Книга: Общее языкознание - учебник

Книга: Общее языкознание - учебник

и о в языке кечуа) или во включении в инвентарь новой фонемы. Такое

включение за­хватывает поначалу весьма ограниченные слои словаря. Так,

на­пример, в осетинском языке первоначально чуждые системе смычно-гортанные

согласные характеризуют в основном субстратную и экспрессивную лексику.

Необходимо вместе с тем отметить, что усваиваемые из других языков звукотипы

нередко обладают неус­тойчивым или во всяком случае недостаточно ясным

фонологическим статусом. Так, фонема ? («айн»), встречающаяся в персидском

иск­лючительно в словах арабского происхождения, характеризует только некоторые

стили языка, опускаясь в остальных. С другой стороны, звукотип арабского

происхождения q, передающийся на письме буквой ?? «каф», располагает в

персидском лишь статусом аллофона фонемы γ (еще в настоящее время около

60% слов, содер­жащих q, — арабизмы или арабизованные иранские слова)

42. На определенном этапе заимствования, когда включаемый в систему звукотип

функционирует лишь в фонетически неассимилирован<294>ной лексике, иногда

говорят о сосуществовании в языке двух фоно­логических систем, одна из которых

ограничена рамками заимство­ванного материала: [106, 29—50; 109, 31—35] так, в

языке мазатек (Центральная Америка) в слове siento 'сто' (исп. ciento) налицо

единственный для этого языка случай сочетания п + t (во всех

остальных случаях в аналогичной позиции выступает аллофон фонемы /t/ —

d, дающий основания говорить о вхождении этого t в особую систему

43. Наиболее ощутимые сдвиги происходят в фоно­логической системе языка,

оказывающегося в условиях интенсив­ного и длительного контактного воздействия

[147, 1—91].

Выше была отмечена целесообразность различения случаев поверхностного

контактирования языков, приводящих к заимство­ваниям, по существу не

затрагивающим внутренней структуры языка, и случаи более глубокого языкового

проникновения, так или иначе отражающиеся на структуре языка (последние

обычно сопровождаются соответствующим этногенетическим процессом), при

наличии которых принято говорить о языковом смешении. В последних случаях с

ассимилируемым языком соотносятся раз­работанные в языкознании понятия

субстрата, суперстрата и не­сколько реже встречающееся понятие адстрата.

Субстратом при­нято называть язык-подоснову, элементы которого растворяются в

наслаивающемся языке (например, дравидийский субстрат для индийских языков,

кельтский и др. — для романских, «азианичес­кий» — для армянского). Под

суперстратом, напротив, понима­ется язык, наслоившийся на какой-либо другой,

однако с тече­нием времени растворившийся в последнем (например, герман­ский

язык франков в отношении французского, романский язык норманнов в отношении

английского). В качестве адстрата квали­фицируется ассимилирующийся

территориально смежный язык (для обозначения тесного контакта двух языков с

взаимопроник­новением структурных элементов предложен термин «интерстрат»).

Хотя самое понятие языкового субстрата впервые было сфор­мулировано,

по-видимому, еще в 1821 году Бредсфордом, его кон­кретная разработка прежде

всего связывается с именем итальян­ского лингвиста Дж. Асколи, положившего

начало рассмотрению роли субстрата в формировании романских языков [137; 160].

Для правильной квалификации элементов смешения при этом необхо­димо иметь в

виду, что если для этнического субстрата сохраняе­мые элементы языка-подосновы

являются пережиточными («ре­ликтовыми»), то в составе наслаивающегося

языка-победителя они должны быть охарактеризованы как благоприобретенные.

Воз­действие субстрата, нарушающего в той или иной мере действие внутренних

закономерностей развития языка, распространяется на все стороны языковой

структуры. Поэтому, например, наличие определенного лексического слоя,

включающего ономастику и<295> даже топонимику, становится в этой смысле

показательным толь­ко при очевидных следах субстрата в фонологии и грамматике.

Поскольку структурные сдвиги, обусловленные давлением со сто­роны другой

языковой системы, происходят очень медленно, задан­ные субстратом импульсы

могут находить свою реализацию спустя очень длительное время имплицитного

существования в языке [43, 452—453; 46, 70]. В некоторых случаях с субстратным

фактором может быть связано становление языковых семей. Так, очевидна его роль

в трансформации латинского языка в современные роман­ские. Как результат

некоторого языкового союза, образовавше­гося путем наложения языков

завоевателей, говоривших на «протосанскритских» наречиях, на местные языки

различного проис­хождения, В. Пизани рассматривает индоевропейскую семью в

целом [55; 104, 245—254]. Сходные идеи еще большей популяр­ностью пользуются в

уральском языкознании [157]. Однако, несмотря на то обстоятельство, что

гипотезы о воздействии суб­страта во многих конкретных случаях дают вполне

удовлетвори­тельное объяснение особенностям исторического развития языков, как

справедливо отмечали еще А. Мейе и О. Есперсен, к ним сле­дует прибегать с

большой осторожностью, так как неизвестность в большинстве случаев

предполагаемого субстратного языка не позволяет верифицировать эти гипотезы.

Признаки воздействия языкового суперстрата (термин «супер­страт» предложен В.

Вартбургом на конгрессе романистов в Риме в 1932 году [170, 155]) в отличие

от субстрата, как правило, исто­рически засвидетельствованного, обычно

усматриваются в неко­торых фактах фонетики, упрощении грамматической

структуры и наличии характерных лексических групп (ср., например, «военную»

терминологию германского происхождения, обнаруживае­мую в романских языках).

Наиболее проблематичным по своей значимости и поэтому наи­менее популярным в

языкознании является понятие адстрата (тер­мин «адстрат» впервые употреблен в

1939 году М. Бартоли [95, 59— 66]), соотносящееся с чуждым языком, элементы

которого прони­кают в поглощающий язык в районах маргинального контактиро­вания

обоих языков и только позднее распространяются по более обширной языковой

территории (ср., например, белорусско-ли­товские, польско-литовские,

словинско-итальянские и т. п. взаимо­отношения). Существует попытка

истолкования адстрата как своего рода субстрата, продолжающего на определенной

территории оказывать воздействие на язык — победитель

44.

Изложенные выше соображения позволяют сделать некоторые более или менее

определенные выводы. Прежде всего образование новых языковых единиц в

результате смешения других может быть с достаточной достоверностью прослежено

только на уровне<296> диалектов, не достигших так называемого порога

интеграции. Под порогом интеграции понимается совокупность языковых

особен­ностей, препятствующих языковому смешению. Так, например, несмотря на

то, что на определенных территориях русский язык контактирует с такими

родственными языками, как польский или литовский, все же не наблюдается

образования смешанных поль­ско-русских или литовско-русских диалектов. Это

означает, что вышеуказанные родственные языки достигли порога интеграции,

исключающего их смешение.

Многочисленные исследования над языками, находящимися в состоянии

контактирования, убедительно показывают, что об­разование нового языка в

результате смешения существенно раз­личных языков является фикцией.

Языки определенным образом деформируются под влиянием других языков, но не

перемешиваются. При этом разные уровни языка реагируют по-разному. О смешении

в подлинном смысле слова можно говорить только в области лексики. В области

зву­ковой системы может наблюдаться усвоение некоторых чуждых данному языку

артикуляций, но отнюдь не перемешивание двух систем. Системы

словоизменительных элементов, как правило, почти никогда не перемешиваются.

Поэтому здесь не может быть речи о смешении. Язык может воспринимать только

отдельные типологические модели. Усвоение типологических моделей харак­терно

также и для синтаксиса, хотя в этой области может наблю­даться заимствование

некоторых элементов связи, например, со­юзов. Отдельные словообразовательные

элементы могут заимст­воваться. Кроме того, как указывалось выше, иноязычное

влия­ние может проявляться в характере ударения, значении грамма­тических

форм, оно может в известной степени направлять язы­ковое развитие и т. д.

В контактирующих языках происходят фактически два про­цесса — частичное

смешение (в определенных областях) и усвое­ние типологических моделей. Для

более точного наименования этого явления более подходит термин языковая

интерференция, а не языковое смешение.

Если рассматривать интеграцию языков под этим углом зре­ния, то формулировку Н.

Я. Марра и И. В. Сталина в одинаковой мере придется признать односторонней и

неправильной. Н. Я. Марр был неправ, когда объявлял смешение единственным

способом об­разования языковых семей и языков, поскольку смешение в под­линном

смысле этого слова в языках не происходит, если не при­нимать во внимание

возможности смешения близкородственных диалектов. Односторонность формулировки,

данной И. В. Стали­ным, заключается в том, что победа одного языка над другим,

ко­торую можно рассматривать только как один из важных случаев контактирования,

возводится в данном случае в абсолют и прев­ращается в своего рода закон. В

действительности степень влияния<297> одного языка на другой зависит от

действия самых различных фак­торов.

Известные трудности представляет объяснение явлений, под­меченных Иоганном

Шмидтом — автором так называемой теории волн. Рассматривая различные

индоевропейские языки, Шмидт пришел к выводу, что географически ближе

расположенные друг к другу языки больше имеют между собой сходства, чем языки

далеко отстоящие [151, 15—16].

Явления языковой аттракции наблюдаются и в других язы­ковых семьях. Можно

предполагать, что специфические матери­ально родственные черты сходства в

двух соседствующих языках возникли еще в тот период, когда они были

близкородственными диалектами, не достигшими порога интеграции.

Наиболее типичной методологической ошибкой, нередко встре­чающейся в работах

некоторых лингвистов и в особенности архео­логов, является отождествление

языковой интерференции с этни­ческим или расовым смешением. При расовом или

этническом сме­шении действительно происходит смешение различных физичес­ких

черт, тогда как языковая интерференция, как указывалось выше, имеет свои

специфические особенности.

ТЕМПЫ ЯЗЫКОВЫХ ИЗМЕНЕНИЙ. ПРОБЛЕМА СКАЧКА

Основоположники сравнительно-исторического языкознания Ф. Бонн, Раск, А.

Шлейхер, а также их последователи, изучавшие языковые изменения,

совершавшиеся на протяжении многих сто­летий и тысячелетий, никогда не

считали вопрос о темпах развития языка особой проблемой. Они просто были

уверены, что языки изменяются очень медленно. В нашем отечественном

языкознании в период господства так называемого нового учения о языке ши­роко

пропагандировалась теория скачков.

Основоположником тезиса о скачкообразном развитии языков следует считать Н.

Я. Марра, предполагавшего, что развитие че­ловеческого языка как

идеологической надстройки в основном представляет собою историю революций,

разрывавших цепь после­довательного развития звуковой речи.

Рассматривая причины различных изменений в языках мира, Н. Я. Марр заявлял,

что источником этих изменений являются «не внешние массовые переселения, а

глубоко идущие революционные сдвиги, которые вытекали из качественно новых

источников мате­риальной жизни, качественно новой техники и качественно

ново­го социального строя. В результате получилось новое мышление, а с ним

новая идеология в построении речи и, естественно, новое в технике» [40, т. 1,

241; т. 4, 61].

По словам Н. Я. Марра, нет культур изолированных и расовых, так же нет, как нет

расовых языков: «есть система культур, как<298> есть различные системы

языков, сменявшие друг друга со сменой хозяйственных форм и общественности с

таким разрывом со ста­рыми формами, что новые типы не походят на старые так же,

как курица не похожа на яйцо, из которого она вылупилась» [40, 241].

Резкой критике эта теория была подвергнута И. В. Сталиным во время

языковедческой дискуссии 1950 года. Сталин отмечал, что марксизм не признает

внезапных взрывов в развитии языка, внезапной смерти существующего языка и

внезапного построения нового языка [70, 56]. Марксизм считает, что переход

языка от старого качества к новому происходит не путем взрыва, не путем

уничтожения существующего языка и создания нового, а путем постепенного

накопления элементов нового качества, следователь­но, путем постепенного

отмирания элементов старого качества [70, 57-58].

Теория внезапных скачков и взрывов, составлявшая одно из важнейших

теоретических постулатов нового учения о языке, была справедливо подвергнута

критике во время языковедческой дискуссии 1950 года, проходившей на страницах

газеты «Правда».

Внезапный скачок и взрыв существующей языковой системы в корне противоречит

сущности языка как средства общения. Внезапное коренное изменение неизбежно

привело бы любой язык в состояние полной коммуникативной непригодности.

Внезапные скачки в развитии языка невозможны еще и по другой причине. Язык

изменяется неравномерно. Одни его со­ставные элементы могут измениться, тогда

как другие его эле­менты могут сохраняться в течение длительного времени,

иногда на протяжении целых столетий. Неравномерность изменений наблюдается

даже в пределах одного языкового уровня, скажем, фонологического уровня. Если

сравнить фонологические системы прибалтийско-финских и пермских языков, то

можно установить, что система гласных фонем в прибалтийско-финских языках

более архаична, тогда как система согласных фонем подверглась очень сильным

изменениям. Как раз наоборот обстоит дело в пермских языках. В этих языках

система согласных фонем более архаична и в то же время система гласных фонем

очень сильно изменилась. Между изменениями, совершающимися в разных сферах

языка, вообще может не быть какой-либо взаимозависимости. Так, на­пример,

консонантизм и вокализм в скандинавских языках арха­ичнее консонантизма

немецкого языка, однако древняя падежная и глагольная системы разрушились в

скандинавских языках в гораздо большей степени.

Осуществление языковых изменений путем медленной эволю­ции является наиболее

типичным. Теория скачков в развитии язы­ка возникла в результате механического

перенесения теории скач­ков, применимой к различным химическим процессами т.

п., — к истории развития общества, разделенного на враждебные

классы.<299>

Принципиальное отрицание теории скачков и взрывов в раз­витии языка, однако,

не должно вести к выводу о том, что разви­тие языка совершается всегда в

плане очень медленной и постепен­ной эволюции. В истории языков наблюдаются

периоды относи­тельно более интенсивно происходящих изменений, когда в

опре­деленный промежуток времени происходит в языке гораздо боль­ше различных

изменений, чем в предыдущие периоды.

Известный французский исследователь новогреческого язы­ка А. Мирамбель замечает

по этому поводу следующее: «Основ­ные изменения, придавшие греческому языку

послеклассического периода его специфическую форму, осуществились в период

времени, начиная с образования общегреческого языка, т. е. с элли­нистической

эпохи до половины Средневековия, однако, несмотря на значительные

хронологические периоды, разделяющие различ­ные факты, в период времени с I в.

д. н. э. до конца III в. произошли наиболее многочисленные изменения».

45

Если рассматривать историю французского языка, то нетруд­но заметить, что

наиболее существенные качественные изменения в системе языка произошли в

период с II по VIII в. В числе этих радикальных изменений можно отметить

следующее:

1) В области вокализма в течение VI, VII и VIII вв. большинство гласных

переходит в дифтонги.46

2) Состав согласных пополнился к VIII в. двумя аффрикатами ts и C. После VI

в. на территории Галии d', возникшее из со­гласного g, перед

гласными е, i, a переходит в аффрикату G. В VII в. на

территории Франкского государства интервокаль­ный согласный d стал

звучать как межзубный đ (d), конечный t после гласного —

как межзубный t (J).

Таким образом, к IX в. н. э. состав гласных и согласных народной латыни

настолько изменился, что можно уже го­ворить о качественно новом составе

гласных и согласных французского языка.

3) В народной латыни к VII в. сохранились только два падежа:

именительный и винительный, который при помощи предлогов стал выполнять

функции всех других падежей. Эти явления по существу означали полную

перестройку падежной системы.

4) Утрата конечных неударных гласных (VII—VIII вв. н. э.) при­вела к

тому, что флексии существительных и прилагательных различных типов склонения

совпали. Она способствовала также унификации различных типов спряжения

глагола.

Аналитические конструкции, выражавшие в народной латыни действие в плане

прошлого и в плане будущего, к VIII в. преоб<300>разовались в формы

времени, что дало в романских языках, и в частности, во французском языке,

Passй composй и Futur simple.

Íàïðèìåð, j'ai écrit une

lettre (<aveo lettera escripta), òàêæå je

par­lerai (<parlare aveo). Ïî

àíàëîãèè ñ

ôîðìîé

áóäóùåãî

âðåìåíè ê VIII â.

îáðàçóåòñÿ

ôîðìà Conditionnel présent: je parlereie

(<par­ler (av) eie) — ôð. je parlerais.

Нетрудно заметить, что в этом периоде имеется промежуток времени,

определяемый VI, VII и VIII вв., в рамках которого совер­шалось наибольшее

число наиболее существенных изменений.

В период с IX по XV в. в истории французского языка также происходили изменения.

В частности в этот период произошли следующие явления: 1) превращение дифтонгов

в монофтонги (XII— XVIII в.), 2) образование носовых гласных, 3) упрощение

групп согласных, 4) окончательная утрата конечных согласных р, t, k, s,

5) утрата категории падежа, 6) выравнивание именных форм, 7) появление категории

определенности и неопределенности, 8) постепенное отмирание флексии и

унификация форм по принципу аналогии, 9) уточнение значений временных форм, 10)

установле­ние твердого порядка слов.

С XII в. начинается процесс постепенного разрушения флектив­ной системы. XIV

и XV вв. — это эпоха, когда флективная сис­тема разрушается особенно

интенсивно, когда ярко и настойчиво проходит тенденция к аналогии, к

унификации и выравниванию форм.

Причины этих периодов более интенсивных изменений в до­статочной степени не

изучены. Нельзя также с достаточной уве­ренностью сказать, во всех ли языках

наблюдаются подобные пе­риоды. По-видимому, причинами этих периодов является

чисто слу­чайное скопление различных обстоятельств. В системе каждого языка,

очевидно, имеются какие-то звенья, на которых держатся все остальные элементы

языковой структуры. Если опорное звено подвергается разрушению, то можно

предполагать, что это собы­тие влечет за собой целую серию относительно

быстро следующих друг за другом изменений. Так, например, в составе гласных

народ­ной латыни на протяжении I—II вв. н. э. осуществился переход

ко­личественного различия гласных в качественное. Долгие гласные ос­тались

закрытыми, краткие стали открытыми. Разрушение этого зве­на повлекло за собой

целый ряд следствий. В конце V в. гласные от­крытого слога получают

удлинение. Выше говорилось о том, что сосредоточение долготы и ударения

создает увеличение произно­сительных усилий. Это неудобство позднее было

устранено: долгие ударные гласные открытого слога перешли в дифтонги,

например, pę?de 'нога' превратилось в pied; f??de 'вера' превратилось в

feid. С XII века начинается превращение дифтонгов в монофтонги.

Следует также отметить другое очень важное явление — это изменение характера

ударения. В народной латыни силовое уда<301>рение начало преобладать над

музыкальным, что вызвало редук­цию, а затем утрату неударных гласных. Утрата

неударных глас­ных вызывала некоторые изменения и в области согласных,

на­пример, появление групп согласных с/и их дальнейшее фонетичес­кое изменение.

Значительные изменения в области склонения и спряжения вызвали такие

фонетические изменения, как утрата конечного m, что привело к утрате

категории падежа в единственном числе и способствовало развитию аналитического

строя.

Таким образом, все зависит от того, в какой мере изменения затрагивают

узловые звенья языковой системы и насколько эти изменения способны повлечь за

собой целый ряд существенных след­ствий.

ПРОБЛЕМА ПРОГРЕССА В РАЗВИТИИ ЯЗЫКОВ

История лингвистической науки показывает, что понятие про­гресса в языке в

разные эпохи трактовалось по-разному. Осново­положники сравнительно-

исторического метода в языкознании Ф. Бопп, Я. Гримм, А. Шлейхер и др.

столкнулись с контрастным различием структур разных языков, с необычайным

богатством форм древнеиндийского, как наиболее близкого, по их мнению, к

индоевропейскому праязыку, и скудностью форм некоторых сов­ременных

индоевропейских языков, например, английского, дат­ского, французского и т.

п. На этой основе возникло довольно стран­ное на первый взгляд убеждение в

том, что история языков есть не что иное, как процесс постепенного упадка и

оскуднения языка. Подобных взглядов придерживались такие языковеды, как Ф.

Бопп, В. Гумбольдт, Я. Гримм, А. Шлейхер, М. Мюллер и др.

Не все однако разделяли это странное мнение. Раск, например, утверждал, что

простота языковой структуры обладает известными преимуществами по сравнению

со сложной языковой структурой.

Позднее, некоторые лингвисты начали замечать, что в языках существуют постоянные

тенденции, отражающие прогресс в раз­витии языков. Очень показательной в этом

отношении является работа Бодуэна де Куртенэ «Vermenschlichung der Sprache».

Бодуэн де Куртенэ утверждает, что существует глоттогоническая тенденция к

передвижению вперед более глубоких артикуляций, необходимая для достижения

бульшей членораздельности и де­тализации речи. Таким образом, велярные

согласные превращаются в p, b или s, ср. ст.-слав.

слово и лат. cluo 'слышу' и т. д. Происходит это якобы потому, что звуки

передней артикуляции требуют мень­ше произносительных усилий. Многими

лингвистами было также подмечено, что в различных языках наблюдается процесс

сокраще­ния длины слов, ср., например, готск. habaidedeima 'мы имели бы' и

совр. англ. had или лат. augustum и фр. aoыt [au] 'август'.<302> Новые

индоевропейские языки испытали значительные упроще­ния в грамматической

системе. Вместо большого количества форм, изобилующих всевозможными аномалиями,

появились более прос­тые и стандартные формы.

Сравнивая старые индоевропейские языки с новыми, О. Ес­персен находил в

грамматическом строе последних целый ряд преимуществ. Формы стали короче, что

требует меньше мускуль­ного напряжения и времени для их произношения, их

стало мень­ше, память не перегружается ими, образование их стало более

регулярным, синтаксическое использование форм обнаруживает менее аномалий,

более аналитический и абстрактный характер форм облегчает их выражение,

допуская возможность многочис­ленных комбинаций и конструкций, которые ранее

были невоз­можны, громоздкое повторение, известное под именем согласова­ния,

исчезло, твердый порядок слов обеспечивает ясность и не­двусмысленность

понимания [132, 364].

Характерный для древних индоевропейских языков так назы­ваемый синтетический

строй во многих современных индоевро­пейских языках сменился аналитическим

строем. О. Есперсен ут­верждал, что эти процессы означают победу более

высокой и совершенной языковой формы. Самостоятельные частицы, служеб­ные

слова (предлоги, вспомогательные глаголы), по его мнению, являются более

высоким техническим средством выражения мыс­ли, чем старая флексия [132].

Идеи Есперсена нашли благоприятную почву, и он приобрел многих сторонников не

только за рубежом, но и в нашей стране. Так, например, В. М. Жирмунский в

одной из своих работ от­мечал, что аналитическая система соответствует

осложнению и дифференциации смысловых отношений соответственно более вы­сокой

стадии развития мышления [21, 34].

Не все, однако, были согласны с этим мнением. М. М. Гухман обвиняет Есперсена в

том, что он искажает действительность, сводя прогресс языка к смене техники

грамматического оформ­ления. И флексия, и анализ, и агглютинация могут дать

одина­ково адекватное выражение наиболее сложным категориям мыш­ления. Теория

Есперсена создает благоприятную почву для совершенно неправильных и вредных

представлений о какой-то иерархии языков [15, 19]. Кроме того, среди

индоевропейских язы­ков нет языков чисто синтетических. Языки, рассматриваемые

обычно как представители синтетического строя — древнеиндий­ский, славянские,

еще в большей степени греческий и латинский,— нигде не дают идеального

отсутствия аналитических конструкций, что должно было бы иметь место в

чисто-синтетических языках [15, 20]. С другой стороны, квалификация

аналитических кон­струкций, как наиболее совершенного способа выражения, не

оп­равдывается и тем, что, как известно, сам этот способ древнее флексий [15,

19]. Есть все основания предполагать, как это делает<303> Хирт в своей

«Грамматике индоевропейских языков», что все формы локативов, аблативов и

инструментальных падежей в ин­доевропейских языках возникают из конструкций с

послелогом [15, 22]. Основную причину смены синтетического строя аналити­ческим

М. М. Гухман видит в языковом скрещении [15, 30].

Решительно выступала против теории прогрессивности ана­литического строя

также Г. Н. Воронцова. Ее возражения сво­дились к тому, что строй языка не

отражает сознания, вернее осознания явлений непосредственно [14, 228].

Примитивностью и упрощенчеством является утверждение, что между языковыми

средствами выражения действия и уровнем (стадией) мышления говорящего на

данном языке народа можно установить непосред­ственную связь [14, 233]. Если

говорить о развитии анализа в области глагола, то нельзя утверждать, что

любая система, ос­нованная на синтаксических видовых различиях, — ниже любой

си­стемы, основанной на сложных формах спряжения, так как в разных языках

развитие глагольных форм идет различными пу­тями — по линии дифференциации

сложных временных форм и по линии усложнения выражения видовых отношений. Эту

раз­ницу в путях развития нельзя непосредственно связывать с про­цессами

перехода от конкретного к абстрактному мышлению [14, 231].

Некоторые лингвисты не связывают прогресс в языке с ана­литическим строем, но

тем не менее они склонны думать, что в развитии языка неуклонно

осуществляется прогресс в области языковой техники, очевидно связанный с

развитием мышления.

Любопытно в этом плане рассуждение проф. П. Я. Черных, по мнению которого,

история грамматического строя русского языка представляет собой движение

вперед, в направлении улуч­шения, совершенствования языка. В данном случае

прогресс мож­но видеть прежде всего в ликвидации тех лишних вариантных

грамматических форм, которые не могли получить нового приме­нения, и вообще

лишних грамматических категорий и форм, став-тих ненужными по мере развития

человеческого мышления, раз­вития культуры и форм общественной жизни.

Исчезновение двой­ственного числа в склонении и спряжении и особой звательной

формы, параллелизма в склонении существительных одного рода, вытеснение

некоторых категорий прошедшего времени (аорист, имперфект, плюсквамперфект)

формами прошедшего времени на -лъ, исчезновение склоняемых кратких

прилагательных, кратких порядковых числительных и кратких причастий, ставших

лиш­ними при наличии полных прилагательных, и пр., можно рас­сматривать как

упорядочение грамматического строя русского языка, его грамматики. К

показателям языкового прогресса П. Я. Черных относит такие явления, как

устранение лишних, ненужных параллельных падежных форм. Движение от частного и

конкретного к общему и абстрактному рассматривается как од<304>на из

характернейших черт движения языка вперед, его обогаще­ния и развития [81,

297—299].

Нельзя не отметить, что многие рассуждения о прогрессе в языке не отличаются

достаточной четкостью. Верным остается общее положение относительно того, что

если в связи с развитием общества прогрессирует мышление людей, то язык не

может ос­таваться безучастным к этому движению по пути прогресса. Он также

прогрессирует в своем развитии и совершенствуется. Од­нако проблема прогресса

в языке значительно сложнее проблемы прогресса общества и человеческого

мышления.

Основная ошибка в суждениях лингвистов, разрабатывающих эту тему, состоит в

том, что они не делают различия между так называемым относительным прогрессом

в языке и абсолютным прогрессом. В области языковой техники мы чаще всего

сталки­ваемся с явлениями, отражающими так называемый относитель­ный

прогресс.

Можно ли аналитический строй в языках рассматривать как показатель прогресса?

Безусловно, в области улучшения языко­вой техники это прогресс. Древние

индоевропейские падежи и глагольные формы, обременнные большим количеством

значений, находились в известном противоречии с некоторыми законами

человеческой психики, с некоторыми особенностями физиологи­ческой организации

человека. Значение, выраженное особой фор­мой, легче воспринимается, чем

конгломерат значений, выражае­мый одной формой. Совершенно естественно, что

рано или поздно должен был произойти взрыв этой технически недостаточно

совершенной системы, и он произошел. Аналитический строй тех­нически более

совершенен. Однако отсюда совершенно неправо­мерно делать вывод, что

аналитический строй отражает более вы­сокоразвитое абстрактное мышление, как

это делали О. Еспер­сен, В. М. Жирмунский и др.

Сокращение слов, наблюдаемое во многих индоевропейских языках, — также

свидетельство улучшения языковой техники. Ос­новной причиной сокращения слов

в индоевропейских языках была утрата грамматической категории рода. Если

форматив, обозначающий род, перестал что-либо обозначать, попросту стал

пустым, то язык рано или поздно все равно от него освободится,

Однако все эти явления нельзя считать показателями абсо­лютного прогресса.

Проявление тенденций, направленных к улуч­шению языковой техники и языкового

механизма, порождает мно­гочисленные внутренние противоречия, поскольку оно

осуще­ствляется в разных, по-разному организованных сферах. Если бы все полезно

направленные тенденции последовательно и регу­лярно осуществлялись, то система

технических средств различ­ных языков мира давно достигла бы идеального

состояния. Это не происходит потому, что во внутренней сфере языка посто­янно

действует множество других процессов, которые могут све<305>сти на нет

достигнутые результаты. Поясним это на примере. Предположим, что синтетический

строй какого-либо языка с его семантически перегруженными формами сменился

более четким аналитическим строем. Однако это новое состояние не может застыть

на месте. Служебные слова, утратив лексическое значе­ние, начнут фонетически

выветриваться и в конце концов пре­вратятся в новые падежные суффиксы, как это

произошло в не­которых новоиндийских языках. Кроме того, не приостановятся

процессы семантической филиации, вследствие чего новые суф­фиксы вновь станут

полисемантичными. Различные фонетические процессы могут привести к нечеткости

границ между суффиксом и основой слова. Язык вновь вернется к прежнему

состоянию.

Нужно сказать, что некоторые лингвисты чувствовали отно­сительный характер

различных улучшений языковой техники. Тот же О. Есперсен, рассматривая теорию

Бодуэна де Куртенэ о прогрессирующей в различных языках тенденции к

образованию передних артикуляций, приводил в качестве примера образова­ние в

датском языке так называемого stшd, противоречащее этому утверждению [132].

Тенденция к сокращению слов также не мо­жет быть признана универсальной. В

языках в целом слова не становятся короче, поскольку тенденции

нефонетического ха­рактера оказывают сопротивление. Сокращение слов не всегда

по­лезно. Чрезмерное сокращение может привести к затруднению понимания [132,

327] М. М. Гухман также указывала, что ана­литический способ выражения

грамматических отношений сам по себе не является новым способом.

Помимо относительного прогресса в области языковой техни­ки, существует

абсолютный прогресс, выражающийся в приспо­соблении языка к усложняющимся

формам общественной жизни лю­дей и вызываемым ими новым потребностям общения.

Рост производительных сил общества, выражающийся в раз­витии науки, техники и

общечеловеческой культуры, постоянное увеличение сведений об окружающем мире и

проникновение в его тайны, увеличение общественных функций языка и его стилевой

вариативности, усложнение форм общественной жизни людей и установление новых

отношений между ними — все это, вместе взя­тое, вызывает к жизни большое

количество новых понятий, для ко­торых язык вынужден найти выражение. Поэтому

абсолютный прогресс выражается прежде всего в росте словарного состава язы­ка и

в увеличении количества значений слов. Одним из ярких при­меров может служить

немецкое слово Werk 'дело'. Сравнение его с древнегреческим њogon и армянским

gor~ в том же значении гово­рит о том, что в древности это значение было

единственным. Сов­ременное немецкое Werk имеет разветвленную серию омонимов,

отразивших развитие многообразных видов деятельности человека: 1) дело, работа,

2) завод, рудник, 3) механизм, 4) произведение, 5) творчество,

деятельность.<306>

Греческое gr¦fw 'писать' в глубокой древности, по-видимому, имело одно

значение 'отмечать что-либо или делать зарубку' (ср. нем. kerben 'делать

зарубку'). Семантическое разветвление корня graf- в современном греческом

языке поражает своим многообра­зием: grЈmma 'буква', grammateЪj 'секретарь',

grammate‡a 'сек­ретариат', grҐmmҐtion 'вексель', grammatafulҐkon 'портфель',

grammљno 'судьба', grammє 'линия' и т. д.

Мордовский глагол тешкстамс некогда имел только одно зна­чение 'сделать

метку, отмечать (вначале отмечать скот какой-ни­будь своей фамильной меткой)'.

Сейчас он имеет значение 'наме­тить что-либо заранее, составить, разработать

план определенного мероприятия, отметить что-либо словесно, отметить

знаменатель­ную дату, юбилей'47.

Довольно наглядно проявляется абсолютный прогресс разви­тия языка также в

области синтаксиса. Различные исследования показывают, что синтаксис языков в

древние времена не имел той упорядоченности, которая отличает синтаксис

современных высоко­развитых языков. Так, например, в древнерусском языке

сохра­нилась еще нерасчлененная структура сложного предложения, сущность

которого заключалась в нанизывании предложений од­ного за другим. Позднее

начали возникать и подчинительные пред­ложения, в которых придаточное

связывалось с главным при помо­щи союзов. Древнерусские подчинительные союзы

были много­значными. Так, союз яко мог присоединить придаточные

допол­нительные, придаточные следствия, придаточные причины и придаточные

сравнительные48. Такой же

многозначностью обладали и другие союзы, например, союз что. Развитие

шло по линии уточ­нения значения подчинительных союзов и союзных слов, по линии

закрепления за ними одного конкретного значения. Система выра­жения мыслей в

современных языках стала более стройной и упоря­доченной.

Все это показывает, насколько важно различение понятий отно­сительного и

абсолютного прогресса в языке.

БИБЛИОГРАФИЯ

1. Н. Д. Андреев. Система речи и эволюция языка. — В кн.: «Материа­лы

Всесоюзной конференции по общему языкознанию «Основные пробле­мы эволюции

языка», т. I. Самарканд, 1966.

2. Н. Д. Арутюнова, Г. А. Климов, Е. С. Кубрякова. Американский

структрализм. — В кн.: «Основные направления струк­турализма». М.,

1964.<307>

3. У. Ш. Байчура. О некоторых факторах языкового развития. — В сб.:

«Проблемы языкознания». М., 1967.

4. Л. Блумфилд. Язык. М., 1968.

5. И. А. Бодуэн де Куртенэ. Избранные труды по общему язы­кознанию, т.

I — II. М., 1963.

6. И. А. Бодуэн де Куртенэ. Языкознание. — В кн.: Ф. А. Брокгауз, А.

А. Эфрон. Энциклопедический словарь, т. 81. СПб., 1904.

7. В. Брендаль. Структуральная лингвистика. — В кн.: В. А. Зве­гинцев.

История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечени­ях, ч. II. М., 1965.

8. Д. В. Бубрих. К вопросу об отношениях между самоедскими и

финноугорскими языками. — «Изв. АН СССР, ОЛЯ», 1948, т. 5, вып. 6.

9. P. А. Будагов. Проблемы развития языка. М., 1965.

10. Т. В. Булыгина. Пражская лингвистическая школа. — В кн.: «Основные

направления структурализма». М., 1964.

11. Е. М. Верещагин. Психолингвистическая проблематика теории языковых

контактов.— ВЯ, 1967, №6.

12. Е. М. Верещагин. О проблеме заимствования фонем. — В сб.: «Язык и

общество». М., 1968.

13. Н. Винер. Динамические системы в физике и кибернетике. «Вестник АН

СССР», 1964, №7.

14. Г. Н. Воронцова. Происхождение и первоначальное развитие перфекта с

вспомогательным глаголом have в английском языке. — «Уч. зап. 1 МГПИИЯ», т.

2. «Вопросы грамматики». М., 1940.

15. М. М. Гухман. К вопросу о развитии анализа в индоевропейских языках.

«Уч. зап. 1 МГПИИЯ», т. 2. «Вопросы грамматики». М., 1940.

16. М. М. Гухман. Исторические и методологические основы структура­лизма.

— В кн.: «Основные направления структурализма». М., 1964.

17. М. М. Гухман. Понятие системы в синхронии и диахронии. — ВЯ, 1962, №4.

18. А. Б. Долгопольский. Сохраняемость лексики, универсалии и ареальная

типология. — В сб.: «Лингвистическая типология и восточ­ные языки». М., 1965.

19. Л. Ельмслев. Пролегомены к теории языка. — В сб.: «Новое в

лин­гвистике», вып. 1. М., 1960.

20. В. М. Жирмунский. О синхронии и диахронии в языкознании. — ВЯ, 1958, №5.

21. В. М. Жирмунский. Развитие строя немецкого языка. Л., 1936.

22. Ю. О. Жлуктенко. Мовнi контакты. Київ, 1966.

23. А. А. Зализняк. О возможной связи между операционными поня­тиями

синхронного описания и диахронией. — В сб.: «Симпозиум по структурному

изучению знаковых систем». Тезисы докладов. М., 1962.

24. Л. Н. Засорина. Дистрибутивные структуры в синтаксисе и их эволюция.

— В сб.: «Материалы Всесоюзной конференции по общему языкознанию «Основные

проблемы эволюции языка»», ч. 1. Самарканд, 1966.

25. В. А. Звегинцев. История языкознания XIX и XX веков в очер­ках и

извлечениях, ч. 1. М., 1960; ч. II. М., 1965.

26. В. А. Звегинцев. Лингвистическое датирование методом

глотто­хронологии (лексикостатистики). — В сб.: «Новое в лингвистике», вып.

1. М., 1960.

27. В. А. Звегинцев. Очерки по общему языкознанию. М., 1962.

28. В. А. Звегинцев. Теоретические аспекты причинности языковых

изменений. — В сб.: «Новое в лингвистике», вып. 3. М., 1963.

29. Вяч. Bc. Иванов. Язык в сопоставлении с другими средствами пе­редачи

и хранения информации. М., 1961.

30. С. Д. Кацнельсон. Системные факторы языкового развития. —<308> В

кн. «Материалы Всесоюзной конференции по общему языкознанию «Основные проблемы

эволюции языка»», ч. I. Самарканд, 1966.

31. Г. А. Климов. О лексико-статистической теории М. Сводеша. — В сб.:

«Вопросы теории языка в современной зарубежной лингвистике». М., 1961.

32. Г. А. Климов. Синхрония — диахрония и статика — динамика. — В кн.:

«Проблемы языкознания». М., 1967.

33. Э. Косериу. Синхрония, диахрония и история. Проблема языко­вого

изменения. — В сб.: «Новое в лингвистике», вып. 3. М., 1963.

34. Е. С. Кубрякова. Комментарий к кн.: Л. Блумфилд. Язык. М., 1967.

35. Е. С. Кубрякова. О понятиях синхронии и диахронии. — ВЯ, 1968, №3.

36. Ю. Курилович. О методах внутренней реконструкции. — В сб.: «Новое в

лингвистике», вып. 4. М., 1965.

37. Э. А. Макаев. К вопросу о соотношении фонетической и граммати­ческой

структуры в языке. «Уч. зап. 1 МГПИИЯ», 1956, т. 9.

38. Э. А. Макаев. Понятие системы языка. «Уч. зап. 1 МГПИИЯ», 1957, т. 11.

39. Э. А. Макаев. Синхрония и диахрония и вопросы реконструкции. — В сб.:

«О соотношении синхронного анализа и исторического изучения языков». М.,

1960.

40. Н. Я. Марр. Избранные работы, т. 1 — 4. М., 1933 — 1937.

41. А. Мартине. Основы общей лингвистики. — В сб.: «Новое в

лингви­стике», вып. 3. М., 1963.

42. А. Мартине. Принцип экономии в фонетических изменениях. Проблемы

диахронической фонологии. М., 1962.

43. А. Мартине. Структурные вариации в языке. — В сб.: «Новое в

лин­гвистике», вып. 4. М., 1965.

44. В. Матезиус. Куда мы пришли в языкознании. — В кн.: В. А. Зве­гинцев.

История языкознания XIX—XX веков в очерках и извлечениях, ч. II. М., 1965.

45. В. Матезиус. О потенциальности языковых явлений. — В кн.: «Пражский

лингвистический кружок». М., 1967.

46. А. Мейе. Сравнительный метод в историческом языкознании. М., 1954.

47. Г. П. Мельников. Объемные геометрические модели в простран­стве

физических характеристик для анализа статических и динамических свойств

фонологических систем. М., 1965.

48. Г. П. Мельников. Системная лингвистика и ее отношение к струк­турной.

— В сб.: «Проблемы языкознания». М., 1967.

49. И. А. Мельчук. О соотношении синхронического и диахронического

описаний. — В сб.: «Материалы Всесоюзной конференции по общему язы­кознанию

«Основные проблемы эволюции языка»», ч. I. Самарканд, 1966.

50. Г. А. Меновщиков. К вопросу о проницаемости грамматического строя

языка. — ВЯ, 1964, №5.

51. В. А. Москович. Глубина и длина слов в естественных языках. — ВЯ,

1967, №6.

52. И. Б. Новик. О моделировании сложных систем. М., 1965.

53. О соотношении синхронного анализа и исторического изучения языков.

М., 1960.

54. Г. Пауль. Принципы истории языка. М., 1960.

55. В. Пизани. К индоевропейской проблеме. — ВЯ, 1966, №4.

56. Е. Д. Поливанов. Статьи по общему языкознанию. М., 1968.

57. В. С. Расторгуева. Об устойчивости морфологической системы языка. — В

сб.: «Вопросы теории и истории языка». М., 1952.

58. А. А. Реформатский. Введение в языковедение. М., 1967.<309>

59. А. А. Реформатский. О соотношении фонетики и грамматики (морфологии).

— В сб.: «Вопросы грамматического строя». М., 1955.

60. А. А. Реформатский. Принципы синхронного описания язы­ка. — В сб.: «О

соотношении синхронного анализа и исторического изу­чения языков». М., 1960.

61. В. Ю. Розенцвейг. «Влияние» или «механизм контактов». — В сб.:

«Проблемы языкознания». М., 1967.

62. В. Ю. Розенцвейг. О языковых контактах. — ВЯ, 1963, №1.

63. Русский язык и советское общество. Социолого-лингвистическое

иссле­дование. Под ред. М. В. Панова: а) Лексика современного русского

литературного языка, М., 1968; б) Словообразование современного рус­ского

литературного языка. М., 1968; в) Морфология и синтаксис совре­менного

русского литературного языка. М., 1968; г) фонетика совре­менного русского

литературного языка. М., 1968.

64. Н. Н. Семенюк. Некоторые вопросы изучения вариантности. — ВЯ, 1965, №1.

65. Э. Сепир. Язык. М., 1930.

66. Б. А. Серебренников. Об относительной самостоятельности раз­вития

системы языка. М., 1967.

67. Б. А. Серебренников. Об устойчивости морфологической си­стемы языка,

— В сб.: «Вопросы теории и истории языка». М., 1952.

68. Б. А. Серебренников. О взаимосвязи языковых явлений и их исторических

изменений. — ВЯ, 1964, №3.

69. Ф. де Соссюр. Курс общей лингвистики. М., 1933.

70. И. В. Сталин. Марксизм и вопросы языкознания. М., 1950.

71. М. И. Стеблин-Каменский. К теории звуковых изменений. — ВЯ, 1966, №2.

72. Тезисы Пражского лингвистического кружка. — В кн.: «Пражский

лин­гвистический кружок». М., 1967.

73. В. Н. Топоров. Из области теоретической топономастики. — ВЯ, 1962, №6.

74. В. Н. Топоров. Несколько замечаний к фонологической характе­ристике

Центрально-азиатского языкового союза. — В сб.: «Symbolae linguisticae in

honorem Georgii Kuryłowicz». Wrocław, 1965.

75. В. Н. Топоров. О введении вероятности в языкознание. — ВЯ, 1959, №6.

76. В. Н. Топоров. О структурном изучении языка. «Русский язык в

национальной школе». 1961, №1.

77. В. Н. Топоров. О трансформационном методе. — В сб.;

«Транс­формационный метод в структурной лингвистике». М., 1964.

78. Н. С. Трубецкой. Основы фонологии. М., 1960.

79. А. А. Уфимцева. Опыт изучения лексики как системы. М., 1962.

80. И. Хамм. Некоторые замечания к диахроническим исследованиям. — ВЯ,

1965, №1.

81. П. Я. Черных. Историческая грамматика русского языка. М., 1962.

82. С. К. Шаумян. Структурная лингвистика. М., 1965.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36