Диссертация: Внутренний человек в русской языковой картине мира

охарактеризовать основательность знаний, идей, ментальных процессов, масштаб

интересов (погрузился в думы, знания глубоки, интересы узки, мысли

поверхностны), ▪ определить соответствие психических состояний,

качеств личности этическому идеалу (мелкая душа, возвышенный ум, высокая

любовь, низменная натура), оценить умственные способности, воображение

человека (ограниченный ум, широкая фантазия, глубокий ум) и др.

Пространственные образы внутреннего человека являются основой экспрессивных

форм сообщений о явлениях психики. В разговорной речи, характеризующейся

эмотивно-оценочной направленностью экспрессивности, обычно прибегают к готовым,

стандартным средствам «обыденной риторики», не требующим проявления

лингвокреативных способностей (А она все в облака витает; Он обидчивый: чуть

кладезь премудрости и др.).

Использование стилистических приемов метафорического развертывания стереотипных

образов, актуализации и переосмысления внутренней формы узуальных языковых

единиц в процессе их структурно-семантических трансформаций позволяет создавать

яркие, индивидуально-авторские описания психики человека, выполняющие в

художественной речи экспрессивно-эстетическую функцию. Так, например, именно

оживление и обновление внутренней формы устойчивого сочетания животный

страх, осуществляемое по принципу народной этимологии (живот

- вместилище животного страха), лежит в основе наглядного,

экспрессивно заряженного описания внутреннего состояния героя рассказа В.

Токаревой: «Животный страх» происходит вовсе не от слова «животное», как

человеком (В. Токарева. Неромантичный человек).

Как и в художественной речи, в научно-популярном повествовании, имеющем

экспрессивно-интеллектуальную направленность, оригинальное,

индивидуально-авторское образное наполнение стереотипных субкатегориальных

пространственных моделей позволяет оказывать мощное эмоциональное воздействие

на читателя. Вот типичные примеры использования автором окказиональных образов

(библиотеки и кладбища) в высказываниях, реализующих семантическую модель

пространственно-определительной характеризации внутреннего человека. Живая

метафора квазипространств человека выступает как средство воздействия на

эмоциональную сферу читателя с целью убедить в уникальности и неисчерпаемости

потенциала всякой личности: Этот узор генов, эта библиотека памяти,

молчаливых загадок (В. Леви)

Легко преодолевая стереотипность языковой формы и ее образного содержания,

индивидуально-авторское сознание тем не менее обычно следует традиционным

«правилам» выбора вспомогательного субъекта пространственной репрезентации

психики.

От выбора вспомогательного субъекта пространственной репрезентации внутреннего

человека, во многом зависит эмоционально-оценочное значение языковой (речевой)

единицы. Это замечание справедливо и для узуальных языковых единиц, и для

создаваемых в речи высказываний и их фрагментов. Тенденция пространственной

категоризации внутреннего человека такова: характер оценки прямо

пропорционален масштабам прототипических пространственных образов

(«ширина», «протяженность» актуализируют положительное отношение к объекту

изображения, а «узость», «ограниченность» – отрицательные). Эта тенденция

отсылает нас к особому фрагменту концептосферы русского народа, отраженного в

его языке. В русском языке существует ряд слов: ширь, даль, приволье,

раздолье и др., - характеризующихся положительной коннотацией и напрямую

связанных со специфической русской идеей (концептом) простора –

большого, открытого, протяженного в ширину пространства, как правило зрительно

воспринимаемого (простор чаще всего ассоциируется с равнинным пейзажем –

степью, полем), где «легко дышится, ничто не давит, не стесняет», где «человек

может достичь покоя и быть самим собой» [Шмелев, 2002, 348-349], -

противопоставленного ограниченным, замкнутым, тесным для человека

пространственным реалиям. Ср. реализованные в представленных в главе

метафорических выражениях, сравнениях, идиомах космические, небесные,

природно-пространственные образы благородной, глубокой души, внутренних

состояний, далеких от повседневности и пр., с образами «бытового назначения» -

разного рода хранилищ, контейнеров (стакана, бутылки, кошеля, решета, чулана,

кладовой), с их подчеркнутой материальностью, пространственной ограниченностью,

что сигнализирует о примитивизации духовного мира человека. Стоит заметить, что

актуализация наивных представлений о пространственном устройстве внутреннего

мира человека обнаруживает себя и аксиологически нейтральных контекстах, в

которых преобладает изобразительность. Вот один из таких случаев: Вся

пленка «рацио», под которой глубины, множество этажей

(М. Жамкочьян). Представление о сложном устройстве психики человека дается в

научно-популярном изложении при помощи образа водного пространства, скрывающего

в своей глубине, под тонкой пленкой разума (по-видимому,

ледяной, поскольку он еще и верхушка айсберга) целые пласты

иррационального, чувственного, которые выстраиваются один над другим, как

этажи здания.

Для описания внутренних состояний, интерпретированных в образах дома,

формирующие концепт «уют». В зависимости от того, актуализируются ли они в

высказывании, психологическое состояние человека характеризуется как здоровое,

комфортное или, наоборот, как болезненное, дискомфортное, ср. образы души -

запущенной холостяцкой квартиры и дома, очага, приюта: ...В душе его было

журналы, постель вечно не заправлялась.(М. Юденич). – Я впустил тебя в

душу погреться,/ но любовь залетела вослед (А. Кутилов).

В случае природнопространственной репрезентации явлений «внутренней

пространственной реалии - вспомогательного субъекта. В частности, сложные

внутренние состояния, процессы ассоциируются с долгим передвижением в границах

неосвоенного, чуждого человеку пространства: Это я, невезучий, в вашу

душу тропинку искал (А. Кутилов); .Сознание привычно заработало в

размышлений и воспоминаний (М. Юденич).

Подобные преемственные связи индивидуально-авторских и стереотипных,

конвенциональных представлений о внутреннем человеке обнаруживаются также и в

том, что в процессе образно-ассоциативного, метафорического представления

психических феноменов авторы иногда опускают вспомогательный субъект сравнения,

уподобления. При этом, однако, понимание высказывания никоим образом не

затрудняется, поскольку последний легко восстанавливается из макро- и

микроконтекстных условий (лексическое окружение, ближайшие высказывания,

содержащие ключевое слово, тематика и в том числе стереотипные

национально-языковые образы внутреннего человека). См., например, выражение, в

котором вспомогательный субъект пространственной репрезентации человека

имплицирован (.Важно не выпустить на свободу «джина» совести, испепеляющего

русскую душу со скоростью света (А. Битов. Пушкинский дом)): на него

«намекает» лексико-семантический состав высказывания, его «подсказывает» идиома

выпустить джина из бутылки. Человек уподобляется сосуду (бутылке),

вмещающему в границах своего тела некие психические феномены: в

национально-языковом сознании - отрицательные, неуправляемые страсти,

негативные эмоции; в авторском варианте - совесть, так же мучащую человека

изнутри, как и указанные эмоции.

Выводы.

1. Разнообразные лексико-грамматические средства пространственной

интерпретации явлений внутреннего мира человека, предоставляемые русским

языком, позволяют изобразить последние либо как внутрипространственные, либо

как внешнепространственные. Для первых характерно использование как номинаций

целостного человека – вместилища, так и частичного (обозначенного

партитивами), причем для соответствующих образов-форм с пространственно-

предметной семантикой характерен метаморфизм (превращение) одного вида

локализации психических явлений в другой.

2. Внешнепространственная образная репрезентация внутреннего человека

опирается на номинации мира небесного и мира земного. В художественной речи

соответствующие метафоры, как правило, развернуты, актуализированы, так что

национально-языковые образные модели репрезентации психических феноменов

получают яркие, экспрессивно переосмысленные, актуализированные, часто

оценочные смыслы. Среди внешнепространственных моделей психики явно

преобладают микро- (а не макро-) пространственные, в частности образы жилищ,

хранилищ, очагов, сада, леса и др.

3.Наш материал позволяет выделить и систематизировать основные

семантико-синтаксические пропозитивные модели как средства образной

репрезентации явлений внутренней жизни человека. Представлены

пространственно характеризующие модели (в этих моделях внутренний человек

характеризуется за счет приписывания ему конкретного пространственного

признака, названного предикатом с первичным дименсиональным или дистанционным

значением, или в результате уподобления внутреннего мира человека некоторому

предмету, имя которого коннотирует определенные пространственные признаки);

модели локализации, хранения, бытия психических феноменов (модели

организуются номинациями предикатов и пространственных определителей –

целостных или частичных наименований человека, причем прагматически

(аксиологически) значимыми в этих моделях являются оппозиции заполненность

- незаполненность «вместилища»; наличие – отсутствие уникальных

органов «душевной» жизни. Упомянутым статическим образным семантическим моделям

противостоят пропозитивные модели движения / перемещения,

представляющие динамический аспект пространственных отношений субъектов и

объектов внутреннего мира. Для семантической интерпретации явлений психики в

рамках упомянутых образных субкатегориальных моделей пространственного

перемещения значим дифференциальный признак «произвольность –

непроизвольность» описываемых состояний человека, «замкнутость – открытость»

квазипространств (переход вовне / извне).

Глава 3. Образно-ассоциативный и прагмастилистический потенциал

актантных семантических категорий как способов

языковой репрезентации

внутреннего человека

3. 1. Образно-ассоциативный и прагмастилистический потенциал

семантической категории и субкатегории субъекта

В структуре пропозиции высказываний о внутреннем человеке выделяется два

обязательных смысловых компонента, формирующих денотативную ситуацию: лицо

+ приписывамое ему психическое состояние (действие, качество, реакция),

подвергающуюся в процессе формирования речевого сообщения определенной

понятийно-языковой интерпретации. Наш материал показывает, что образная

пропозитивно-событийная структура значительного числа речевых сообщений о

внутреннем человеке организуется при помощи непространственных актантных

семантических категорий, обозначающих различных, активных и неактивных,

«участников» ситуации – субъекта, объекта и инструмента.

Реальным (так называемым денотативным) субъектом описываемых в речи

психологических ситуаций является человек, и именно ему приписываются

разнообразные эмоции, чувства, мысли, желания. Даже не будучи вербализованным

в высказывании, субъект состояния (внутренний человек) неизменно остается

смысловым компонентом пропозиции: он подразумевается, на него указывают личные

окончания глаголов (Люблю его; Тебя не поймешь), контекст

(Я проводил гостей, оглядел опустевшую комнату. И вдруг

стало так тоскливо).

Образно-ассоциативный потенциал категории субъекта внутреннего мира человека.

Замечено, что вербализация рассматриваемого смыслового компонента пропозиции

осуществляется одним из двух лексико-грамматических способов -

целостно-субъектным и частично-субъектным, противопоставленных друг другу как

прямой и косвенный (метафорический, метонимический) [Цейтлин 1976; Телия 1987;

Арутюнова 1999; Одинцова 2000; Седова 2000].

Субкатегория целостного внутреннего человека объединяет высказывания, в

которых субъект состояния назван прямо - именем или именной группой:

Коткин устал, и в нем накапливалось странное, тяжелое

раздражение. (К. Булычев. Глаз); Княжна любила

Петра Алексеевича Романова (Д. Гранин. Вечера с Петром Великим)).

Субкатегория частичного внутреннего человека объединяет высказывания, в

которых реальный субъект состояния (человек) метонимически замещен партитивом,

называющим одну из его «частей», формирующих представление об анатомическом

составе человека. Органы психической жизни (сердце, мозг, душа, совесть

и др.), функционирование которых обеспечивает, с точки зрения наивного

сознания, протекание определенных психические процессов, выступают в качестве

ипостасей внутреннего человека и становятся, благодаря

семантико-синтаксическому приему «расщепления духовного «Я» человека», особым

предметом его внутренней рефлексии, предметом относительно автономным и как бы

наблюдаемым со стороны» [Одинцова 2000: 16]. Отчужденные от человека «части»

выступают в роли одного из персонажей сообщения наряду с реальным субъектом

состояния или в роли его метонимического заместителя, ср.: Он

В сердце его пробудилась любовь. См. Ппимеры реализации

частично-субъектного способа репрезентации внутреннего человека в речи:

откуда (Д. Гранин. Вечера с Петром Великим.); Память

прошлое очищенным и возвышенным (В. Токарева. Центр памяти); Ему

[В. Высоцкому. - Е.К.] скучно, он прожил жизнь Жеглова, его творческое

нутро требует нового. (из газ. интервью со С. Говорухиным).

В высказываниях с частично-субъектной репрезентацией внутреннего человека

регулярно используется понятие души, которая, в отличие от прочих

органов внутренней жизни человека, имеющих достаточно узкую «специализацию» (ум

– думать, понимать; память – запоминать, припоминать; сердце – чувствовать и т.

д.), является средоточием всей внутренней жизни человека. Ее роль «не сводится

к функционированию в качестве вместилища чувств» [Шмелев 2002: 315] – «душа – в

общенародном языке – и чувствует, и мыслит» [Одинцова 2000: 17]. Отождествляясь

с личностью человека, с его внутренним «я», с его сущностью [Урысон 1995: 4],

душа легко занимает позицию целостного субъекта внутреннего состояния. Ей

противостоит дух, особый компонент внутреннего мира личности –

сверхлегкая нематериальная субстанция, которая, будучи частицей

нематериального, высшего, потустороннего мира внутри человека, ассоциируется с

началом жизни в целом (см. выражения со значением конца человеческой жизни:

испустить дух, дух вон), но ни с каким бы то ни было психическим процессом

[Урысон 1999]. («Анатомические» признаки понятия дух обнаруживаются

лишь в некоторых устойчивых выражениях, указывающих на его тесную связь с

процессом дыхания, ср.: затаить дух – затаить дыхание, перевести дух –

перевести дыхание, дух захватывает – дыхание захватывает). Таким образом,

духу отказано в статусе функционирующего внутри человека органа психики

(Е.В. Урысон, А.Д. Шмелев). Лишенный определенной функциональной нагрузки,

связанной с психическим, дух, «в отличие от души, не мыслится как

средоточие внутренней жизни человека, не отождествляется с личностью субъекта»

[Урысон 1999: 20] и, следовательно, не может выступать в качестве

метонимического заменителя человека (Мне радостно – Моей душе радостно -

?? Моему духу радостно; Я тоскую – Душа тоскует - ?? Мой дух

тоскует, Я хочу чего – Моя душа просит чего – ?? Дух просит / хочет

чего; У меня тоска – На душе / в душе тоска - ?? В духе / на духе тоска

). (Позиция субъекта для слова «дух» возможна лишь в тех случаях, когда

последнее означает бесплотное существо из потустороннего мира,

сверхъестественную субстанцию (абсолютный дух, дух добра, злой дух, духи леса и

др.), то есть не имеет отношения к составу внутреннего человека.)

Внутренний человек, репрезентированный одной из указанных ипостасей – как

целостный или частичный – включен в систему более частных семантических

субкатегорий. Так, в зависимости от пространственно-временной

дистанцированности субъекта состояния от субъекта речи, определяемой автором

высказывания, выделяются такие категориальные смыслы, как инклюзивность и

эксклюзивность (термины предложены авторским коллективом кн.: [Золотова,

1998]), формирующие субкатегорию включенности.

В высказываниях, маркированных по признаку инклюзивности (от англ.

inclusive – содержащий, включающий), состояние представлено как переживаемое:

говорящий отождествляется с мыслящим, чувствующим субъектом (или его

метонимическим представителем) – они имеют одного референта, ср.: Я

радуюсь; (Мое) сердце радуется; Мне радостно и т. д. В высказываниях с

обобщенно-личным значением описываемое внутреннее состояние представлено не

просто как инклюзивное, но и как узуальное, типичное, закономерное,

повторяющееся. Оно приписывается различным лицам, включая самого говорящего,

адресата и любого другого человека. Внутренний человек в таких сообщениях

обычно обозначен именем (именной группой), называющим не индивидуализированного

представителя множества субъектов (человек, молодые, влюбленные и т.п.)

или указывающим на них (кванторами типа все, всякий, каждый из нас, один

из нас), ср: Там бережно хранятся исследуемые рукописи и даже личные

забиться всякое русское сердце (А. Битов. Пушкинский дом);

Но вот формируется образ [идеального партнера. – Е.К.] и начинается

в этот период испытывают чувство Икара, впервые поднявшегося в воздух

(из газ.); Не всякому болезнь чужая в сердце входит,

не всякого в жалость вводит (посл.).

В неопределенно-личных конструкциях решающим является наличие лексических

элементов, указывающих на говорящего и позволяющих отнести его к числу

субъектов состояния, ср.: Вам рады. – В моем доме (в нашей

семье) Вам рады. (Вероятнее всего, что именно во втором случае говорящий

разделяет радость третьих лиц.)

В высказываниях, маркированных по признаку эксклюзивности (от англ.

exclusive – исключительный, составляющий исключительную принадлежность),

состояние представлено как наблюдаемое со стороны и интерпретируется так, как

это сделал бы субъект состояния, заглянув внутрь другого человека и обнаружив

недоступное для других – то, что происходит в душе, сердце, уме (Он

радуется; Его сердце радуется; У него радость). Субъект речи в данном

случае не совпадает с денотативным субъектом, но выступает как всевидящий и

всезнающий наблюдатель.

В тех случаях, когда перед автором сообщения поставлена задача описать человека

«изнутри», построив высказывание таким образом, чтобы реципиент мог взглянуть

на внутреннего человека глазами другого человека (не отождествляя при этом себя

с наблюдетелем), используют прием, получивший название отстранения (Б.А.

Успенский). Он обнаруживает себя, в частности, в тех высказываниях, где

используются модальные слова типа казалось, как будто, видимо и т. п.,

функция которых – «оправдывать применение глаголов внутреннего состояния [как,

впрочем, и всех других языковых единиц, участвующих в изображении психической

сферы. – Е.К.] по отношению к лицу, которое, вообще говоря, описывается с

какой-то посторонней («отстраненной») точки зрения [Успенский 1995: 113-114]. В

семантическую структуру высказываний о «внутреннем» человеке, помимо указанных

модальных слов и частиц, могут входить и другие «операторы отстраненности» -

компоненты, формирующие рамку наблюдения, так называемую модальную рамку

«второго порядка» [Вольф 1989: 69-71]. Это номинации наблюдателя, предикаты

восприятия (видеть, слышать, замечать и др.), а также лексемы со

значением внешней выраженности внутренних состояний (светиться, выражать,

изображаться и др.) в сочетании в номинациями «деталей» внешнего облика

человека (лицо, глаза, улыбка и др.). Например: Она огорчена

от радости, В ее голосе слышалась радость (в высказываниях справа от

тире использованы средства, подчеркивающие наблюдаемость эмоциональных

состояний денотативных субъектов, в высказываниях слева компоненты «рамки

наблюдения» имплицированы).

Как и в сфере сигнификативного отражения «внешних» (физических, физиологических,

социальных и др.) проявлений человека, исходная психологическая ситуация

допускает один их двух основных способов интерпретации, которые могут быть

условно названы агентивным (от лат.agens, agentis – действующий) и

экспериенциальным (от англ. experience - испытывать) [Вежбицкая,1996: 40-44;

Одинцова 1991; Арутюнова 1999: 386; Стексова 2002: 10-14; Пименова 1999: 81].

Они противопоставлены друг другу по признакам активности - пассивности

денотативного субъекта, присутствия – отсутствия волевого, сознательного начала

в осуществлении происходящего с ним события (будь то процесс, состояние,

действие, положение дел – все то, что происходит с субъектом).

В одних случаях то или иное эмоциональное, ментальное событие репрезентируется

как осознанное, контролируемое человеком, берущего на себя ответственность за

осуществление этого события. В результате такого взгляда на исходную ситуацию

денотативный субъект репрезентируется как агенс – активный субъект,

владеющий собственным поведением, своими стремлениями, желаниями, чувствами,

эмоциями, берущий на себя ответственность за них.

В других случаях событие во внутренней сфере личности представляются как

осуществляющиеся без участия / помимо воли и желания человека, возникающие

спонтанно, непроизвольно, а денотативный субъект при этом осмысляется как

«инертная вещь» [Одинцова 1991: 65], «пассивный экспериенцер» [Вежбицкая

1996: 44; Пименова 1999: 81]. В зависимости от выбранного средства языковой

семантической интерпретация данного субкатегориального смысла человек

предстает в речи «то как орудие или объект действия неведомых сил. то как

локус, в котором движется поток сознания, происходят события, пребывают

свойства или состояния» [Арутюнова 1999б: 8], «вместилище разнообразных

предметов, субстанций, материальных (физических) и идеальных (духовных)»

[Одинцова 1991: 65].

Агентивный способ интерпретации психологического субъекта в русском языке

опирается прежде всего на глагольную структурно-семантическую модель с типовым

акциональным значением, которое представляет собой обобщенный смысловой

результат предикативного сопряжения субъектного и предикатного компонентов

[Золотова 1998: 104] и в самом общем виде, схематично, может быть представлено

как Х делает (совершает) что. Денотативный субъект (в нашем

случае субъект психического состояния, носитель некоторых внутренних качеств)

получает форму именительного падежа, имеющую языковое синтаксическое значение

независимой субстанции – носителя предикативного признака, и занимает в

структуре пропозиции позицию активного субъекта (агенса). Позиция предиката

отводится глаголам ментального воздействия, значение большинства из которых

включает интенцию (накладывающую ограничения на сочетаемость с наречиями

невольности, ср.: * нечаянно замыслил, * невольно решил, *

бессознательно придумал, - которые снимаются только благодаря частице

«почти», снижающей категоричность утверждения о невольности осуществления

события [Стексова 2002: 93]), а также глаголам желаний и эмоций. Последние, как

известно, называют психические реакции, переживания, а также потребности

человека, возникающие у человека непроизвольно, без участия его воли – в

результате воздействия на него внешних и внутренних раздражителей. Занимая

позицию предиката в пропозитивной структуре данного типа, они заметно влияют на

семантику высказывания в целом, как бы заведомо программируя

экспериенциальный взгляд на ситуацию в целом, определяя инактивность субъекта.

В свое время А. Вежбицкая обратила внимание на скрытый образный семантический

потенциал подобных глаголов, позволяющий человеку репрезентировать свои чувства

и желания как в некоторой степени активные, вполне осознанные, что и

обеспечивает им позицию предиката в активных конструкциях. Проанализировав их

сочетаемость и деривационные способности, она, в частности, обратила внимание

на способность глаголов эмоций управлять словоформами с объектным значением (

возненавидеть кого, пожелать чего, скучать по кому, любить кого и т.п.), с

одной стороны отличающую их от однокоренных наречий и прилагательных,

употребляющихся в сообщениях о пассивных, невольных эмоциональных состояниях, а

с другой – сближающую их с глаголами активного физического действия, которые,

как правило, имеют при себе зависимую грамматическую форму имени, называющую

обязательного участника ситуации – актанта «объект». Из рассуждений

исследовательницы об «активности» эмоциональных предикатов становится ясным

следующее. Реализация данного образного семантического потенциала возможна

только в определенных контекстуальных условиях (и в ряде случаев приводит к

серьезным семантическим трансформациям глагола): они семантически сближаются с

глаголами активного действия, встав в один с ними однородный ряд; вводят прямую

речь (см. примеры А. Вежбицкой: «Маша – здесь?» – удивился Иван; «Иван

– здесь!» – обрадовалась Маша), что объясняется прежде всего

категориальным сдвигом в семантике – переходом их в разряд речевых;

подвергаются модификации расщепления [Цейтлин 1976: 169-170], ср. устойчивые

аналитические описательные обороты, внутреннюю форму которых образуют

сочетания значений глагола активного физического действия / деятельности /

движения и имени соответствующего психического феномена (это, как правило,

опредмеченная форма исходного глагольного предиката), ср.: радоваться –

надеждой и т.п.

Лексико-грамматическая база инактивной (экспериенциальной) репрезентации

внутреннего человека. Репрезентация событий ментальной и эмоциональной жизни

как непроизвольных, неконтролируемых состояний, как событий само собой

случающихся в умах, сердцах людей, осуществляется с помощью ряда

синтаксических конструкций, объединенных общим категориальным значением

проявления независимого от воли субъекта предикативного признака (это значение

может быть представлено схемой С Х происходит что

). Главными формальными приметами семантики непроизвольности, неконтролируемости

в них являются следующие:

¨ Грамматически зависимая форма имени, называющая лицо – субъекта

состояния, актуализирующая независимость предикативного признака от воли

человека и снижающая характерную для номинатива активность субъекта, его

ответственность за происходящее в душе, сердце, уме человека. Таковы

беспредложные формы дательного (реже родительного) падежа в безличных

конструкциях, получивших название дативных и дативноподобных, а также

предложно-падежные формы со значением квазилокализатора в бытийных

предложениях, построенных по субстантивной модели. Все эти формы указывают на

инактивный характер субъекта и представляют его как характеризуемого

протагониста (Мне радостно; У меня хорошее настроение), воображаемого

вместилища внутренних состояний, мыслей, желаний (В душе моей покоя нет; У

меня тоска; В сердце у меня радость).

¨ Постфикс –СЯ, который «устраняет активность субъекта и придает глаголу

значение невольности осуществления» [Стексова 2002: 106]. С его помощью

образуются безличные формы глаголов состояния (хотеть – хочется, любить –

любится, верить – верится и т. д.), которые используются в так называемых

рефлексивных конструкциях (обозначение А. Вежбицкой), репрезентирующих

непреднамеренные ментальные акты, эмоциональные реакции и желания (Ему

внезапно захотелось уйти; Ей отчего-то взгрустнулось; Ей вспомнилось то утро

), непостижимую, обусловленную какими-то внешними, независимыми от субъекта

обстоятельствами способность / неспособность испытывать определенное

ментальное, эмоциональное состояние (В таких условиях и думается лучше;

Сегодня не мечтается; В голове никак не укладывается, как все случилось).

¨ Безглагольность, характерная для так называемых

пассивно-процессуальных семантических конструкций, построенных по адъективным,

субстантивным и наречным моделям, в которых предикативный признак грамматически

представлен в отвлечении от конкретной длительности психологического акта, «так

что само противопоставление действия, события и состояния... размывается», что

ведет к ослаблению оттенка активности в субъектном компоненте и –

соответственно – к «дезагентивации» сообщения в целом [Золотова, 1998]. Ср.:

У него радость, Ему радостно, Он в радости.

Особый способ изображения внутренних состояний человека как независимых от его

воли и им не контролируемых – использование семантико-синтаксической модели с

квазиагенсом (метафорической модели - в обозначении С.Н. Цейтлин). Она

представляет собой, в сущности, структурно-семантическую модификацию исходной

номинативно-глагольной модели: роль агенса – субъекта активного действия,

названного предикатом, отводится не реальному субъекту (человеку), а

отчужденной «части» его внутреннего мира (чувству, эмоции, результатам

ментальных операций и др.). Эти психические феномены семантически

репрезентируются как не поддающиеся контролю разума, воли человека: они «как бы

отделяются от него и начинают свое независимое существование. Происходит

олицетворение, одушевление подобных имен, которые, сочетаясь с предикатами

активного действия, становятся активными субъектами, определяющими поведение

человека» [Стексова 2002: 124], а последний, утрачивая активность, осмысляется

как объект воздействия (пациенс), нередко эксплицируясь в речи в

соответствующей грамматически зависимой форме. Например: Горло сдавила

жалость и нежность к жене (В. Белов. Кануны);

Отчаянье душило его (Д. Гранин. Вечера с Петром Великим); Тщеславие

должно руководить нами, актерами.Такова наша профессия (из телеинтервью с

А. Калягиным). Отбор предикатов для сообщения, построенных по данной модели,

диктуется рядом определенных конвенциональных образов: образов живых существ, в

том числе человека, животного, растения, порождающих сочетания партитивов с

глаголами зарождаться, расти, спать, жалить, грызть, обманывать, судить

и т.п., образов неодушевленных субстанций, стихийных сил, определяющих

внутреннюю форму сочетаний с глаголами типа сметать, опустошать,

разбушеваться [Арутюнова 1999; Емельянова 1993; Пименова 1999; Бабенко

1988].

Исходя из вышесказанного следует, что практически любой компонент внутреннего

мира человека, получивший в речи грамматическую форму существительного,

подобно реальному психическому субъекту (целостному человеку), может

наделяться признаками самостоятельно действующего существа, независимой

субстанции, получая при этом в пропозициональной структуре высказывания

позицию агенса. В зависимости от того, какой ипостаси внутреннего человека

(целостной или частичной) отводится агентивная роль, определяется общий

взгляд на изображаемую ситуацию - как на контролируемый, осознаваемый

человеком психический акт (агенс – целостный человек) или как на независимое

от его воли, желания, как бы само собой происходящее в его внутреннем мире

событие. И в том, и в другом случае категория агенс опирается на выработанную

в языке систему средств и их комбинаций, способных в своих значениях выражать

варианты предельно общего понятия об активном субъекте, самостоятельно

действующей субстанции. Определим лексико-грамматическую базу агентивных

образов внутреннего человека - целостного и частичного, представим основные

семантические модели, компонентами которых они являются, и охарактеризуем их

образно-ассоциативный потенциал.

Лексико-грамматическая база агентивной репрезентации внутреннего человека.

Агентивная репрезентация внутреннего человека возможна при любом из

вышеуказанных лексико-грамматических способов репрезентации: в роли активного

субъекта, самостоятельно действующей субстанции может выступать как

целостный, так и частичный внутренний человек. И в том и в другом случае он

представлен одной из тех грамматических форм, которые используются при

изображении человека как субъекта активного «внешнего» действия, состояния:

¨ форма им. падежа существительного со значением независимой субстанции,

нередко с каузативным оттенком (Человек радуется; Душа тоскует; Сердце

ликует; Меня преследует мысль и т.п.);

¨ форма род. падежа при отглагольных и отадъективных субстантивах (как

семантический эквивалент грамматического субъекта глагольной модели) и

семантически близкая ей предложно-падежная форма с каузативным оттенком:

предлог ПОД + твор. падеж субстантива (война нервов «о напряженности в

отношении людей», души прекрасные порывы «о благородных, высоких

устремлениях», ход мысли, полет фантазии; под натиском чувств);

¨ глагольные формы с обобщенно-личным значением в односоставных

предложениях, имплицитно указывающие на субъекта состояния (Сердцу не

прикажешь (посл.); Чего стыдимся, в том таимся (посл.));

¨ формы мн. числа глагола – главного члена неопределенно-личных

конструкций, косвенно указывающие на множество неопределенных лиц, выступающих

в роли агенсов по отношению к предикативному признаку (В отделе ее не любили

и даже слегка побаивались);

¨ глагольные формы 1-го, 2-го лица в определенно-личных конструкциях,

имплицирующие субъекта психического состояния ( - Любишь ее? – Люблю.);

¨ предложно-падежная форма предлог С + твор. падеж имени

существительного, называющая коагенса или контрагенса – актанта

субъектного типа, находящегося с другим субъектом в партнерских (кооперативных)

или антагонистических отношениях [Шмелева 1988: 45-46], обозначаемых такими

глаголами, как: мириться, спорить, враждовать, дружить, беседовать и т.

п. (мириться с мыслью, расстаться с мыслями, бороться с отчаяньем, заключить

сделку с совестью).

Базовые пропозитивные семантические модели субъектной репрезентации внутреннего

человека. Абстрагируясь от конкретных типов синтаксических конструкций, в

которых внутренний человек получает агентивную субкатегориальную репрезентацию,

можно выделить несколько разновидностей исходной пропозитивной семантической

модели с типовым значением активного, осознанного действия субъекта (Х

что делает). При этом учитывается лексико-категориальное значение и

обусловленные им синтагматические свойства предиката, поскольку именно он (как

главный элемент в структуре пропозиции) определяет взгляд на ситуацию в целом,

ибо указывает на определенный тип отношений, связывающих объектов, «определяет

характер этих отношений, количество их членов и их роли [Кобозева 2000: 220].

Семантический анализ метафоризированных, аналитически выраженных предикатов

внутренних состояний, реакций, действий, заключающийся в экспликации их

внутренней формы (точнее лексико-категориального значения стержневого

глагола, которое выступило в качестве производящего), в том числе с

привлечением случаев творческого индивидуально-авторского использования

лежащих в основе этих предикатов образных схем, позволяет выделить следующие

ПСМ субъектной репрезентации внутреннего человека.

1. ПСМ Х делает что-либо с кем-либо обусловлена семантическими

свойствами глаголов действия, сохраняющимися за ними при переходе в сферу

отображения психического. Так, семантический компонент «деятельность»

предполагает существование субъекта, способного выполнить названное в основе

глагола действие (в нашем случае таким исполнителем является субъект психики

или его метонимический заменитель). Из компонента «изменение» – всякий глагол

действия содержит идею воздействия субъекта на объект и перехода последнего в

новое состояние – вытекает наличие объекта созидания, разрушения, перемещения и

пр. манипуляционных действий (в высказываниях о внутреннем человеке объектом

обычно мыслится какой-либо психический феномен, «часть» духовного «я»

личности). Компонент «деятельность» вместе с компонентом «контакт» (единство

времени и местонахождения субъекта и объекта действия) делают возможным

появление актанта «инструмент» / «средство». Представление об активном действии

субъекта с объектами психической сферы (органами и квазиорганами «душевной»

жизни, мыслями, чувствами, желаниями и т. д.) является внутренней,

семантической формой значения целого ряда языковых единиц (отдавать сердце

кому-нибудь «любить кого-нибудь», набить голову чем-нибудь

«обременить себя множеством ненужных сведений», излить душу «откровенно

рассказать о своих сокровенных чувствах, мыслях, переживаниях).

Многие высказывания, описывающие ситуацию возникновения или прекращения некоего

внутреннего состояния, реализуют рассматриваемую семантическую модель активного

квазифизического действия человека с «предметами» психики: Я

оборота. Оставил только собранность и ощущение цели

(В. Токарева. Ехал грека). Я решил спокойно все обдумать.

Попытаться рассеять ощущение катастрофы, тупика. (С. Довлатов.

Заповедник); Я быстро включила свой пошарпанный

компьютер [компьютер как метафорическое обозначение головы,

мозга. - Е.К], чтобы ответить на ее каверзный вопрос (из разг. речи).

2. ПСМ Х делает что конституируется семантическими свойствами

глаголов деятельности. Как и ПСМ 1, она включает активного субъекта –

исполнителя, являющегося общим семантическим актантом глаголов действия и

деятельности, однако при этом не предполагает наличия объекта, претерпевающего

изменения в результате воздействия субъекта (глаголы деятельности не имеют

присущего глаголам действия семантических компонентов «переход», «изменение»).

Изменения касаются прежде всего самого активно действующего субъекта.

Обратимся, например, к построенным по «деятельностной» модели высказываниям, в

которых в качестве предикатов психических состояний используются

предложно-падежные сочетания глаголов перемещения, движения в пространстве.

Метафоричность (образность) подобных высказываний в большинстве случаев

оказывается стертой. Представление о психической активности человека как о

процессе целенаправленного преодоления пространства, относится к области

внутренней формы речевой единицы. Исходное значение структуры не осознается ни

говорящим, ни реципиентом и может быть «угадано» лишь по немногим формальным

показателям - предлогам, приставкам с пространственным значением, корневой

семантике глаголов перемещения, употребленных в переносном значении, ср.:

углубиться в (воспоминания), лезть в (голову), приходить на (ум) и др.

Анализ аффиксальной и корневой семантики глаголов движения, использованных

для описания «внутреннего» человека, а также их актантной структуры

позволяет, в свою очередь, выделить несколько разновидностей исходной

пропозитивной модели пространственного перемещения внутреннего человека, о

которых было предварительно сказано в главе 2.

А. Сообщение о психическом состоянии человека может быть построено по

модели «движение в границах внутреннего человека».

Пространство, выступающее ареной, на которой разворачиваются события внутренней

жизни человека, в этом случае ограничивается физической оболочкой человека или,

что особенно характерно, сужается до отдельной его «части», специализирующейся

на локализации определенных психических феноменов, в представленных ниже

примерах это мозг, память - вместилища ментального; сердце, грудь -

эмоционального: Смутное воспоминание шевельнулось в мозгу, что-то

связанное с детством, с изучением иностранных языков (Маринина А. Убийца

поневоле); Страх и растерянность ощутил он в себе, разглядывая это

вставшее в памяти изображение.(Битов А. Пушкинский дом); Секунду

цыкнув на щемящее необъяснимой тревогой и тоской сердце, отбросил колебания

(М. Юденич. Я отворил пред тобою дверь.).

Помимо того, что субъекты и объекты внутреннего мира получают возможность

двигаться в пределах внутреннего или внешнего мира, им приписывается

способность перемещаться, преодолевая границы этих миров в одном из

направлений: из внутреннего - во внешнее и наоборот.

Б. Сообщения о тех или иных психических состояниях человека могут

строиться по модели «движение, направленное извне внутрь человека»

. Конечным пунктом движения является внутренний мир, исходным - внешний мир,

лежащий за пределами физической оболочки человека (в речи он, как правило,

имплицирован). Преодолевая некие условные границы, субъекты и объекты лежащего

по ту сторону человека мира, становятся содержимым, а значит, и неотъемлемой

частью мира внутреннего, и высказывание в целом получает значение обретения /

возникновения какого-либо психологического качества / состояния (запасть в

душу "глубоко запечатлеться в человеке, став неотъемлемым компонентом его

внутреннего мира"; забрать в голову «обрести твердую уверенность в

чем-либо и упорно отстаивать это свое убеждение", прийти в голову

«возникнуть, появиться» (о мысли, идее)). См. также художественное описание

психических состояний, качеств человека при помощи событийной модели "движение

вовнутрь": Он сидел без единой конкретной мысли. <.> Потом мысли

она пойдет одна. (Токарева. В. Ни сыну, ни жене, ни брату) - просачивание

мыслей в голову как обретение человеком способности продуктивно, логично

мыслить; Да, есть в нашей профессии и амбиции, и гордость, и тщеславие, и

может быть, нашу профессию перестанут называть греховной (из газ. интервью

с С. Маковецким) - проникновение в душу человека греховных желаний и чувств

как процесс негативных внутренних, личностных изменений. Особую разновидность

репрезентации психического как движения внутрь человека извне представляют

собой выражения типа забрать себе что-либо в голову, погрузиться в мечты /

воспоминания, уйти в себя, запасть в душу, впадать в отчаянье, имплицитно

указывающие на глубину проникновения в пространство внутреннего мира человека.

См., например, описание укоренившейся в сознании человека мысли: По слухам,