борьбы и социальных революций в истории. Первым опытом Ковалева в этой области стала большая статья, написанная в содружестве с С. А. Жебелевым, о великих восстаниях рабов в Риме в период поздней республики. 16 К этому сюжету в плане конкретно-историческом С. И. Ковалев вернется и позднее в статье, специально посвященной [440] датировке спартаковского восстания. 17 В теоретическом плане проблема великих восстаний рабов в Риме во II-I вв. до н. э. , трактуемых как первый этап социальной революции, подведшей черту под античной рабовладельческой формацией, была обстоятельно рассмотрена С. И. Ковалевым в методологическом этюде 1934 г. ,18 а затем, как было уже сказано, в университетском курсе 1936 г. Позднее, в послевоенное время, Ковалев пересмотрел этот свой тезис и, считаясь с исторической реальностью, высказал более осторожное и более обоснованное мнение как о восстаниях рабов, так и в целом о Гражданских войнах в Риме в последние века Республики. "Гражданские войны II-I вв. , - писал он в 1947 г. , - не были социальной революцией. Они являлись очень сложным революционным движением, направленным против всей системы социально-политических отношений той эпохи. Это были восстания рабов против господ, восстания провинциалов против римских угнетателей, это была борьба за землю деревенской бедноты, борьба италиков за права гражданства, борьба римской демократии, городской и сельской, против олигархии нобилей. Это было мощное, сложное и длительное революционное движение, но оно не могло перерасти в революцию. Оно было подавлено благодаря стихийности восстаний рабов и их изолированности от движений свободного населения, благодаря слабости римской и италийской демократии, благодаря крепости всей римской рабовладельческой системы. Оно было подавлено и, в конечном результате, привело только к созданию военной диктатуры, к новой политической системе, известной под названием "империи"". 19 Подлинная социальная революция, знаменовавшая конец античного мира, развернулась, как указывал теперь С. И. Ковалев, лишь в III-V вв. , и носила она гораздо более сложный характер, поскольку наряду с рабами и вместе с ними выступали уже и колоны, а наряду с низами римского общества - еще и соседствовавшие с Римом племена варваров. Эту революцию Ковалев по-прежнему именовал "революцией рабов", хотя у него одновременно уже являлось [441] и более развернутое определение: "социальная революция рабов и колонов". 20 Эта точка зрения нашла отражение и в опубликованном С. И. Ковалевым в 1948 г. университетском курсе истории Рима. Позже он еще раз вернулся к названной проблеме. В статье 1955 г. он предельно уточнил характер антагонистических противоречий, подрывавших античное рабовладельческое общество в эпоху Империи, состав и взаимодействие тех сил, , которые направляли развитие кризиса. 21 Не называя более разрушавшее античный Рим движение "революцией рабов", он, однако, не счел обязательным отказываться от более общего, принципиального положения о социальной революции, сокрушившей античную рабовладельческую формацию. 22 Другие специальные темы римской истории, неоднократно привлекавшие к себе внимание С. И. Ковалева, это две, так сказать, крайние точки - становление римской гражданской общины и падение Западной Римской империи. Разработка первой темы нашла отражение в ряде работ, посвященных проблеме патрициев и плебеев, в особенности проблеме формирования этих двух римских сословий. 23 Ковалев справедливо критиковал распространенные в науке теории происхождения патрициев и плебеев за их односторонность, обусловленную опорой на какой-либо один пласт античной традиции. В противовес им он выдвинул то, что он назвал "комплексной теорией": патриции первоначально были просто коренным населением Рима, но затем стали римской знатью, между тем как слой плебеев составился за счет переселения - добровольного или принудительного - в Рим жителей соседних подчиненных общин, может быть, даже благодаря чужеродным этническим привнесениям (этруски), а также, не исключено, вследствие социально-экономической деградации части коренного римского населения. С другой стороны, С. И. Ковалева всегда интересовала и противоположная "горячая" точка римской истории - ее трагическое завершение. Он касался этого вопроса и в связи с обсуждением общей [442] проблемы социальной революции в античности, и в более конкретном историческом контексте, при разборе социально-экономических сдвигов в период поздней империи, 24 и, наконец, в связи с изучением такого оригинального феномена, своего рода итогового продукта античной цивилизации, как христианство. Античное христианство, и прежде всего его генезис, его происхождение, - еще одна, таким образом, наряду с эллинизмом и собственно римской историей, важная сфера научных изысканий С. И. Ковалева. В последние годы жизни она стала для него даже важнейшей - и вследствие самой природы античного христианства, соединившего в себе творческие импульсы угасавшей древней цивилизации и потому предоставлявшего возможность наблюдать, как через фокусирующую линзу, самое это угасание, и вследствие задач современной пропаганды, современной полемики с христианством, от которой Ковалев никогда не отгораживался. В особенности естественными и необходимыми стали для него занятия античным христианством с тех пор, как он возглавил работу Музея истории религии и атеизма. Эти занятия нашли отражение в массе работ - в популярных лекциях, публиковавшихся в виде отдельных брошюр обществом "Знание", 25 в ряде научных статей и рецензий, 26 наконец, в большом обобщающем исследовании по истории античного христианства, опубликованном уже посмертно в составе сборника избранных трудов Ковалева по проблемам христианства. 27 По теме античного христианства С. И. Ковалев на протяжении ряда лет читал также в Ленинградском университете специальный курс, который с тех пор остается традиционным в учебном комплексе кафедры истории древней Греции и Рима. Автор этих строк дважды прослушал курс Ковалева о происхождении христианства, и хотя оба раза лектор так и не пошел далее обстоятельного разбора источников и литературы вопроса, впечатление было огромное. [443] Это было подлинное введение в научное изучение проблемы, доставлявшее надежное основание для дальнейших занятий тем, кто пожелал бы, вслед за учителем, опираясь на его работы, углубиться в историю раннего христианства. В чем заключалась суть того научного подхода к теме христианства, который демонстрировал в своих лекциях и трудах С. И. Ковалев? В постановке и исследовании, в точном соответствии с указаниями основоположников марксизма, проблемы исторических предпосылок, т. е. тех объективных, закономерно действовавших факторов, - социально-экономических, политических, идеологических, психологических, - особенное сочетание которых и вызвало к жизни новую форму мировой религии, отвечавшей потребностям в утешении клонившегося к упадку античного мира, - религии Христа. Этот подход вырабатывался в полемике с традиционной (как тогда говорили - буржуазной) наукой. Разбирая один из новейших трудов по истории христианства, опубликованный в рамках очередного западного руководства по всемирной истории, С. И. Ковалев писал: "Для подавляющего большинства буржуазных исследователей раннего христианства вопроса об его исторических предпосылках вообще не существует. В лучшем случае представители так называемой мифологической школы изучали происхождение мифа о Христе, но они никогда не ставили по-настоящему вопроса даже об идеологических предпосылках христианства как религии, не говоря уже о предпосылках экономических и социально-политических. Тем менее могли серьезно заниматься проблемами генезиса христианства богословы и представители "исторической школы". Для них христианство - либо божественное откровение, для которого не нужно никаких исторических предпосылок, либо творение гениальной личности, стоящей, строго говоря, также вне времени и пространства". 28 В собственных занятиях С. И. Ковалева по теме античного христианства отчетливо выделяются три сюжета: проблема объективных исторических предпосылок христианства; возникновение первых христианских общин, их состав, организация и идеология, включая и такой особенный вопрос, как идея и образ новозаветного мессии Христа (историческое существование которого он, естественно, отрицал); наконец, эволюция и так называемое перерождение [445] первоначального христианства. В последние годы жизни он живо откликнулся также на новые находки в районе Мертвого моря, справедливо усмотрев в самом факте возникновения и существования на рубеже старой и новой эры религиозных общин, подобных кумранской, еще одно подтверждение научного, материалистического взгляда на закономерность и естественность возникновения христианства. 29 Рассмотрением трудов С. И. Ковалева по истории христианства мы практически исчерпали круг его специальных занятий. Разве что следовало бы еще упомянуть о характерном для него повышенном внимании к проблемам историографии, что придавало особенную глубину его научным суждениям. На кафедре истории древней Греции и Рима он читал большой курс по историографии античности, главным образом зарубежной, начиная от обзора судеб античного наследия на средневековом Западе и в Византии и кончая новейшими школами антиковедения. Будучи студентом, я слушал и этот курс Ковалева. Тогда он не произвел на меня особого впечатления, но позднее, когда мне пришлось самому читать курс историографии античности и удалось ознакомиться с сохранившейся машинописью лекций Ковалева, я был восхищен эрудицией и широтой взглядов моего прежнего университетского наставника и с тех пор строил свое изложение, ориентируясь на оставленный им образец. 30 Так или иначе, очевидно, сколь глубоко и плодотворно разрабатывал С. И. Ковалев и общие, принципиальные вопросы научной методологии, и конкретные, но притом, что было для него всегда характерно, именно проблемные сюжеты античной истории, в особенности же - истории Рима. Не удивительно, что, когда он обратился, уже в послевоенные годы, к составлению нового полнокровного университетского курса римской истории, ему полностью сопутствовала удача. [445] Надо сразу подчеркнуть, что успех опубликованной в 1948 г. "Истории Рима" объяснялся не только ее фундаментальными научными качествами - в немалой степени этому способствовала также и превосходная манера изложения. Мы уже говорили, что С. И. Ковалев был великолепным мастером устного выступления. Его лекции - ясные, точные, логичные, умело сочетавшие строгость научного изложения с яркостью образных зарисовок, - пользовались большим успехом у слушателей. Не подлежит никакому сомнению, что профессор тщательно готовился ко всем своим выступлениям. При нем всегда был конспект, записанный характерным крупным почерком на узких полосах бумаги - разрезанных в длину половинах тетрадных страниц. До выступления или в перерыве он мог сверяться с этими листками, но лекцию читал свободно, не прибегая к помощи текста. Обладая отличной, тренированной памятью, живостью воображения и хорошо разработанной литературной речью, он с видимой легкостью прослеживал развитие событий или мысли, рисовал четкие исторические картины, которые производили большое впечатление и надолго запоминались. Но, что особенно важно и что встречается не так уж часто, он мог сохранить эти качества и в своих письменных произведениях. Его "История Рима" - это один из самых обширных и содержательных, но вместе с тем и самых ярких и интересных университетских курсов по древней истории, изданных в советское время. "Историю Рима" С. И. Ковалева отличают: зрелая научная методология, практически свободная от социологизаторства и догматизма предыдущей поры; большая внутренняя добротность, проявляющаяся во внимании к историческим фактам и тем источникам, на основе которых только и возможно их воссоздание; глубокая, нередко весьма оригинальная трактовка отдельных явлений или событий, таких, например, как происхождение и борьба патрициев и плебеев, конституция Римской республики и, особо, устройство Римско-италийской федерации, сицилийские и спартаковское восстания рабов, движение Гракхов и др. Автор умеет представить перед читателем, как ранее перед слушателем, не только события древней истории, но и ее героев. Тому, кто знакомился с курсом Ковалева, навсегда запомнятся набросанные автором яркие портреты Пирра, Ганнибала, Митридата, Суллы, Сертория, Цезаря и др. Наконец - и это надо подчеркнуть особо - ярко выраженная приверженность Ковалева историко-философской доктрине марксизма [446] нисколько не мешает ему представить общую объективно убедительную концепцию римской истории. Книга была высоко оценена в нашей печати, 31 она вызвала большой интерес и за рубежом и дважды, между прочим, была переиздана в Италии (в 1953 и 1955 гг. ). 32 Разумеется, не все в книге С. И. Ковалева выдержало проверку временем. Наука непрерывно развивается, и за годы, прошедшие со времени первого издания его большого курса, многие важные моменты и явления римской истории подверглись пересмотру и уточнению. Вообще старение научного произведения - процесс естественный и неизбежный. Важна, однако, степень этого старения: одни устаревают безнадежно, другие долго еще продолжают оставаться полезными и могут вызывать интерес. Книга Ковалева относится к числу таких долгожителей. Она и сейчас может служить ценным пособием для основательного знакомства с заключительным этапом древней истории - с историей Рима, и достаточно лишь некоторых указаний, чтобы ввести читателя в курс свершившихся перемен и обеспечить ему возможность ориентации в современном потоке мнений. Здесь необходимо прежде всего указать на некоторые общие положения С. И. Ковалева, впрочем, не влиявшие существенным образом на ход изложения, которые, с точки зрения современной науки, являются несколько схематичными и прямолинейными. Это, во-первых, встречающееся в разделе о Гражданских войнах II-I вв. до н. э. определение "массы пауперов и пролетариев, начиная с крестьян, умирающих с голоду на своих карликовых наделах, и кончая городскими люмпен-пролетариями", как "части рабовладельческого коллектива", как "фракции рабовладельческого класса" (с. 336), 33 что выдает упрощенное представление о структуре античного рабовладельческого общества. Позднейшие советские ученые стали различать в массе свободного населения, противостоявшего в античном обществе рабам, два класса - класс крупных собственников, рабовладельцев, и класс мелких свободных производителей, [447] крестьян и ремесленников. На долю последних, коль скоро они были гражданами, перепадали некоторые блага от рабовладельческого государства, но от этого они все-таки не становились частью рабовладельческого класса. 34 Далее, упрощенной выглядит трактовка понятий "оптиматы" и "популяры" как обозначений четких политических групп - соответственно нобилитета и народной партии (см. , в частности, с. 373, прим. 1). И здесь современная наука придерживается более осторожного и дифференцированного мнения: оптиматы и популяры - скорее обозначения известных политических линий, находивших воплощение в отдельных ярких политиках, в какой-то степени тоже - в формировавшихся вокруг них группировках, но не определения правильных политических партий, самая возможность существования которых в античности весьма проблематична. 35 Другое уточнение касается сюжета, тоже относящегося к эпохе Гражданских войн, но более частного свойства, - деятельности народного трибуна Клодия. С. И. Ковалев видит в нем орудие, или агента, Цезаря в Риме в годы, когда сам триумвир находился в Галлии (с. 444). Однако не исключено, что действия Клодия в Риме отличались большей самостоятельностью, что он опирался на широкие слои городского плебса, и что его выступление было одним из последних всплесков римского демократического движения. 36 Наконец, еще один сюжет, тоже из времени Гражданских войн в Риме, но не из римской жизни. Мы имеем в виду выступление Савмака на Боспоре, которое С. И. Ковалев, вслед за С. А. Жебелевым, толкует как "восстание рабов-скифов" (с. 385). Работа С. А. Жебелева вышла еще в 30-е годы. 37 Развернувшаяся в послевоенное время [448] дискуссия сильно поколебала главные положения С. А. Жебелева: явились сомнения и в рабском статусе самого Савмака, и в общей трактовке его выступления как "восстания рабов-скифов". 38 Другая группа вопросов, требующих известных оговорок и уточнений, связана с историей христианства. Подход С. И. Ковалева к античной традиции о христианстве отличался гиперкритицизмом: придерживаясь теории интерполяций, он отвергал, в частности, свидетельства Тацита и Светония о гонениях на христиан при Нероне (с. 544 и 714), вопреки преданию отстаивал мнение о возникновении первых христианских общин за пределами Палестины, в Малой Азии (с. 711-712). Надо, однако, заметить, что позднее Ковалев сам пересмотрел эти свои крайние взгляды, признав подлинность свидетельств Тацита и Светония и согласившись отнести возникновение первых общин иудео-христиан к Палестине. 39 Наконец, еще одна проблема, которая заслуживала бы сейчас специального разбора, если бы мы по существу не сделали этого ранее, - проблема социальной революции в античном обществе. Укажем лишь, что тема эта продолжает оставаться дискуссионной, и что лучшим пособием для ознакомления с ведущимися здесь спорами являются в отечественной литературе работы московского историка С. Л. Утченко. 40 В одной из последних книг Утченко "Цицерон и его время" читатель может найти содержательный обзор главных тенденций римской истории, рассмотренных с современной точки зрения, что могло бы служить превосходным общим коррективом к курсу С. И. Ковалева (по крайней мере, к первой его части). Меня могут спросить: а почему, собственно, все эти необходимые поправки нельзя было внести в текст книги при подготовке ее к новому изданию, коль скоро я этим непосредственно занимался? На это надо ответить прежде всего, что высказанные выше замечания не носят безусловного характера, т. е. что обсуждавшиеся [449] только что положения не являются просчетами в собственном смысле, а служат выражением определенных научных установок, пусть ныне и оспариваемых. С другой стороны - и именно поэтому - труд С. И. Ковалева должен рассматриваться как произведение, отразившее усилия и достижения, идеи и даже манеру изложения, характерные для целого, весьма важного этапа в истории отечественной науки об античности. В этом смысле курс Ковалева ценен для нас как памятник своей эпохи. Так или иначе, опубликованная впервые в 1948 и переизданная в 1986 г. "История Рима" Ковалева - книга полезная и интересная. Она по-прежнему может служить источником добротной информации об античном мире, и ей несомненно суждено еще долго оставаться эталоном высокой исторической культуры. Все, что до сих пор излагалось здесь о С. И. Ковалеве, являло собой переработку старой моей статьи, предпосланной переизданию его университетского курса. Теперь я хотел бы добавить несколько слов личного плана о том, каким мне запомнился старый профессор и какую роль он сыграл в личной моей судьбе. Поступив на исторический факультет Ленинградского университета в 1950 г. , я первоначально решил специализироваться по новой истории: с детских лет я зачитывался романами А. Дюма, преклонялся перед Наполеоном и мечтал заниматься историей Франции. Однако моего детского намерения хватило только на один семестр. Пока древнюю историю читали В. В. Струве и К. М. Колобова (первый - Восток, а вторая - Грецию), лекции которых меня не захватывали, я оставался верен своему первому решению. Но когда во втором семестре в большой 70-й аудитории начал читать свой курс Ковалев, все изменилось: он властно увлек меня своей манерой читать, четкой и спокойной, своей удивительно чистой и стройной речью, своим способом ясно и отчетливо преподносить материал и даже тем, как он держался перед аудиторией. Ни до, ни после я никогда не видел столь совершенного воплощения университетского профессора. Не то чтобы он был важен и недоступен; нет, с ним всегда можно было вступить в разговор и даже посоветоваться по поводу своих трудностей. Но его доступность сочеталась с удивительным достоинством. В нем не было странностей, нередко, увы, присущих тем, кто читает лекции: ни невнятности В. В. Мавродина, ни странного тонкого фальцета В. В. Струве, ни столь же странного, но скрипучего голоса К. М. Колобовой, ни [450] их внешней неказистости. Конечно, это все были крупные ученые, а К. М. Колобова чуть позднее на долгие годы стала моей главной наставницей, память о которой я чту до сих пор. Но как преподаватели - и в лекциях своих, и в прочем университетском обиходе - они всегда казались мне какими-то ущербными, и только Ковалев безусловно отвечал моим представлениям о Профессоре с большой буквы. Перед моим мысленным взором живо встает его невысокая, чуть сутулая фигура, облаченная в неизменный темносиний костюм, его голова с удлиненным профилем и седоватыми коротко подстриженными волосами. Я вижу его спокойно стоящим у кафедры (тогда в больших аудиториях еще были кафедры), или сидящим у стола во время камерных кафедральных занятий, или уютно откинувшимся в нашем старом кресле во время перерыва. Я помню также, как спокойно и уверенно он вел заседания кафедры, никогда, ни по какому поводу, не выходя из себя, вежливо, но не без сдержанного юмора отвечая на бурные наскоки всегда увлеченной чем-либо новым К. М. Колобовой или коротко и с достоинством осаживая становившуюся чересчур бесцеремонной нашу лаборантку Т. В. Прушакевич. Признаюсь, я восхищался Ковалевым, и это восхищение через несколько недель привело меня на кафедру истории древней Греции и Рима. Но я не стал учеником Ковалева в точном смысле слова: летом, после первого курса, К. М. Колобова предложила мне заниматься греческим языком (приватно, у нее на дому), увлеклась этими занятиями сама и увлекла меня, и я пошел за нею разбираться в хитросплетениях, или, как чаще говорят в ученом мире, проблемах, греческой истории, которая и стала с тех пор главным предметом моих занятий. При всем том мое почитание Ковалева осталось непоколебленным и связь с ним не прерывалась до конца его жизни. Помню, как скоро после того, как я перешел на кафедру античной истории, я как-то улучил момент и пожаловался ему, что не успеваю, из-за большой учебной загруженности по специализации, заниматься ровно всеми предметами и посещать все лекции, и как он, слегка улыбаясь, ответил мне, что и незачем всем заниматься одинаково, и таким образом подсказал мне естественный выход из положения. Я оказался понятливым и скоро приспособился переводить греческие или латинские тексты на скучных общих лекциях по истории [451] партии или философии, а с IV курса и вовсе перестал посещать все общие неспециальные курсы, высвободив таким образом массу времени для занятий античностью. В те годы на кафедре было немного студентов-античников (не было никакой количественной разнорядки), и отношения профессоров и их подопечных отличались завидной простотой и патриархальностью. Я уже упоминал, как просто вовлекла меня К. М. Колобова в домашние занятия греческим языком. Столь же просто приглашал к себе домой студентов и Ковалев, и я рано приобщился к большим домашним собраниям-ужинам у него на квартире. Он жил тогда с женой, дочерью и старинным своим другом академиком-правоведом А. В. Венедиктовым в просторной, по настоящему профессорской квартире на Большой Московской (у нынешней станции метро "Владимирская"). Помню огромный кабинет, разделенный надвое длинным высоченным стеллажом, по одну сторону которого царил Ковалев, а по другую - Венедиктов. Помню большую столовую, в которой за одним столом усаживалось до десятка и более людей - членов семьи, родственников (у Ковалевых всегда обретались две-три пожилые родственницы), гостей, среди которых нередко бывали и аспиранты, и студенты. Атмосфера была добрая и спокойная, разговоры всегда интересные, а для молодого человека, каким я тогда был, все было преисполнено особого значения, ибо в этой милой дружеской обстановке исподволь я проникался чувством принадлежности к нашей общей корпорации. На своем курсе я был единственным студентом-античником, кафедральные курсы я нередко слушал с другими группами, где было по несколько студентов, но бывали случаи, когда лекции читались мне одному (и такое могло быть в те годы! ). Как бы там ни было, зачеты и экзамены по курсам Ковалева я сдавал у него дома, и возникавшая тогда невольно доверительная обстановка не столько экзамена, сколько дружеской беседы, также была драгоценным способом сближения ученика с высоким миром учителей. Заключая эти краткие заметки, скажу со всею откровенностью: С. И. Ковалев был первым из университетских наставников, кто ввел меня в высокий мир науки, и потому он стал для меня фигурою символической в лучшем смысле слова. Пусть другие говорят о мрачных сторонах советской действительности, об идеологической ангажированности и упадке образования и науки, об ученых служителях режима, втиснувших историю в Прокрустово ложе марксистской [452] догмы. Для меня университет и тогда был подлинным храмом науки, и среди служивших там науке я без всякого стеснения первым назову замечательного профессора древней истории, искренне увлекавшегося новой доктриной, но сохранявшего высокие культурные традиции русской интеллигенции Сергея Ивановича Ковалева. 2. Соломон Яковлевич Лурье (1891-1964 гг. )41 |
|
© 2007 |
|