Книга: Общее языкознание - учебник

Книга: Общее языкознание - учебник

Основные различия между теориями пражцев и концепцией Косериу лежат, таким

образом, не в принципиальном подходе к данному явлению, а в терминологической

и аспектологической сферах. Для Косериу основное заключается в определении

специфики данного понятия по отношению к понятию языковой систе­мы, а также

в выявлении некоторых наиболее общих признаков нормативного плана языка. Для

пражцев главное — в разграни­чении «объективной» и «субъективной» сторон

языковой нормы, а также в определении специфики норм литературного языка на

основе более широкого понятия языковой нормы.

Поэтому представляется возможным, опираясь на то общее, что объединяет обе

концепции, рассматривать их не как проти­воречащие или совершенно

несовместимые, но как корректирую­щие и дополняющие одна другую.

О СООТНОШЕНИИ ПОНЯТИЙ «СТРУКТУРА» — «НОРМА» — «УЗУС»

Исходя из представленного у Э. Косериу понимания языковой нормы, следует

определить ее как совокупность наи­более устойчивых, традиционных реализаций

элементов языковой структуры, отобранных и закрепленных общественной языковой

практикой.

Такое определение языковой нормы нуждается, однако, в уточнении, поскольку оно

требует решения целого ряда вопросов. К их числу относится прежде всего вопрос

о соотношении понятия нормы с понятиями языковой структуры и узуса. Заметим,

что при анализе данной триады речь идет прежде всего об изучении соотношения

нормы и узуса с внутренней организацией языка, которую логичнее всего, с нашей

точки зрения, обозначить терми­ном «структура». Мы уже отмечали, однако, выше,

что Э. Косериу чаще использует в том же смысле термин «система»

11.

Язык как сложное и определенным образом организованное целое может

рассматриваться на разных уровнях абстракции. Низший уровень абстракции

составляет норма, высший — струк­турная схема, лежащая в основе любого языка

[39, 229; 87, 120— 122]. При этом качественное разграничение признаков, на

кото­рых базируется языковая структура и языковая норма, види<555>мо,

лишь в одном направлении: если первая опирается лишь на элементы, несущие

функциональную нагрузку, то вторая бази­руется как на отношениях

дифференциации, так и на отношениях идентификации.

Вместе с тем структура и норма языка различаются не только характером лежащих

в их основе отношений между языковыми элементами, но и общим количеством тех

признаков, на которые они опираются, на что также обращал уже внимание

Косериу [39, 174].

Норма, как понятие менее абстрактное, оказывается болев «емкой», она

базируется на значительно большем числе признаков, чем языковая структура. В

качестве иллюстрации сошлемся на один из примеров, приведенных Э. Косериу для

испанского языка, в котором одному функциональному инварианту /b/

соответствует два нормативных комбинаторных варианта, а именно [b] и [Я]. На

аналогичное явление можно указать и для немецкого языка, где фонеме /r/, т.

е. одному структурному элементу, соответствуют два свободных нормативных

варианта — [r] и [R].

Хотя и косвенным, но весьма ярким доказательством несов­падения числа и

характера признаков, образующих структуру и норму языка, может служить разная

степень практического вла­дения родным или чужим языком. Овладение основными

строевы­ми особенностями языка достигается в известном смысле скорее, чем

овладение их реальным воплощением и использованием именно из-за

множественности, нерегулярности и избирательности реа­лизаций, что можно

наблюдать, в частности, и на примере детской речи. Даже для носителя родного

языка владение его нормами может быть неполным, оно в значительной мере

определяется культурным уровнем говорящего, а иногда и некоторыми

особен­ностями его психической организации (владение говорящим не всеми

функциональными разновидностями родного языка, лучшее владение нормами

письменного или устного языка и т. п.).

Несовпадение числа признаков, на которых базируется «фун­даментальная структура

языка»12, с одной стороны, и

его норма — с другой, проявляется и в том, что в норме, наряду с регулярным

отражением современной языковой структуры, присутствуют так­же некоторые

изолированные, аномальные элементы, отражающие в силу традиции уже не

существующие, «снятые» состояния данной языковой структуры.

Вместе с тем при рассмотрении соотношения структурной орга­низации языка и ее

нормативной реализации обнаруживается из­вестный парадокс, заключающийся в том,

что норма одновременно трактуется как категория более узкая, чем структура, так

как число потенциально существующих возможностей реализации<556> языковых

элементов может быть значительно больше, чем то, что реализовано в конкретном

историческом языке [39, 174 и 236] для определенных словоформ и лексем

13. Так, для испанского языка Э. Косериу приводит три теоретически возможные

словооб­разовательные пары: 1) rendimiento — rendiciуn, 2) remordimiento —

remordiciуn и 3) volvimiento — volviciуn. Однако лишь в первом случае в норме

испанского языка действительно реализо­ваны обе возможности (ср. rendimiento

'производительность' — rendiciуn 'сдача, капитуляция'). Во втором случае

оказался реа­лизованным лишь один словообразовательный вариант (ср.

remordimiento 'угрызения совести'), а в третьем случае — ни од­ного [39, 238]

14.

На соответствующие нормативные ограничения реализаций, т.е. на их

«избирательность», не раз обращали внимание и иссле­дователи русского языке,

ср. начальник — начальница, певец — певица, но: дворник, министр,

врач и т. п. (ср., однако, разг. дворничиха, врачиха или

министерша — последнее только для 'жены министра', причем с ироническим

оттенком). Заметим, что подобная асимметрия в соотношении структуры языка и его

нор­мы является существенным резервом для его изменения и разви­тия [39, 236].

Избирательный характер нормативных реализаций по отноше­нию к структурным

потенциям языковой системы проявляется также и в том, что одной и той же

языковой структуре могут соот­ветствовать — и часто действительно соответствуют

— несколько параллельных норм. В результате возникает несколько хотя и весьма

близких, но отнюдь не подобных «наборов» реализаций, находящихся между собою в

отношениях частичного варьирова­ния

15. Это наблюдается, например, при использовании одного и того же языка на

разных территориях и в разных государствах (ср., например, варианты испанского

языка в Испании и странах Латинской Америки, или английский язык в Англии и

Америке и т. д.).16<557>

Второй вопрос, который необходимо рассмотреть при определе­нии нормы и

отграничении ее от других лингвистических поня­тий, — это вопрос о

соотношении нормы и узуса.

Норма, являясь понятием функционального плана, включает, согласно приведенному

определению, наиболее устойчивые, тра­диционные реализации, принятые обществом

и в той или иной мере осознаваемые им как правильные и обязательные. Так как

данное определение не покрывает всей совокупности реально существу­ющих

реализаций структуры того или иного языка, то норма не может оставаться

единственным понятием, представляющим реа­лизацию и функционирование языка.

Другим понятием функцио­нального плана и является узус, отличающийся от нормы

тем, что он всегда содержит определенное число окказиональных, не­традиционных

и даже некорректных реализаций, хотя некоторые из них могут быть, впрочем,

довольно устойчивыми (ср. русск. хочим, транвай, консомолец или нем.

Gebürge вместо Gebirge, interezant вместо interessant).

Структура языка и его узус (охватывающий, таким образом, всю совокупность

реальных употреблений языка) являются теми общими границами, в которых

существует языковая норма. Прав­да, соотношение структуры и нормы все еще

мыслится лингвистами различно в зависимости от трактовки ими самих этих

понятий. Оно может представать то как соотношение потенций («техники и

эталонов») и непосредственно реализованных моделей (Э. Косериу), то как

«чистая форма» (отношения между элементами) и их мате­риальная манифестация

(субстанция), ср. у Ельмслева, то как «эле­менты и их связи» — в их

противопоставленности «функциониро­ванию (т. е. распределению и

использованию) этих элементов» (Э. А. Макаев [50]). Можно было бы назвать

здесь и иные интер­претации общей схемы (ср. [22; 70]), свидетельствующие о

все продолжающихся и далеко еще незавершенных поисках в опреде­лении сущности

указанных понятий.

Пока трудно определенно указать на возможные типы соотно­шения структуры и нормы

в разных языках. Можно предполо­жить, что это соотношение в известной степени

зависит от самого языкового типа. В этой связи упомянем об отдельных — правда

довольно беглых — замечаниях Э. Косериу, который утверждает, что своеобразная

«асимметрия» в соотношении языковой структу­ры с планом ее реализации

характеризует прежде всего языки со сложной и разнообразной структурой,

относящиеся к флективному типу. Наряду с этим в языках с простой и регулярной

структу­рой — к последнему типу Косериу относит, например, агглютина­тивные

языки — все потенциально возможное является вместе с тем и конкретно

реализуемым [39, 237]. О подобной же тенденции пишет в отношении изолирующих

языков и Н. Н. Коротков [38, 11]. Положение об известной общей зависимости

характера норм от типа языковой структуры, само по себе еще недостаточно

изу<558>ченное и ясное, усложняется еще и тем, что для языков,

относя­щихся к одному и тому же типу, соотношение структуры и нормы также может

различаться, как это отчасти показал на материале французского и русского

языков В. Г. Гак [22].

Что касается характера соотношения нормы и узуса, то оно, видимо, также

значительно колеблется для разных языковых идиомов и разных исторических

периодов их существования. Од­нако для любой формы существования языка (в том

числе и для диалекта) норма и узус полностью не совпадают (ср. в этой связи

[83, 9]). Основанием для подобного утверждения является хотя бы то, что узус,

включая как традиционные, устойчивые, правиль­ные, так и нетрадиционные,

окказиональные и ошибочные реали­зации, всегда шире нормы. Следует отметить,

что мысль о несов­падении нормы и узуса выражается лингвистами в различной

форме: так, например, О. фон Эссен определяет норму как «сово­купность

директив для реализации», т. е. как нечто, стоящее над узусом [87, 121—122],

а Д. Нериус [98, 10] — как «инвариант языкового употребления».

ПРИЗНАКИ ЯЗЫКОВОЙ НОРМЫ И НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ ЕЕ ИЗУЧЕНИЯ

Как следует из принятого определения, норма является одно­временно и

собственно языковой и социально-исторической кате­горией. Объективная сторона

нормы воплощена в функциониро­вании языка, тогда как ее «субъективная»

сторона связана с при­нятием и осознанием нормы коллективом, говорящим на

данном языке [67; 90].

Изучение нормы имеет различные аспекты, большинство из которых намечено

весьма бегло. Не имея возможности остановить­ся на всех этих аспектах, укажем

на некоторые существенные признаки языковой нормы, имеющие принципиальное

значение и для характеристики норм литературного языка.

К числу наиболее общих признаков языковой нормы можно отнести относительную

устойчивость и избира­тельность, а также обязательность и «пра­вильность»

нормативных реализаций.

Эти признаки — уже сами по себе достаточно разнородные — обнаруживают различное

отношение к внутренней организации языка и «внешним» факторам, обусловливающим

его функциони­рование. Если устойчивость относится преимущественно (хотя и не

исключительно) к свойству самих языковых реализаций, то их обязательность и

правильность лишь в самой общей форме предопределяется языковой структурой, а

ведущим моментом служит здесь более или менее сознательная оценка тех или

иных<559> реализаций обществом. Что касается избирательности нормы,

проявляющейся и по отношению к структурным потенциям языка и по отношению к их

разнообразным реализациям в узусе, то и она определенным образом связана с

влиянием общества на язык, ибо, по замечанию М. М. Гухман, в «факте отбора

выступает истори­ческая и социальная обусловленность общенародной нормы» [27,

ч. 1, 13]. Таким образом, большинство признаков языковой нормы имеет двойную

детерминированность, т. е. определяется как языковыми, так и внеязыковыми (по

преимуществу социально-историческими) факторами.

Норма как собственно языковой феномен

Рассматривая норму как некоторую совокупность реализаций, следует отметить,

что ее изучение должно тем самым основываться на установлении соотношения

структуры языка с ее нормативными реализациями, принятыми в определенный

исторический момент и для определенного языкового коллектива. Структура языка

полностью предопределяет реализацию лишь тогда, когда отсут­ствует

возможность выбора между знаками. В этом случае к нор­ме относится

определение материальной формы знака, в чем про­является наиболее

существенная, реализующая сторо­на нормы. При наличии выбора между знаками не

только конкретная форма их реализации, но и выбор одного, а не другого знака

относится к нормативному плану языка, в чем проявляется вторая — селективная

сторона нормы (ср. также [3; 22; 39; 64]).

Другим существенным аспектом изучения нормы является ха­рактеристика самих

нормативных реализаций, которые, в свою очередь, можно рассматривать в двух

планах. Во-первых, с точки зрения степени их устойчивости; при этом

рассматриваются как константные, так и вариантные реализации, входящие в

норму, и определяется допустимый для изучаемого языка на определенных

участках реализации его структуры диапазон варьирования (см. далее, стр. 569,

584). Во-вторых, можно рассматривать эти реали­зации с точки зрения их

относительной продуктивности и их от­бора и распределения по разным сферам

использования языка.

В настоящий момент важность изучения категории вариант­ности для определения

характера норм является широко признан­ной (см., например: [4; 30; 35; 36;

41; 65; 95] и т. д.), хотя иссле­дование инвариантности на материале

различных языков, в сущности, еще только начинается.

Э. Косериу, уточняя предложенное им понятие нормы и при­писывая ей наряду с

реализующей и регулирующую функцию по отношению к различным вариантным и

изофункциональным сред­ствам, выделяет два основных типа вариантов, между

которыми норма поддерживает известное равновесие: с одной стороны —<560>

это «внутреннее равновесие между комбинаторными и дистрибу­тивными вариантами и

между различными системными изофункциональными средствами, а с другой — внешнее

(социальное и территориальное) равновесие между различными реализациями,

допускаемыми системой...» [39, 174].

Высказанная Э. Косериу мысль о специфической нагрузке явлений нормы была

поддержана и другими лингвистами (см., например, [45, 207; 46, 32—33]).

Согласно этой мысли даже раз­ного рода вариантные элементы, входящие в норму,

могут считать­ся тождественными далеко не во всех отношениях. Весьма часто они

обладают дифференциальными признаками вторичного по­рядка — стилистическими,

территориальными, социальными. Эти признаки также образуют своеобразные ряды

«противопоставле­ний», хотя и иного рода и менее регулярные, чем те, из которых

складывается фундаментальная структура языка

17.

Для каждого языка норма является достаточно сложным яв­лением, позволяющим

выделить в ее пределах различные типы норм. Наиболее общими для различных

языковых идиомов сле­дует, видимо, считать типы норм, соотнесенные с разными

уровня­ми языковой системы. При этом основой характеристики норм во всех

случаях должна быть оценка соотношения структурной орга­низации каждого из

уровней языка и характера ее реализации. В этой связи также заслуживает

внимания идея Э. Косериу, от­метившего, что соотношение «системного» (т. е.

несущего функ­циональные разграничения, структурного) и «нормативного»

пла­нов весьма различно для разных ярусов языка. С точки зрения Косериу, «в

фонетическом преобладает система, в смысловом — и особенно грамматическом —

норма» [39, 238].

В фонетике к нормативному плану можно отнести, согласно точке зрения,

представленной еще у Н. С. Трубецкого [73] и позднее развитой Ж. Фурке [89],

следующие моменты: а) характер реализации фонем, связанный с определением

релевантных акус­тических признаков; б) определение границ, в которых тот или

иной признак является релевантным или нейтрализуется (ср.: Rades — Rates, но:

Rat — Rad [rat]); в) характер реализации тех или иных противопоставлений в

зависимости от их позиции в слове и их окружения (ср., например: Dach —

Tasse, но: leiden — leiten с точки зрения интенсивности придыхания смычных в

на­чале и середине слова); г) отграничение нормативных вариантов от случайных

колебаний и т. д.

Применительно к словообразованию понятие нормы рассмат­ривалось вслед за Э.

Косериу Н. Д. Арутюновой [3]. Разграниче­ние «системного» и нормативного планов

проводится ею по следу­ющему принципу: общее значение словообразовательной

модели<561> (например, значение исполнителя действия, орудия действия и

т. п.) относится к системной функции словообразовательной моде­ли, а все

конкретные лексические значения, которыми обладают производные, образованные по

этой модели, принадлежат к плану нормы. На нормативном уровне происходит

сужение, конкрети­зация семантики словообразовательной модели, в чем также

про­является несовпадение структурного и нормативного планов (ср. выше стр.

556).

Любопытные, хотя и спорные соображения о принципах разгра­ничения плана нормы и

структуры в лексике — по отношению к значению, — высказал Ю. С. Степанов. К

структуре он относит значение слова как совокупность определенных

дифференциаль­ных признаков, а к норме — значение как указание на денотат

[69,71—72]18.Следует сравнить в

этой связи замечание А. А. Леонтьева и Л. А. Новикова, которые считают, что

«лексическая (семантическая) норма в широком смысле этого слова и есть

реали­зация дифференциального потенциала соответствующей структу­ры» [47, 108].

Согласно общему определению нормы и выделенным выше ее признакам, при

рассмотрении норм на разных уровнях языка должно учитываться кроме того

соотношение константных и ва­риантных реализаций, а также степень и характер

дифференциа­ций, существующих для вариантных реализаций у каждого из ас­пектов

языка. Обстоятельное рассмотрение данного комплекса вопросов пока

затруднительно в связи с тем, что конкретный язы­ковой материал изучен в

намеченных направлениях еще очень ма­ло. Обычно отмечается в общей форме

специфика лексической нор­мы по сравнению хотя бы с орфографическими и

морфологически­ми нормами. Эта специфика связана с тем, что инвентарь лексем

весьма широк, а их вариантность остается при всех условиях до­вольно

значительной. При этом преобладают варианты и синони­мы, дифференцированные в

функционально-стилистическом, со­циальном, территориальном или хронологическом

планах. Таким образом, типы дифференциаций в лексической норме весьма

раз­нообразны, а сама лексическая норма должна рассматриваться в этой связи как

некая сложная совокупность разнообразных лек­сических слоев. Для сравнения

заметим, что, например, для орфо­графии, где инвентарь графем, напротив, весьма

ограничен, допустимая вариантность графем и орфограмм сравнительно

не­значительна19, а

дифференциация имеющихся вариантов — слабая.<562>

Языковая норма как социально-историческая категория

Двойственная природа нормы обусловливает необходимость ее рассмотрения не только

в собственно языковом, но и в социально-историческом, т. е. «внешнем» по

отношению к самому языку ас­пекте20

. К данному аспекту — Г. В. Степанов обозначает его как «аксиологический» [67,

226] — относятся разные формы осознания и оценки обществом объективно

существующих языковых норм.

Степень осознания нормы, а также характер и формы ее оценки исторически

изменчивы, однако в любой исторической си­туации можно, с нашей точки зрения,

выделить две стороны, а именно — осознание нормативных реализаций, как

обязательных [3, 32] и как правильных [69, 71].

Императивность норм может быть сильнее или слабее в зави­симости от разных

историиеских условий, в частности, известную роль может играть наличие

нескольких исторически сосуществую­щих возможностей реализации, недостаточно

дифференцированных для их носителей. Такая ситуация может создаваться,

например, при параллельном сосуществовании в известном равноправии «своей» и

«чужой» нормы, т. е. при той или иной форме двуязычия определенного коллектива.

В этой связи можно сослаться на мне­ние Л. В. Щербы [77, 312], отмечавшего

также, что и при смеше­нии языков и диалектов норма может быть весьма широкой,

так как существует возможность «сказать по-разному». Однако даже в таких

случаях более правильно, видимо, говорить не об отсутст­вии нормы, а лишь о ее

весьма широких рамках, допускающих значительное варьирование

21.

Рассматривая понятие языковой правильности, многие линг­висты обращали внимание

на произвольность соответствующего понятия по отношению к языковой структуре,

которая может в принципе выявляться в любой совокупности реализаций

22. Это положение получает, однако, известные коррективы при рассмот­рении

конкретного, т. е. уже определенным образом реализован­ного и функционирующего

языка.

В подобной ситуации правильность в значительной степени ос­новывается на

исторической языковой традиции, воплощенной в норме, а также на социальной и

функциональной оценке реализа­ций языковой структуры. Заметим в этой связи, что

пражской шко­лой лингвистов был в свое время выдвинут так называемый

«функ<563>ционально-телеологический» критерий правильности (ср. [9,

121—122]), который в несколько модифицированной форме рас­сматривается и

другими лингвистами [79,119] (ср. также [41, 7—8]). Речь идет в этом случае о

выборе «правильных» язы­ковых средств в соответствии с целеустановкой и

условиями ком­муникации23.

С оценкой языковых фактов, относящихся к норме, как обя­зательных для

определенного языкового коллектива и как «пра­вильных», непосредственно связаны

и эстетические характеристики языковых явлений. Заметим прежде всего, что

эстетические оцен­ки могут зависеть от социальных характеристик тех или иных

реализаций языковой структуры, т. е. весьма часто красивым оказывается то, что

«социально приемлемо» для носителей языка (ср. в этой связи негативную оценку

фактов языка низших классов, особенно ясно выступающую в буржуазном обществе, а

также соот­ветствующую оценку языка людей, не получивших достаточного

образования, которая сохраняет свое значение в любых обществен­ных условиях).

Существует, однако, и несколько другой аспект эстетических оценок языковых

реализаций, не столь прямолинейно соотнесенный с социальными моментами. Так, в

ряде случаев «красивое» связывается с функционально целесообразным или

ситуативно-оправданным, что относится не только к языку (вер­нее, не только к

«речевому» поведению), но и к другим формам человеческого поведения — манере

одеваться, манере держаться и т. д.

24 В этом смысле языковые нормы должны оцениваться как одна из форм

нормативности обычаев, включаясь тем самым в ка­тегорию различных общественных

норм.

В заключение данного раздела следует сказать, что понятие языковой нормы,

несмотря на отдельные колебания в его трактов­ке, на которые мы лишь отчасти

могли указать выше, а также ряд неясностей, связанных с разработкой отдельных

проблем, пред­ставляется нам весьма важным и необходимым для характеристи­ки

сущности языка; можно надеяться, что со временем оно поз­волит представить в

определенной системе целый ряд явлений и процессов, связанных с его

реализацией и функционированием.

Однако приходится отметить, что создание общей теории язы­ковой реализации,

основой которой должно, по-видимому, стать — как ее организующий центр —

понятие нормы в значительной степени еще дело будущего. Задача эта может быть

решена лишь<564> на основе привлечения обширного материала различных

языков, изучаемого с точки зрения соотношения структуры этих языков и ее

воплощения в норме и узусе. Важную роль для уточнения по­нятия нормы должно

сыграть также изучение различных типов и форм языковой реализации, в частности,

детальное рассмотрение вариантных реализаций, возможных для разных языковых

под­систем, а также исследование различных типов лингвистических

дифференциаций, в которых отражаются разнообразные формы членения человеческого

коллектива или различные условия и цели использования языка и т. д.

Весьма существенным для определения того значения, которое имеет для

лингвистики в целом понятие нормы, является оценка возможностей его

использования в разных типах лингвистиче­ских исследований. В настоящий

момент намечаются следующие области и аспекты исследования, для которых

данное понятие может оказаться продуктивным:

Изучение характера реализации и функционирования различ­ных языковых структур

(включая определение их продуктив­ности и распределения по разным

функциональным сферам языка).

Изучение исторических изменений языка на небольших исто­рических отрезках

(«микроистория»), когда обнаруживаются не столько сдвиги в языковой

структуре, сколько известные измене­ния в ее реализации и функционировании.

Изучение специфики реализации и особенностей функциони­рования различных

«форм существования» языка.

В связи с последним из возможных аспектов исследования за­метим, что особое

значение понятие нормы имеет для изучения литературного языка, к рассмотрению

которого мы и обращаемся в следующем разделе.

НОРМА ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА

В предыдущем разделе мы охарактеризовали языковую норму как совокупность

коллективных традиционных реализаций струк­турных потенций языковой системы. В

этом смысле норма свойст­венна любому языковому идиому. Вместе с тем можно

предполо­жить, что специфический характер норм, связанный с теми или иными

особенностями реализации и функционирования конкрерной языковой системы,

определяет — наряду с другими приз­наками — своеобразие различных «форм

существования» языка. Одним из таких исторически сложившихся функциональных

ти­пов является литературный язык, нормы которого должны, сле­довательно,

рассматриваться как частный случай языковых норм.<565>

Опираясь на принятое нами понимание языковой нормы, мож­но утверждать, что

литературная норма — это некоторая совокупность коллективных реализаций

языковой системы, принятых обществом на определенном этапе его развития и

осознаваемых им как правильные и об­разцовые

25. Литературная норма фиксируется в граммати­ческих справочниках и словарях

и является, как и любая другая социально обусловленная норма, обязательной для

всех членов коллектива, говорящего на данном языке

26.

Наличие стабильных фиксированных и осознанных норм, обес­печивающих большую

или меньшую «стандартность» языка, рас­сматривается сейчас большинством

лингвистов в качестве одного из основных признаков литературного языка

национального пери­ода [23]. Однако в связи с тем, что норма не является

исключи­тельной принадлежностью литературного языка, приходится го­ворить не

просто о наличии данного признака, но и о его особом содержании применительно

к развитому литературному языку. Мысль эта в наиболее определенной форме была

высказана Б. Гавранком, утверждавшим при этом, что специфику литературных

норм следует искать не столько в их качественных, сколько в их количественных

характеристиках [90, 152].

Норма «народного» языка (имеются в виду прежде всего раз­личные формы

диалектно окрашенной речи) носит, с точки зрения Б. Гавранка, преимущественно

негативный характер и слабо осознается. Норма литературного языка отличается

от норм диалекта главным образом по степени своей императивности и

осознанно­сти, кроме того, она носит не только негативный, но и позитивный

характер [91, 85—86]. Этот позитивный характер литературной нормы заключается

в более сложном распределении и использо­вании нормативных реализаций, т. е.

в усложнении селективной, дифференцирующей и оценочной стороны нормы.

Определение специфики литературных норм в связи с общей характеристикой языковой

нормы является, таким образом, од­ной из заслуг Пражской школы лингвистов. К

числу важнейших<566> теоретических положений, выдвинутых пражцами,

принадлежит также отграничение объективной нормы как явления «внутриязыкового»

от явлений, связанных с кодификацией, т. е. как бы «внешних» по отношению к

языку (см. об этом [9, 121; 30, 547]).

Следует заметить, что для литературного языка факт кодификации его норм, т.

е. их сознательный отбор и закрепление, играет весьма важную роль.

Кодификация норм является вместе с тем специфическим признаком национального

литературного языка, отличающим его не только от других языковых идиомов, но

и от ранних этапов существования литературного языка в национальной и

донациональный период [91, 85—86].

Отмеченная выше в самой общей форме специфика норм разви­того литературного

языка, видимо, непосредственно связана с генезисом и функциональными

особенностями данного языкового типа, обладающего следующими признаками: 1)

потенциальным участием в его формировании нескольких языковых подсистем,

различных по степени структурной близости (разные территори­альные диалекты,

различные региональные разновидности лите­ратурного языка); 2)

распространением литературной формы на­ционального языка на значительной

территории, что вызывает необходимость в поддержании ее единства; 3)

многообразными функциями развитого литературного языка, его сложными

ком­муникативными и экспрессивными задачами.

Названные выше признаки усиливают необходимость избира­тельного подхода к

языковым фактам, необходимость их более строгого отбора, распределения и

фиксации, что и обусловливает специфический характер литературных норм,

проявляющийся, с нашей точки зрения, в следующих направлениях: а) в усилении

стабильности реализаций и — соответственно — в ограничении общего числа и

типов вариантных реализаций; б) в усилении из­бирательности нормы и

дифференцированности нормативных реа­лизаций, а также — соответственно — в

распределении различ­ных вариантных средств по разным территориальным,

функцио­нальным и стилистическим сферам литературного языка; в) в факте

сознательной кодификации норм, т. е. в их оценке и приня­тии обществом.

Обратимся к более подробной характеристи­ке выделенных выше признаков

литературной нормы.

Стабильность и вариантность нормативных реалзиаций

Для каждого современного литературного языка характерна не только определенная

степень устойчивости нормативных реа­лизаций, но и некоторый набор вариантных

средств, допускаю­щих известный выбор. Категория вариантности является тем

са­мым весьма существенной для характеристики литературной нор<567>мы

(см. [12; 34; 71; 95] и др.), а диапазон вариантности в значи­тельной мере

характеризует специфику норм разных литературных языков и служит основанием для

выделения отдельных истори­ческих периодов в их развитии (ср. далее, стр. 584).

Предпосылки вариантности создаются для литературного язы­ка — как, впрочем, и

для любого другого языкового идиома — многообразием его структурных потенций,

различным образом реализуемых в процессе исторического развития языка. Наличие

более или менее значительных формальных модификаций в рам­ках определенной

лексемы, словоформы или синтаксической кон­струкции, не связанных с изменениями

основного значения этих единиц, и создает их варьирование

27.

Вариантность характеризует норму большинства современных литературных языков

(ср., например, варианты, входящие в нор­му немецкого языка: backte ? buk

'пек', gesalzen ? gesalzt 'посоленный', des Tages ? des Tags 'день', род. п.

ед. ч., am Tage ? am Tag 'днем', дат. п. ед. ч., blasser ? blдsser 'бледнее',

es schaudert mir ? mich 'мне страшно' и т. д.; ср. также русск.: туфель

? туфля, брызгает ? брызжет, мок ? мокнул, сказав ?

сказавши, ноль ? нуль, неряшество ? неряшливость, ъначе ?

инбче, мышление ? мышлйние и др.).

Наиболее общим источником вариантности для разных язы­ковых идиомов является

параллелизм некоторых структурных возможностей языка, а также исторические

сдвиги, происходя­щие в языковой структуре и формах ее реализации (ср.

истори­ческие варианты в чешск. типа posvet ? posvit, приводимые В.

Матезиусом [53], или в нем. типа molk ? melkte, dem Tische ? Tisch.).

Вместе с тем для целого ряда литературных языков существен­ную роль играют и

варианты, отражающие особенности различ­ных диалектов или разных

территориальных вариантов литера­турного языка. Гетерогенность исходного

материала часто при­водит к значительной вариантности в рамках литературной

нормы. Подобное положение отмечается, например, С. А. Мироновым для

нидерландского языка, ср. гетерогенные элементы, сосуществую­щие как бы в

«снятом» виде в норме современного нидерландского языка: schoon (южн.) — mooi

(сев.) 'красивый', sturen (сев.) — zeriden (южн.) 'посылать' (многочисленные

примеры подобного рода см. в [55; 56]). Для немецкого литературного языка, тоже

гетероген­ного в своей основе, также могут быть названы вариантные<568>

словоформы и лексемы, восходящие генетически к разным терри­ториальным ареалам:

derer ? deren 'тот', указ. мест. род. п. мн. ч., sandte sendete 'послал', fett

? feist 'толстый', Lippe ? Lefze 'губа' и т. д.

Диапазон и характер использования отдельных вариантных реализаций, входящих в

литературную норму, может быть весьма различным. Наряду с некоторыми

вариантами, свободно заме­няющими друг друга (ср. русск. издалекб ?

издалйка, молочный ? молошный, ноль ? нуль;

нем. Werkanlage ? Werksanlage, jemand ? jemanden вин. п.) в пределах

литературной нормы объединяются и неравноценные варианты, один из которых

должен рассматри­ваться как основной, а другой — лишь как допустимая, но

вто­ростепенная, реже употребляемая форма (ср. русск. профессорб ?

профйссоры, творуг ? твурог, запаснуй ? запбсный; нем. (er)

backte ? buk 'пек', der Name ? Namen 'имя'). Источником по­добных занимающих

второстепенное положение реализаций яв­ляются устаревшие формы или инновации, а

также явления, про­никающие в литературный язык под влиянием различных типов

разговорного языка и еще не вполне утвердившиеся в рамках ли­тературной нормы.

Дифференцированность нормативных реализаций

По сравнению с нормами других языковых идиомов нормы ли­тературного языка должны

быть охарактеризованы не только как относительно стабильный, но и как

значительно более сложный и сильнее дифференцированный комплекс языковых

средств [77]. Данный признак литературных норм, определяющийся сложной

функциональной структурой развитого литературного националь­ного языка,

разнообразием сфер и форм его использования, не­однократно подчеркивался как

чешскими (см. [21, 340]), так и русскими лингвистами

28.

Селективная сторона нормы, т. е. отбор и распределение различ­ных языковых

средств, предстает в литературном языке в весьма осложненном виде: норма

определяет не только внешние границы литературного языка (т. е. отграничивает

«правильные», литера­турные реализации от «неправильных», нелитературных), но

и устанавливает разного рода градации внутри правильных нор­мативных

реализаций.

Наряду с сосуществованием в литературной норме равнознач­ных вариантных лексем,

словоформ и синтаксических конструк­ций, не несущих никакой дополнительной

информации по отно<569>шению к их основному лингвистическому значению

(ср. русск. сох ? сохнул, зубчбтый ? зэбчатый, самолет

? аэроплан; нем. Anschrift ? Adrease 'адрес', manche

interessante ? interessanten Bьcher 'некоторые интересные книги'; ср. также

чешские параллельные инфинитивные формы на -ti и -t, отмеченные

Матезиусом [53, 400]), в любом литературном языке всегда имеется некоторое

число вариантных словоформ, лексем и конструкций, которые обладают

дополнительной информацией, связанной с из­вестной спецификой их употребления

29. Наиболее общим раз­граничением, связанным с нормой, является

противопоставление нормативных и ненормативных реализаций (норма — не норма):

ср., например, одел пальто вместо лит. надел пальто. Данное

про­тивопоставление реализуется не только тогда, когда соотносятся правильная и

неправильная реализации, но и тогда, когда разгра­ничение проходит между

собственно литературной и простореч­ной (или диалектной) формой, ср. нем. лит.

Gebirge ? сакс. прост. [gqbyrgq], русск. лит. троллейбус ? прост.

[трΛлл'эбус].

При наличии близких норм (например, норм другого литера­турного варианта)

возникает противопоставление одной нормы другой — равноценной или

второстепенной — норме (одна нор­ма — другая норма). Подобное положение

характерно для совре­менных литературных языков, обладающих не одним

стандартом, а двумя более или менее стандартизованными вариантами, ср.,

например, языковую ситуацию в Норвегии, Индии или в Арме­нии (см. подробнее

гл. «Литературный язык»).

Для любого литературного национального языка существенно также

противопоставление норм его устной и письменной разно­видностей. На

необходимость разграничивать эти два типа норм указывает, в частности, Й.

Вахек, рассматривающий любой ли­тературный язык как некую сумму двух норм,

дополняющих друг друга и не сводимых к общей норме [11, 531]. Стоит, однако,

подчеркнуть, что в «нормальном» случае, т. е. тогда, когда пись­менная и

устная форма имеют одну и ту же исходную лингвисти­ческую базу,

представляется все же возможным свести их к не­коему общему инварианту.

Соотношение устной и письменной разновидностей значитель­но различается в

отдельных литературных идиомах. В частности, для некоторых европейских языков

оно может быть охарактери­зовано как соотношение двух нормированных

разновидностей од­ного и того же стандартного идиома, ср., например, ситуацию

в<570> современном русском языке в оценке Д. Брозовича [7]

30. В иных ситуациях стандартной форме письменного языка противостоят в

сфере устного общения «субстандартные» образования, представ­ляющие собой

постепенный переход от стандартной формы к диа­лектам. Таковы, видимо, ситуации

в немецком, чешском и италь­янском языках, где сфера употребления устной формы

литератур­ного языка до сих пор довольно ограничена и где преимуществен­но

используются разные формы обиходно-разговорного языка (Umgangssprache — в

Германии, obeená čeљtina — в Чехии)

31. Слож­ное соотношение различных типов и форм языка обусловливает весьма

пеструю картину в распределении вариантных средств, используемых литературным

языком в его письменной и устной разновидностях, ср. нем. лит. darum ? разг.

drum, drei ? разг. dreie, Wie geht es? — разг. Wie geht's?, Was gibl es

(Neues)? ? ðàçã. Was gibt's?

Вариантные реализации дифференцируются также по террито­риальным и

функционально-стилистическим признакам.

Следует обратить внимание на то, что территориальные диф­ференциации выполняют в

языке различные функции. Во-первых, они отграничивают нормы литературного языка

от явлений диа­лектных и просторечных. Во-вторых, они разграничивают отдель­ные

территориальные или национальные разновидности в рамках самого литературного

языка. Так, например, для немецкого языка могут быть отмечены территориальные

дифференциации типа die Backe ? ю.-нем. der Backen 'щека', die Ecke ? ю.-нем.

das Eck 'угол', der Schornstein ? вост.-ср.-нем. die Esse 'труба', связанные с

известными разграничениями между отдельными аре­алами в пределах литературного

немецкого языка (юг — север, восток — запад)

32. Вместе с тем в ряде случаев наблюдается еще более отчетливая поляризация

вариантных явлений, обусловлен­ная существованием немецкого, австрийского и

швейцарского суб­стандартов, ср. нем. diesjдhrig ? австр. heuer 'в этом году',

нем. die (das) Fahmis ? швейц. die Fahrhabe 'движимое имущество', нем. die

Verladung ? швейц. der Verlad 'погрузка, перегрузка'. Подобная же

территориальная поляризация ряда параллельных форм наблюдается и для

британского и американского вариантов английского литературного языка, для

разных вариантов испан­ского языка и т. д.<571> Более определенно связаны

с варьированием в пределах одной литературной нормы

функционально-стилистические разграни­чения: ср. русск. жена ? офиц.

супруга, отец ? устар. ба­тюшка, город ? поэт. град; нем.

die Quelle ? поэт. der Quell 'источник'; die Reste ? торг. die Rester 'остатки'

и т. д.

Разные типы вариантов и дифференциаций, по-видимому, оп­ределенным образом

распределяются по разным уровням языковой системы. Так, например,

территориальные разграничения вариант­ных средств языка связаны прежде всего с

фонетическими, лекси­ческими и морфологическими явлениями. Напротив,

функцио­нально-стилистические разграничения опираются в современных

литературных языках главным образом на дифференциацию син­таксических и

лексических явлений, на что уже обращал внимание Б. Гавранк [21, 347], а также

некоторые другие исследователи (см., например, [84, 201]). Наименьшую

дифференцированность обнаруживает обычно орфография современных литературных

язы­ков, поскольку здесь отчетливее всего проявляется тенденция к максимальному

ограничению вариантности. Это обстоятельство от­личает современные

стандартизованные литературные языки от литературных языков донационального

периода (ср. примеры по­добных явлений в [17, 465], характеризующие

определенный пе­риод в развитии русского литературного языка, типа сладкiй

? сладкой, добрый ? доброй). Между тем для других аспектов языка

вариантность реализаций не только сохраняется и под­держивается, но и широко

включается в литературную норму. Таким образом, устойчивость литературной нормы

отнюдь не исключает значительной вариантности используемых языковых средств и

не служит абсолютным препятствием для исторических изменений литературного

языка33. Учитывая это, чешские

лиг висты ввели для характеристики норм развитого литературно языка

национального периода понятие «гибкой» (или «эластичной») стабильности («pruћna

stabilita»), которое действительно более точно передает их специфику (см.,

например, [53, 381] и др.). На­помним также аналогичное по смыслу замечание Л.

В. Щербы о том, что нормы литературного языка находятся в состоянии

«не­устойчивого равновесия» [78]. Характерно, что Д. Брозович вклю­чает данный

признак (степень «гибкой стабильности») в число типологических характеристик

литературного языка. При этом он противопоставляет языки с высокой степенью

стабильности — языкам с низкой степенью стабильности, а языки с

сосуществую­щими дублетами (вариантами) в пределах нормы — языкам с

по­ляризованными в территориальном плане дублетами. Оценивая с этих позиций

различные современные славянские литературные языки, Д. Брозович относит

большинство из них к типу языков<572> с сосуществующими вариантами в

пределах нормы [7, 29]. Заме­тим в этой связи, что многие германские языки

(немецкий, гол­ландский, английский) объединяют оба признака, т. е. должны быть

одновременно охарактеризованы и как языки с сосуществую­щими и как языки с

поляризованными в территориальном отно­шении вариантами.

Впрочем, степень стабильности норм литературного языка — это величина все же

достаточно неопределенная. В связи с разно­образием тех исторических

ситуаций, в которых формируются и функционируют различные литературные языки,

а также в зави­симости от разнообразия структурных типов языка, создающих

определенные общие предпосылки для реализации этой структу­ры, нормы разных

национальных литературных языков не могут быть, видимо, представлены в виде

совокупности вполне опре­деленных, ясно очерченных признаков. Скорее эти

признаки дол­жны быть представлены в виде некоторых общих для большинства

литературных национальных языков тенденций, к числу которых относятся

тенденция к стабильности и известному ограничению вариантных реализаций и

тенденция к значительной дифферен­циации вариантных реализаций в

функционально-стилистичес­ком, а отчасти и в территориальном планах. Следует

отметить, что оценка степени стабильности литературных норм у разных

иссле­дователей довольно сильно расходится. «Система норм не задает точных

констант, — пишут по этому поводу А. А. Леонтьев и В. Г. Костомаров, — а лишь

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36