Книга: Общее языкознание - учебник

Книга: Общее языкознание - учебник

неучтивая. Так, на­пример, если студент на вопрос преподавателя отвечает:

нанын чхэгыль помнида 'я читаю книгу', то, желая, выразить

почтение<433> к преподавателю, он употребляет учтивую форму помнида.

От­вечая такому же студенту, как он сам, он скажет наным чхэгылъ поо

(вежливая форма). Если этот же студент является его близким другом, то и форма

выражения будет другая: нанын чхэгылъ поне (фамильярная форма)

11. Следует, однако, отметить, что эти грам­матические особенности

ограничены сферой форм различной сте­пени вежливости и не доказывают

возможности существования осо­бой классовой грамматической структуры языка.

Классовая дифференциация общества может быть причиной создания значительных

различий между языками, вернее — сти­лями языков. Характеризуя состояние

индийских языков в начале 30-х годов, А. П. Баранников отмечал, что современные

литератур­ные языки Индии приспособлены к обслуживанию интересов

гос­подствующих классов и большинство их мало понятно для широ­ких кругов

пролетариата и крестьянства. Причина этого в том, что из многих литературных

языков изгнаны лексические элемен­ты, употребляемые широкими кругами населения,

и заменены словами из литературных языков господствующих классов фео­дальной

Индии, т. е. из санскрита (у индуистов) и из персидского и арабского языков (у

мусульман). В результате этого получают­ся огромные различия между языками

разговорным и литератур­ным12.

Отражение в языке демографических изменений

Этот не совсем удачный термин употреблен Гертцлером в его книге «A Sociology

of Language» [37]. Под изменениями этого типа понимаются такие явления, как

увеличение или уменьшение населения, изменения в его распределении и составе,

численности этнических групп, сдвиг соотношений между сельским и город­ским

населением и т. д. Эти изменения не являются самодовлею­щими и чаще всего

выступают как следствие других социальных изменений в обществе. Выделение их

в особый тип производится только в целях создания более или менее обозримой

классифика­ции различных изменений, происходящих в обществе.

Демографические изменения могут определенным образом от­ражаться в языке. Так,

например, сильное увеличение городского населения в нашей стране по сравнению с

дореволюционным пе­риодом расширило сферу употребления городского койнэ, в

из­вестной мере способствовало расширению сферы употребления<434>

литературного языка и ограничило употребление диалектной речи. В то же время

приток сельского населения в города в связи с раз­витием промышленности оказал

известное влияние даже на лите­ратурный язык. Исследователи истории русского

литературного языка отмечают, что в 50—60-е годы снова наблюдается некоторая

раскованность в речевом использовании нелитературных слов и оборотов и, в

частности, — элементов просторечия. Это проявля­ется в широком включении

просторечных слов (и просторечных значений общеупотребительных слов) в

различные жанры литера­турной речи — причем стилистическая инородность их в

этом слу­чае ясно ощущается [13, 63].

Население более пожилого возраста обычно легче сохраняет особенности

диалекта, тогда как молодежь, побывавшая на сто­роне, всегда вносит различные

инновации. Сокращение числен­ности какой-нибудь этнической группы всегда

ведет к сокраще­нию сферы употребления языка и сокращению его функций.

На языковое состояние может оказывать влияние такой фак­тор, как

многонациональный характер государства. Во всех много­национальных

государствах, почти как правило, выделяется ка­кой-нибудь один язык,

выступающий в роли главного средства общения. Примером может служить русский

язык в СССР, индо­незийский язык в Индонезии, английский и в известной мере

хинди в Индии и т. д.

Любопытно отметить, что такой демографический фактор, как высокая или низкая

плотность населения, может способствовать распространению фонетических

изменений, грамматических инно­ваций, новых слов и т. д. или, наоборот,

препятствовать их рас­пространению. Это и понятно, так как для

распространения всего нового необходим определенный механизм, роль которого

может играть интенсивность общения людей между собой.

Движение населения, выражающееся в переселении на новые места, может

способствовать смешению диалектов или усилению диалектной дробности. Известный

исследователь русских диалек­тов П. С. Кузнецов отмечает, что граница русского

и белорусско­го языков не может быть достаточно точно определена. На

терри­тории, занятой русским языком, прилегающей к территории бе­лорусского

языка, имеется большое количество говоров, со­держащих известные белорусские

черты и образующих как бы постепенный переход от русского языка к белорусскому.

Это объ­ясняется тем, что территория к западу от Москвы (например, Смоленская

земля) постоянно служила предметом борьбы между Русским и Литовским княжеством.

Эти земли неоднократно переходили из рук в руки, они входили в состав то

Литовско­го княжества, то русского государства. Можно предполагать, что каждое

завоевание этой территории влекло за собой приток русского или белорусского

населения. В результате языкового смешения и возникла область переходных

говоров.<435>

Переселение населения в области, значительно отдаленные от основного

этнического массива, создает условия изоляции, что приводит к созданию резко

отличающихся диалектов и даже специальных языков. Различия между отдельными

диалектами хантыйского языка порой настолько велики, что носители их

совершенно не понимают друг друга. Особенно большие различия наблюдаются в

восточнохантыйских диалектах, территориально изолированных от остальных

диалектов.

Переселение древних норвежцев на остров Исландию способ­ствовало

возникновению особого исландского языка, в сущности представляющего

законсервированную с некоторыми инноваци­ями форму древненорвежского языка.

Этот же фактор способст­вовал образованию специфического бразильского

португальского языка, языка африкаанс и т. д. Интенсивная колонизация

различ­ных стран мира в значительной мере способствовала распростра­нению

таких языков, как английский и испанский.

Передвижением населения могут объясняться иногда доволь­но причудливые

очертания диалектных ареалов. Так, например, южная граница

северновеликорусского наречия вытянута с се­веро-запада на юго-восток по

линии Псковское озеро — Кали­нин — Клин, далее проходит немного севернее

Москвы (около Загорска), затем идет на восток, проходя немного южнее Мурома

Владимирской области, Арзамаса и Сергача Горьковской области, поворачивает к

югу, проходит немного восточнее Пензы и выхо­дит к Волге севернее Калинина.

Диалектологическое разнообразие Сибири — наличие в ней северновеликорусских и

южновеликорусских говоров — тоже объясняется различием колонизационных

потоков.

Вторжение больших масс завоевателей и захват территорий с иноязычным

населением также может быть причиной языковых изменений. Очень показательной

в этом отношении является ис­тория языка урду. Его возникновение теснейшим

образом связано с подчинением Индии мусульманам. Основная масса мусульман,

осевших в Северной Индии, говорила на персидском языке и его диалектах.

Персидский язык был официальным языком мусуль­манских империй в Индии.

Скрещение экономических, полити­ческих и административных интересов коренного

населения се­верной Индии и осевших в северной ее части мусульман привело к

тому, что в течение нескольких столетий — на основе говоров панджабского

языка и хинди, с одной стороны, и персидского, с другой, — вырабатывается

язык хиндустани (урду), в котором органически сочетались элементы индийских

диалектов с персид­скими. Из персидского языка, в свою очередь изобиловавшего

уже в это время огромным количеством элементов арабского языка, в урду вошло

весьма большое количество слов.

Массовое проникновение иноязычного населения на террито­рию, занятую другим

народом, может привести к утрате языка<436> аборигенов. История различных

народов дает многочисленные примеры таких случаев, ср., например, исчезновение

галлов на территории Франции, кельтиберов на территории Испании, фра­кийцев на

территории Болгарии, обских угров на территории Коми АССР, скифов на территории

Украины и т. д.

Любопытно отметить, что такое явление, как формирование норм литературного

языка, создается не без активного учас­тия различных групп населения. При

отмирании старых норм и становлении новых сталкиваются очень остро и

напряженно мнения различных групп населения: социальных, возрастных,

территориальных [13, 37].

Отражение языком различий в уровнях экономического развития

Различие уровней экономического развития отдельных райо­нов страны может быть

в определенных случаях фактором языко­вого изменения. Из истории образования

литературных языков известны многочисленные факты, когда общегосударственный

язык развивался на базе диалекта области, наиболее развитой в культурном и

экономическом отношении. Так, в древней Греции диалект Аттики лег позднее в

основу общегреческого языка койнэ. Латинский язык первоначально был диалектом

провинции Лациум, диалект провинции Иль де Франс лег в основу французского

язы­ка, первоначальной основой испанского языка был кастильский диалект и т.

д.

Следует отметить, что этот фактор оказался во многих случаях действенным при

выборе так называемых опорных диалектов ли­тературных языков народов СССР.

Так, в основу коми-зырянско­го литературного языка лег присыктывкарский

говор, прилега­ющий к культурному центру — городу Сыктывкару, в основу

баш­кирского литературного языка легли западнобашкирские говоры, прилегающие

к Уфе и т. д.

От общего уровня экономического развития страны или обла­сти может зависеть и

степень диалектной дробности. По свиде­тельству Габеленца и Мейера, почти

каждая деревня на берегу Маклая (Новая Гвинея) имеет свой диалект; на несколько

тысяч аборигенного населения Австралии приходится 200 диалектов

13. Наоборот, бурное развитие промышленности, возникновение но­вых

промышленных центров, рабочих поселков и т. п. ведет к уменьшению диалектной

дробности. Так, например, мощный подъем промышленности и сельского хозяйства в

СССР, связан­ный с возросшими потребностями в рабочей силе, увеличил

мобиль­ность населения, что привело к известной нивелировке местных диалектных

особенностей.<437>

Влияние на язык явлений надстроечного порядка

Характер надстройки может оказать огромное влияние на судьбы различных

языков. Наиболее ярким примером этого может служить развитие языков народов

СССР и типичные для этого явления процессы: расширение общественных функций

язы­ка, развитие стилей, выработка определенных языковых норм, рост

словарного состава и т. д. Все это в конечном счете — резуль­тат влияния

определенной надстройки, следствие ленинской на­циональной политики.

Действенным фактором, способствующим распространению языков, может иногда

служить религия. Каждая религия, естест­венно, нуждается в языке, который мог

бы служить средством ее распространения. С этим связано повышение роли и

распростране­ние языков религиозного культа. Религия может также оказать

косвенное влияние на развитие языков, поскольку усвоение той или иной религии

часто связано с усвоением культуры народа, распространяющего религию. Так,

например, в эпоху распростра­нения ислама и арабской культуры в языки многих

восточных на­родов проникло довольно большое количество арабских слов и

терминов. Издание священных книг послужило в истории многих народов началом

письменности.

Заметное влияние на характер языка имеют различные обще­ственные течения и

взгляды. В годы революции культивировалось сознательное обращение к жаргону и

арго как к «языку пролета­риата», противопоставленному старому «буржуазно-

интеллигент­ному языку» [26]. Это течение имело определенные следствия. В

литературную речь первых послереволюционных лет хлынул широкий поток

различных жаргонизмов, арготизмов и провинциа­лизмов [21; 22; 24]. Эти слои

лексики проникли и в художествен­ную литературу (см., например, [11]).

Такое противопоставление в сущности было ошибочным, что не могло не вызвать

со временем ответной реакции. Конец 20-х — 30-ые годы были периодом

«стабилизации» литературной речи; возвращение понятий литературности и

правильности ре­чи не оставили почвы для дальнейших толков по поводу якобы

нового «пролетарского» языка [13; 26].

В основе подобных течений часто лежат сугубо классовые ин­тересы. В 30-х годах

лингвистическому, научному подходу к проб­леме развития русского языка,

основанному на понимании неиз­бежности сложного взаимодействия литературного

языка с «ни­зовыми» средствами общения, противостояли две точки зрения. Первая

— пуристическая, она проявлялась в огульном и резком отрицании вообще всяких

новшеств в языке послереволюционной эпохи либо в психологически интересных, но

безнадежных сето­ваниях по поводу порчи и оскудения русской речи, засорения ее

«новыми словечками». Эти идеи получили широкое распростране<438>ние в

эмигрантских антисоветски настроенных кругах, где созда­валось мнение о порче

русского языка после Октябрьской ре­волюции. Сторонники второй точки зрения

пытались оправдать необходимость и полезность всех новшеств, независимо от их

ге­незиса и функциональной необходимости в речи. Здесь несомненно отразилось

своеобразное пролеткультовское представление о но­вом пролетарском языке [13,

60].

При характеристике влияния на язык явлений надстроечного порядка нельзя

оставить без внимания роль выдающихся писа­телей, драматургов, артистов.

Общеизвестно, что многие выдающи­еся писатели составили целую эпоху в

развитии того или иного литературного языка. Такова, например, роль Пушкина и

целой плеяды классиков русской литературы в России, роль Данте в Италии,

Сервантеса в Испании, Чосера и Шекспира в Англии и т. д.

Возникнув как результат обработки разговорного языка, ли­тературный язык сам

начинает оказывать обратное воздействие на разговорную речь. Употребление

многих слов, выражений и литературных штампов первоначально возникло в

известных про­изведениях литературы.

Наличие в обществе различных классовых и националистиче­ских интересов также

может отражаться на развитии языков. Специалисты по языкам Индии утверждают,

что два индийских языка урду и хинди можно было бы легко объединить. Элементы

грамматической системы этих языков едины, подавляющая часть словаря является

общей. Достаточно ограничить употребление санскритских элементов в хинди, а

также персидских и арабских элементов в урду, и условия для формирования

языка были бы соз­даны. Однако империалистической буржуазии Англии и

предста­вителям религиозного культа было выгодно поддерживать языко­вые

различия, которые сохраняются до настоящего времени.

Отражение в языке развития культуры общества

Развитие производительных сил общества, техники, науки и общей культуры обычно

связано с возникновением большого ко­личества новых понятий, требующих

языкового выражения. Разви­тие культуры общества неизбежно создает в словарном

составе каждого языка лакуны, которые говорящие на данном языке пы­таются всеми

доступными им способами заполнить. Создаются новые термины, некоторые старые

термины получают новые зна­чения, необычайно расширяется область специальной

лексики, варьирующейся в зависимости от понятийного содержания каж­дой науки в

отдельности. Приток новой терминологии вместе с тем сопровождается

исчезновением или оттеснением к периферии<439> некоторых терминов, уже не

отражающих современного уровня развития наук.

Общий подъем культуры населения способствует расширению сферы употребления

литературного языка, что одновременно со­провождается сужением сферы

употребления территориальных ди­алектов и вызывает существенные изменения в

состоянии соци­альных диалектов. «Вместе с быстрым подъемом массовой

куль­туры, — замечает Ф. П. Филин, — разрушена база старого город­ского

просторечия, представляющего собою своеобразный сплав профессионализмов,

словарных стилистических и иных неологиз­мов с территориальными говорами.

Термин «просторечие» стал теперь обозначать ненормативные и стилистически

сниженные средства языка, которыми пользуются для определенных целей и в

определенной ситуации» [30, 12].

Общее повышение культурного уровня населения вызвало та­кое интересное

явление, как расширение пласта нейтральной лек­сики. Расширение пласта

нейтральной лексики в наше время происходит и за счет книжной и специальной

лексики. Нейтра­лизация книжной лексики также может быть объяснена

взаимо­проникновением книжной и разговорной стихии в обиходно-деловом стиле

речи. Поэтому в языке наших дней книжная лек­сика вычленяется уже не столько

на базе ее противопоставления разговорной лексике (как это указано в Словаре

под ред. Д. Н. Ушакова), сколько на основе ее противопоставления

ней­тральной, общеупотребительной лексике языка газеты, постанов­лений, речей

и выступлений. Процессу нейтрализации в первую очередь подвергаются

многозначные слова. Из однозначных слов чаще всего нейтрализуются те слова,

которые не имеют дублетов и нейтрально разговорных синонимов [12].

Рост культуры способствует увеличению функций литератур­ного языка,

одновременно сопровождающимся его более интен­сивной стилистической

дифференциацией, появлением новых раз­новидностей устной и письменной речи.

Развитие письменной речи может заметным образом отразиться даже на структуре

языка. Различными исследователями, например, доказано, что сложно­подчиненные

предложения во всех языках получают интенсивное развитие только вместе с

возникновением и развитием письменной речи.

Увеличение различных стилистических разновидностей язы­ка может существенным

образом изменить систему словообразо­вательных суффиксов. Отвлеченные

существительные с суффиксом -ость в русском литературном языке образуют

незначительное число производных, например: тягостный, радостный,

мерзост­ный и т. д. Современное терминологическое словообразование

по­полнило эту группу прилагательных семантически новым разря­дом слов со

значением отношения к понятию, реже — к предмету. Это такие прилагательные, как

ёмкостный, прочноетный, жидко<440>стный, плоскостный, усталостный,

точностный, вероятностный, влажностный и др.

14

Роль необычайно мощных средств в распространении единого литературного языка

выполняет школа, а также театр, кино, ра­дио, телевидение.

Расширение функций литературного языка и распространение его среди широких

масс населения вызывает необходимость уста­новления единых орфоэпических и

грамматических норм. Этот фактор имеет консервирующее действие.

Грамматический строй, а отчасти и словарный состав современных литературных

языков изменяется неизмеримо медленнее по сравнению с грамматиче­ским строем

и словарным составом языков, не имеющих письмен­ности.

Возникновение разветвленной системы языковых стилей и установление языковых

норм способствует развитию так называ­емой языковой эстетики, выражающейся в

ограждении языка или стиля от проникновения в него всего того, что нарушает

сти­листические или языковые нормы.

Развитие культуры естественно связано с усилением контак­тов с различными

странами мира, имеющими своей целью обмен опытом в самых различных областях

науки и техники. На этой базе возникает интернациональная терминология.

Перевод техни­ческой и научной литературы неизбежно ведет к появлению в

со­циальных сферах языка общих стилистических черт и особенно­стей.

РОЛЬ ОБЩЕСТВА В СОЗДАНИИ И ФОРМИРОВАНИИ ЯЗЫКА

К числу наиболее характерных особенностей языка как обще­ственного явления

относится также тот факт, что общество создает язык, контролирует созданное и

закрепляет его в системе ком­муникативных средств.

Выше уже говорилось о том, что каждое слово и каждая фор­ма создаются вначале

каким-нибудь отдельным индивидом. Это происходит оттого, что создание

определенного слова или формы требует проявления инициативы, которая в силу

целого ряда психологических причин не может быть проявлена всеми членами

данного общества. Однако инициатива отдельного индивида, ес­ли ее рассматривать

с чисто гносеологической точки зрения, не чужда остальным членам общества.

Общность психофизиологи­ческой организации всех людей в целом, наличие

общественного<441> сознания, общности ассоциаций и т. п. создает так

называемый общественный потенциал, т. е. возможность проявления той же

инициативы, идущей в сходном направлении. В этом заключа­ется ответ на вопрос,

почему созданное отдельным индивидом мо­жет быть принято и утверждено

обществом.

Проясним эту мысль на конкретных примерах. В болгарском языке существует слово

гора 'лес'. Этимологическая связь его с русским словом гора

очевидна. Это означает, что индивид, впер­вые создавший болгарское слово

гора, ассоциировал его с горой, покрытой лесом, так как можно предполагать,

что слово гора в значении соответствующего слова в русском языке также

неког­да существовало и в болгарском языке. Слово гора в значении 'лес'

не было отвергнуто другими членами данного коллектива, поскольку в голове

каждого могла возникнуть подобная же ас­социация. Аналогичное явление произошло

в истории греческого языка, boh?љw по-гречески значит 'помогать'.

Первоначальная идея — 'бежать на крик человека, взывающего о помощи'. Но­вое

слово укрепилось в языке, поскольку у каждого в голове существует представление

типичной ситуации, когда крик сигнали­зирует о необходимости оказания помощи.

Каждый мог бы соз­дать новое слово аналогичным же образом. Нечто подобное

проис­ходит также при создании грамматических форм и их аналогов. Можно

предполагать, что какой-то индивид впервые создал в норвежском языке

аналитическое образование с предлогом af, ко­торое превратилось в семантический

аналог древнегерманского родительного падежа на -s, например, sшnn af R. Nilsen

'сын P. Нильсена'. Здесь по существу идея отделения от чего-либо была

использована для выражения принадлежности. Новое образование привилось в языке,

поскольку оно не противоречи­ло общественному потенциалу создания аналогичного

образова­ния. Потенциально это мог сделать каждый. Наблюдения показы­вают, что

если инициатива индивида, создавшего новое слово или форму, находится в

соответствии с общественным потенциа­лом создания такой же формы, то новое

слово или форма прини­маются обществом и получают закрепление в языке.

Выше были рассмотрены наиболее простые случаи утвержде­ния обществом новых

слов и форм. В огромном большинстве слу­чаев апробация вновь созданного

обществом зависит от совокуп­ного действия различных внешнеязыковых и

внутреннеязыковых факторов.

Авторы монографии «Лексика современного литературного рус­ского языка»

справедливо указывают на недостатки многих работ 20—40-х годов, посвященных

изучению развития русского язы­ка в условиях советского общества. Изменения в

русском языке революционной эпохи не рассматривались как результат

взаимо­действия внутренних и внешних, собственно социальных

законо<442>мерностей, что порождало культурно-социологический уклон в

лингвистических исследованиях [13, 16—17].

Общество во всей его совокупности иногда сознательно, но чаще всего

интуитивно, очень хорошо чувствует, подходит вновь созданное слово или не

подходит. Все неудачно созданное обычно не имеет успеха.

В XVI столетии возникло слово копейка, которое сохраняется в русском

языке по сей день. Утверждению этого слова спо­собствовал целый ряд

благоприятных факторов. Во-первых, на­личие определенного зрительного образа.

Установлено, что ко­пейками были названы монеты, на которых по приказу князя

Ивана Васильевича в 1535 году стали чеканить изображение всад­ника с копьем в

руке. Первоначально это название представляло сочетание копейная деньга.

Преобразование этого сочетания по­ставило его в один словообразовательный ряд со

словами типа кожанка, касторка, неженка и т. д. Во-вторых, в укреплении

в речи слова копейка определенную роль мог сыграть глагол ко­пить.

Слово копить чаще всего применялось именно к деньгам, поэтому и созвучие

денежного наименования копейка с этим гла­голом оказало большую

поддержку изнутри. Одновременно с ко­пейкой в русском языке появились и другие

денежные наимено­вания, образованные тем же способом: московка (из

московская деньга) и новгородка (из новгородская деньга).

В связи с процессом объединения русских земель и устранением феодальной

раздробленности слово копейка оказалось как ней­тральное в

географическом отношении более конкурентноспособным и вытеснило своих

соперников. Таким образом, слово копей­ка ощущало влияние со стороны других

элементов лексической системы по нескольким направлениям. Его поддерживали

слова, генетически с ним связанные, а также созвучные лексемы, близкие по

значению. Все это не могло не способствовать укреплению в словарном составе

русского языка этого денежного наименова­ния, сохранившегося до нашего времени

15.

В Советский период в русский язык вошло и прочно утвер­дилось слово

домоуправление. В связи с уменьшением в городах доли частного домовладения и

предоставления жилых домов в ве­дение городских Советов, появление такого

термина было жизнен­но необходимым. Его успех объясняется прежде всего тем, что

слово домоуправление не шло в разрез с явлениями, происходящи­ми в

лексической системе русского языка. Оно гармонировало с общей тенденцией

создания сложных слов типа лесоразведе­ние, судостроение, хлебопечение

и т. п. Для создания этого слова имелись определенные предпосылки, поскольку

глагол управлять и слово управа, например, земская управа,

уже суще<443>ствовали в русском языке. При создании термина была

использо­вана тенденция к расширению функций суффикса -ени. Термин

домоуправа был бы явно неудачен, поскольку слово управа уже исчезло

из активного словаря русского языка, тогда как слово управление в

советский период явно расширило сферу своего упо­требления. Стечение всех этих

благоприятных обстоятельств и обеспечило особую жизненность нового слова

домоуправление.

С развитием горного туризма и спорта в нашей стране вошел в русский язык термин

горноспасатель. Успех его объясняется не только тем, что он стал необходим,

но также и тем, что он не находился в противоречии с некоторыми особенностями

лекси­ческой системы русского языка. Суффикс -тель является обычным

средством образования имен существительных, обозначающих про­фессию, должность

и т. д., ср. такие образования, как учитель, писатель, служитель,

устроитель и т. п. Если бы новый термин выражался одним словом

спасатель, то ему грозила бы опасность получить насмешливо-ироническую

окраску, поскольку целый ряд слов с суффиксом -тель действительно имеет

эту окраску, ср. развиватель какой-либо теории (в дурном смысле),

стара­тель, обыватель и т. п. Однако этого не произошло, так как пер­вая

часть сложения горно- предохраняла новый термин от возмож­ного сдвига

значения. Термин оказался удачным, не говоря уже о том, что он был жизненно

необходим.

Но могут быть и такие случаи, когда вновь созданное слово не находит поддержки в

языке. В конце XIX в. министр финансов Витте предложил заменить название

рубль словом рус (по образцу французского франка). По его приказу

были отчеканены монеты с этим номиналом. Однако сочиненному министром слову не

суж­дено было сохраниться в языке, потому что оно не нашло под­держки ни в

народной речи, ни в традиционной денежной терми­нологии.

В истории создания русской терминологии в области физики нередко создавались

такие термины, которые не могли утвердить­ся в языке. Предлагали, например,

термин «теория» передавать русским словом умствование; для передачи

термина «фигура» предлагалось слово образ. Семантические объем

эквивалента был так широк, что в нем растворялось, утопало более узкое

значение. Для передачи термина «эластичный» пытались ввести слово

отпрыгной. В данном случае семантический объем предлагаемого сло­ва был

настолько узок, что широкое научное обобщение не мог­ло на нем базироваться.

В начальный период развития авиации в нашей стране возник­ла необходимость в

наличии какого-то русского термина для обо­значения авиатора (так называли в то

время летчика. — Б. С.). Были предложения внедрить слово льтец

(ср. слово чтец от гла­гола читать). Однако это предложение не имело

успеха, так как предлагаемое слово встречало сопротивление со стороны

лекси<444>ческой системы русского языка. Суффикс -ец объединяет

целый ряд эмоционально окрашенных слов сниженного стиля: лжец, подлец,

глупец, стервец, наглец и т. д. Для названия новой и по­четной профессии

предлагаемое слово льтец никак не подходило. Привилось слово

лётчик. Это слово не имело никакой оценочной окраски. Кроме того, суффикс

-чик существовал во многих других словах, обозначающих профессию, ср.

наладчик, переплетчик, водопроводчик и т. д.

В истории нашей страны было время, когда в национальных языках, получивших после

Октябрьской революции письменность, интенсивно создавалась новая терминология.

Некоторые рефор­маторы, ратуя за «чистоту» своего языка, пытались все новые

понятия выражать лишь словами родного языка. Так, например, сказуемое

предлагалось передавать по-марийски словом ой поч, квитанция — словом

ойырчык, электричество — словом тулэ?ер. Для передачи русского слова

природа в коми-зырянском языке употреблялось слово ывлавыв. Эти

термины были совершенно не­удачны. Термин ой поч 'сказуемое' имел

буквально значение 'конец мысли'. При этом следует учесть, что сказуемое в

марий­ском языке не всегда помещается в конце предложения; ойырчык

имело значение 'нечто оторванное', тулэ?ер — 'огненная река'.

Коми-зырянское ывлавыв означало 'все то, что находится вне до­ма'. Эти

термины были неточны, невыразительны и совершенно искусственны. Никакого успеха

они не имели.

В 20-х годах в русском языке появилось слово шкраб (школь­ный работник),

превратившееся в официальный термин. Этот тер­мин должен бы обозначать в

противовес дискредитированному педагогу, или преподавателю

старой формации, или даже учите­лю — словам, уже расплывшимся и обросшим

многими ассо­циациями, — школьного работника нового типа, который не толь­ко

учит, но и воспитывает по-новому16

. Трудно было придумать что-либо более неудачное. Это слово вызывало ассоциации

с та­кими словами, как раб и краб; сочетание согласных шк

в начале слова способствовало ассоциации его с целым рядом слов блатно­го

жаргона — шкары, шкет и т. п. По словам А. В. Луначарского («Один из

культурных заветов Ленина». Вечерняя Москва, 21 января 1929 г.), когда он

показал В. И. Ленину телеграмму, начинавшуюся со слов шкрабы голодают,

и когда по просьбе Ленина он разъяснил ему, что означают шкрабы, то

Ленин с боль­шим неудовольствием ответил: «А я думал, что какие-нибудь кра­бы в

каком-нибудь аквариуме. Что за безобразие назвать таким отвратительным словом

учителя! У него есть почетное название — народный учитель, оно и должно быть за

ним сохранено».<445>

В первый период внедрения в нашей стране радио возник тер­мин широковещание,

представляющий перевод английского bro­adcasting. Однако этот новый термин

встретился с однозвучным, но одиозным словом широковещательный. Термин

широковещание, как вызвавший нежелательные ассоциации, не привился.

В последнее время в просторечии возник глагол накурортничаться,

например: Пора уже возвращаться — накурортничалась. Можно быть

уверенным, что это слово никогда не выйдет за пре­делы грубого и фамильярного

жаргона, поскольку оно нарушает языковые нормы. Приставка на- в русском

языке почти не сочета­ется с глаголами иноязычного происхождения, глагол

курортничать создан по образцу жаргонного глагола самоварничать,

слово курорт не образует в русском языке производного глагола, приставка

на- в данном случае придает глаголу грубый и фамиль­ярный оттенок.

Любопытно отметить, что различные оценочные критерии ут­верждения того или иного

слова могут быть различными в разных языковых сферах, стилях и т. п. Люди,

пользующиеся просторе­чием, могут оценивать слово иначе, чем его оценивают

люди, пользующиеся литературным языком. Очень показательна в этом отношении

история слова буза, проникшего в русский разговорный язык. По

свидетельству Л. Я. Борового, это слово часто встреча лось в произведениях

писателей-кавказцев» начала XIX века и считалось татарским. В азербайджанском

языке это слово имеет значение 'особый опьяняющий напиток', отсюда: У этих

азиатов всё так, натянулись бузы, и пошла резня (Лермонтов, «Бэла»);

Как напьются бузы на свадьбах или на похоронах, так и пошла рубка (там же).

В первые годы революции, как замечает Л. Я. Боровой, буза с очень

многими производными широко входит в язык, обнару­живает семантическое

расширение и заменяет очень многие поня­тия. Слово буза начинает широко

употребляться в литературе того времени в самых различных её жанрах.

Чем объяснить необычайный успех этого слова? Успех этот объясняется совокупным

действием многих факторов. Прежде всего следует отметить фактор семантический.

Употребление на­питка бузы на Кавказе часто сопровождалось различными шумны­ми

событиями, драками, свалками, созданием беспорядка и т. п. Это создавало

благоприятные условия для метонимии, для при­обретения этим словом значения

'нечто бестолковое, беспорядоч­ное и бесполезное, все равно, что именно'. По

этой причине от существительного буза был произведен глагол бузить,

бузовать, также получивший очень широкое распространение в народной речи.

Экспрессивность этого слова увеличивалась невосприимчи­востью его внутренней

формы вследствие его иноязычного проис­хождения, что резко выделяло его на фоне

исконно русских сино­нимичных слов беспорядок, неразбериха, сумятица и

т. п.<446>

Не связанное ассоциациями с тем или иным напитком, да и ни с чем вообще, оно

очень полюбилось на какое-то время нашей мо­лодежи, как очень широкое и

универсальное по значению и забав­ное по самому своему звучанию слово. Сейчас

это уже только жар­гонное слово, окончательно изгнанное из литературного

языка.

Неудачное слово, противоречащее законам языка, может до некоторой степени

поддерживаться временно действующими фак­торами. Интересна в этом отношении

история слов выдвиженец и учеба, некогда довольно широко

употреблявшихся в русском литературном языке. Необходимость в слове

выдвиженец возник­ла в ту эпоху существования нашего государства, когда был

бро­шен лозунг о целесообразности выдвижения на руководящие посты особо себя

проявивших рабочих и служащих. В этих усло­виях и было создано слово

выдвиженец. Создано оно, конечно, было неудачно, так как суффикс -енец

почти всегда снижает, иро­нически или печально обрабатывает слово (ср. такие

образования с этим суффиксом, как пораженец, лишенец, непротивленец,

пе­рерожденец, отщепенец и т. п.). Кроме того, это новообразование в

известной мере опиралось на некоторые, прежде довольно ред­кие образования не

сниженного стиля, например, снабженец, переселенец, и т. п. Как только

закончился период специально объявленного выдвижения, это слово сравнительно

быстро исчез­ло из русского языка.

Слово учеба встречалось в русской литературе как слово кре­стьянского

разговорного языка, без особого местного прикреп­ления. После революции

учеба впервые становится литературным словом, входит в официальную формулу

отправить на учебу. Оно утверждается настойчиво и принципиально вместо

слишком тихого и общего учения и просвещения и прямо против

просвети­тельства, которое связано с плохими историческими воспоминани­ями и

по самой своей форме и даже звучанию как бы высокомер­но и благотворительно.

Таким образом, временно действующий экстралингвистический фактор — желание

противопоставить но­вую форму обучения обучению, практиковавшемуся в старой

до­революционной школе, — содействовал утверждению этого слова. Но выбор этого

слова нельзя признать удачным. Во-первых, в са­мом крестьянском языке слово

учеба имело сниженное значение, как какое-то занятие, отличающееся от

крестьянской работы. Во-вторых, оно было созвучно с целым рядом слов сниженного

стиля, как-то: хвороба, зазноба, особа и т. д. Это созвучие

естест­венно придавало слову учеба оттенок чего-то слишком

простореч­ного. В настоящее время оно исчезает из литературного языка.

Иногда факторы, поддерживающие слово или выталкивающие его из языка, выступают в

довольно противоречивом сплетении. Жаргонное слово низкого стиля может стать

достоянием литера­турного языка, если одна группа факторов окажется в этой

борьбе более эффективно действующей. Интересна в этом отношении

ис<447>тория слова халтура. Этимология слова халтура не

ясна. Были попытки связать его с глаголом хапать 'брать с жадностью'.

Вероятнее всего он имеет связь с церковным термином хартуларай, или

хартуларь 'книгохранитель в монастыре или церкви'; халтуларь

зарегистрирован в документах XI — XIV веков, осо­бенно на юго-западе. В

церковном быту существовал и глагол халтурить — 'совершать службы

(особенно отпевание покойни­ка) на дому, совершать поскорее и кое-как, чтобы

успеть обойти побольше домов и получить побольше денег'. Затем это слово нашло

своеобразное преломление уже в другой сфере. В жар­гоне уголовников, «блатной

музыке», халтура связана была также по преимуществу с покойниками:

халтурщик 'вор, работа­ющий там, где есть покойник'. Это «работа», так

сказать облегчен­ная и даже непристойная для квалифицированного вора.

Хал­турщиком на этом жаргоне назывался и сам покойник. На этой основе слово

халтура получает значение 'легкая работа' и широко распространяется в

народном языке. Оно было экспрессивно как иноязычное по происхождению слово с

неясной внутренней формой и даже приобрело новое значение 'работа на стороне'

или 'рабо­та налево'. Вытеснить это слово из литературного языка не уда­лось.

Осталось, как замечает Л. Я. Боровой, в языке халтура — высокое по

звучанию и мерзкое по существу, полное юмора слово. Живучесть этого слова можно

объяснить также тем, что оно вош­ло по своему внешнему звучанию в ряд

стилистически высоких слов, таких, как литература, натура, прокуратура,

регистрату­ра и т. п. Это обстоятельство в известной мере нейтрализовало

его жаргоную принадлежность.

Внешнеязыковые факторы в ряде случаев могут оказать очень сильное влияние на

судьбу слова. Если сравнить словарный состав турецкого литературного языка

30-х годов с тем его состоянием, которое наблюдается в настоящее время, то

его словарный состав обновился по меньшей мере на 30—35%. Многие, ранее

бытовав­шие в турецком языке заимствованные арабские и персидские слова были

заменены новыми турецкими словами. Нельзя не согласиться с тем, что не все в

этом массовом словотворчестве было удачным. Однако пуристические тенденции

оказались значительно сильнее различных лингвистических неудобств и

предложенные новые сло­ва утвердились в турецком языке.

Нечто подобное наблюдалось и в истории развития венгерско­го языка в эпоху

обновления (XVIII в.). В это время обогащение языка приняло более широкий

размах и даже пошло, как считает Й. Балашша, по нездоровому руслу. И все же

автор признает те способы словотворчества, которые, несмотря на свою

противоре­чивость естественному развитию языка, обогатили лексику огром­ным

количеством новых и нужных слов17

.<448>

Существуют области словотворчества, где общественное ут­верждение почти не

играет никакой роли. Это относится к созда­нию очень узких специальных

терминов. Всего несколько лет назад ученые открыли ценное сырье для выплавки

стекла. Его удалось получить из сиенита, залегающего в горах вблизи города

Еревана. Это новое вещество было названо ереванитом. Недавно открытый

новый строительный материал получил наименование ереванит. Много

минералов исследовала Ю. Н. Книпович, и один из них назвали в ее честь

книповичитом.

Несмотря на огромное разнообразие внутрилингвистических и

внешнелингвистических факторов, определяющих судьбу вновь возникшего слова

или формы, которые даже невозможно подробно описать в рамках данного раздела,

решающая роль всегда принад­лежит обществу. Общество создает и формирует язык

в подлин­ном смысле этого слова. Язык — продукт общества. По этой при­чине он

в большей степени, чем какое-либо другое явление, обслуживающее общество,

заслуживает название общественного явле­ния.

БИБЛИОГРАФИЯ

1. Г. О. Винокур. О задачах истории языка. — В кн.: В. А. Звегин­цев.

История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях, ч. II. М., 1960.

2. В. В. Волошинов. Марксизм и философия языка. Л., 1929.

3. Е. М. Галкина-Федорук. Язык как общественное явление. М., 1954.

4. Г. Глезерман. Общественное бытие и общественное сознание. М., 1958.

5. В. Гумбольдт. О различии строения человеческих языков и его влиянии

на духовное развитие человеческого рода. — В кн.: В. А. Зве­гинцев. История

языкознания XIX и XX веков в очерках и извлече­ниях, ч. I. М., 1960.

6. М. М. Гухман. Лингвистическая теория Л. Вейсгербера. — В сб.:

«Вопросы теории языка в современной зарубежной лингвистике». М., 1961.

7. В. Ф. 3ыбковец. Дорелигиозная эпоха. М., 1959.

8. В. М. Жирмунский. Проблема социальной дифференциации язы­ков. — В

сб.: «Язык и общество». М., 1968.

9. В. В. Журавлев. Марксизм-ленинизм об относительной

самостоя­тельности общественного сознания. М., 1961.

10. В. Ж. Келле, Н. Я. Ковальзон. Общественное сознание. М., 1966.

11. А. Крученых. Заумный язык у Сейфуллиной, Вс. Иванова, Леоно­ва,

Бабеля, И. Сельвинского, А. Веселого и др. М., 1925.

12. М. Э. Курдиани. Изменения в словарном составе современного русского

литературного языка (Автореф. канд. дисс.). Тбилиси, 1966.

13. Лексика современного русского литературного языка. М., 1968.

14. В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 18.

15. К. Маркс, Ф. Энгельс. Избранные письма. М., 1947.

16. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, т. 3.

17. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, т. 23.

18. Н. Я. Марр. Актуальные проблемы и очередные задачи яфетической теории. —

В кн.: Н. Я. Марр. Избранные работы, т. 3. М. — Л., 1934.<449>

19. Н. Я. Марр. Язык и мышление. — В кн.: Н. Я. Марр. Избранные работы,

т. 3. М. — Л., 1934.

20. И. Б. Новик. К вопросу о специфике человеческого сознания. — «Уч.

зап. Молотовского гос. ун-та им. А. М. Горького», 1957, т. X, вып. 3.

21. Е. Д. Поливанов. О литературном (стандартном) языке совре­менности. —

«Родной язык в школе», 1927, №1.

22. Е. Д. Поливанов. Русский язык сегодняшнего дня. — В сб.: «Ли­тература

и марксизм». М., 1928, кн. 4.

23. Проблемы мышления в современной науке. М., 1964.

24. А. М. Селищев. Язык революционной эпохи. Из наблюдений над рус­ским

языком последних лет. 1917—1926. М., 1928.

25. Э. Сепир. Положение лингвистики как науки. — В кн.: В. А. Звегин­цев.

История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях ч. II. М., 1960.

26. Л. И. Скворцов. Взаимодействие литературного языка и социаль­ных

диалектов (Автореф. канд. дисс.). М., 1966.

27. Ф. де Сосcюр. Курс общей лингвистики. М., 1933.

28. А. Г. Спиркин. О природе сознания. — «Вопросы философии», 1961, №6

29. Б. Л. Уорф. Отношение норм поведения и мышления к языку. — В кн.: В.

А. Звегинцев. История языкознания ХIХиХХ веков в очерках и извлечениях, ч.

II. М., 1960.

30. Ф. П. Филин. К проблеме социальной обусловленности языка. — В сб.:

«Язык и общество». М., 1968.

31. Формы общественного сознания. М., 1960.

32. А. А. Шахматов. Очерк современного русского литературного язы­ка.

Изд. 3. М., 1936.

33. P. O. Шор. Язык и общество. М., 1926.

34. Е. В. Шорохова. Проблема сознания как комплексная проблема

современной науки. — В сб.: «Проблема сознания и закономерности его

развития». Материалы симпозиума. Новосибирск, 1966.

35. Язык и общество. М., 1968.

36. М. Ñohen. Pour une sociologie du langage. Paris, 1956.

37. Jouce O. Hertzier. A sociology of language. University of Nebraska,

N. Y. 1965.

38. Н. Íîijår. Linguistic and cultural changes.

«Language», 1948, v. 24 ¹4.

39. Language in culture (Ed. by H. Hoijer). The University of Chicago

Press, 1954.

40. Language in culture and society. N.Y. — London, 1964.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36