Книга: Общее языкознание - учебник

Книга: Общее языкознание - учебник

его схватить, не осоз­навая действительного расстояния до него. Впоследствии,

в про­цессе действия с предметами, путем проб и ошибок он получает знание о

пространственных свойствах действительности» [42, 171].

В восприятии происходит определенное раздвоение единого пси­хического акта на

противоположные стороны — объективную и субъективную, благодаря чему на первый

план, в сферу непосред­ственного осознания, выдвигаются существенные внешние

приз­наки вещей. Восприятие включает в себя также момент, который не вытекает

непосредственно из лежащих в его основе ощущений, а зависит от общего состояния

психической деятельности человека (апперцепции) [42, 176]. Восприятие зависит

от имеющихся у чело­века знаний, потребностей, интересов, навыков. Апперцепция

выражает зависимость восприятия от прошлого опыта человека,<21> является

аккумуляцией ранее воспринятых человеком ощущений. Однако восприятие может дать

сведения только о том, что непо­средственно воздействует на животное или

человека, т. е. знание конкретной ситуации. Здесь еще не происходит отрыва от

конкрет­ной ситуации.

Следующей, более высокой ступенью познания объективного мира является

представление. В восприятии имеется некоторая инертность — впечатление может

длиться некоторое время после того, как внешний агент уже перестал

действовать. Развитие пси­хической деятельности в связи с усложнением условий

существова­ния живых организмов шло по линии закрепления и усиления этой

инерции, в результате чего образ стал сохраняться и, что еще более важно,

воспроизводиться в отсутствие предмета. Произошел таким образом отрыв образа

от конкретной ситуации во времени, образ стал существовать и воспроизводиться

независимо от наличия или отсутствия в каждый данный момент предмета,

вызвавшего этот образ [42, 181]. «Простейшее представление, представление

еди­ничного предмета, как правило, не есть результат разового воздей­ствия на

чувства. Оно образуется в результате многократного воз­действия на чувства и

многократного образования ощущений и вос­приятий от данного предмета. Уже

одно это обстоятельство приво­дит к тому, что при образовании представления

единичного предме­та производится простейшее, элементарное абстрагирование;

так как один и тот же предмет каждый раз воспринимается в различ­ной

обстановке, в окружении различных других предметов, то в представлении, в

первую очередь, не закрепляются условия, обсто­ятельства его воздействия на

чувства. В чувственно-наглядном об­разе не закрепляются также те свойства и

стороны данного пред­мета, которые не присутствуют в каждом его восприятии. В

пред­ставлении, как правило, закрепляются те свойства и стороны Пред­мета, те

его отношения с другими предметами, которые в нем ярко выделяются, «бросаются

в глаза» и играют определенную роль в жизнедеятельности использующего предмет

индивида» [15, 14].

Представления имеются, по-видимому, и у высших животных. «Без наличия...

образа и без его пространственной проекции во внешней среде было бы немыслимо

приспособление животного на расстоянии, т. е. когда жизненно-важный объект не

находится в непосредственном контакте с ним, будь этот объект пищевое

веще­ство или грозящий жизни животного враг».[3, 143].

Любопытна зависимость образования представлений от усло­вий окружающей среды.

Так, например, в первобытном лесу поле зрения резко сужается, а обоняние

вследствие специфических ус­ловий леса дает ограниченную возможность

ориентировки в среде. В связи с этими обстоятельствами увеличивается роль

слуха, кото­рый в условиях леса имеет сравнительно неограниченные возмож­ности

развития. Слух содержит в себе зачаток возможности отры­ва от конкретной

ситуации, он развивает установку на невидимое,<22> которое играет большую

роль в преодолении ситуативности отра­жения действительности [15, 182].

Обычно принято считать, что абстрагирование и обобщение со­вершаются в

пределах чувственной наглядности отображаемого внешнего мира. Это означает,

что образ, имеющийся в представле­нии, можно мысленно воспроизвести,

например, «видеть перед собой так же, как мы видим отдельные предметы

объективного мира» [15, 15]. Приходится, однако, признать, что в утверждениях

подобного рода все же нет достаточной ясности. Ведь человек в сво­ей

жизненной практике чаще всего сталкивается с хотя и однород­ными, но разными

предметами. Возникает проблема, как он их мысленно воспроизводит на ступени

чувственного познания, ины­ми словами, могут ли существовать представления

более абстракт­ные, чем представление о единичных предметах.

В этом вопросе в советской философской науке существуют два противоположных

взгляда. Одни считают, что представление может быть отображением в

чувственно-наглядном образе только единичного предмета; возможности большего

обобщения представ­ление не содержит. Типичным в этом отношении является

рассуж­дение логика Н. И. Кондакова: допустим, мы предложим груп­пе лиц

представить образ дома. Затем, когда мы попросим передать словами этот образ,

то обнаружим, что эти образы никак не сов­падут друг с другом. Для одного дом

представится в виде коттед­жа, для другого — в виде 400-квартирного гиганта

на улице Горького в Москве, для третьего в виде стандартного дома

приго­родного поселка, для четвертого в виде обыкновенной сельской избы и т.

д. Все это будут самые различные чувственно-наглядные образы дома [33, 280].

По мнению В. 3. Панфилова, мы не можем себе представить дом или собаку вообще

и т. п. И это понятно, так как мы могли бы это сделать только в том случае,

если бы были возможны обобщенные ощущения, являющиеся элементами

пред­ставления [43, 130—131].

Сторонники другой точки зрения считают, что возможны более обобщенные, более

абстрактные представления, чем представления единичных предметов. Такая точка

зрения по традиции связана с научным наследием И. М. Сеченова, который

обосновал возмож­ность большого, хотя и ограниченного определенными

пределами, обобщения и абстрагирования в чувствах. «Все повторяющиеся, близко

сходные впечатления,— писал Сеченов,— зарегистрирываются в памяти не

отдельными экземплярами, а слитно, хотя и с сохранением некоторых

особенностей частных впечатлений. Бла­годаря этому в памяти человека десятки

тысяч сходных образова­ний сливаются в единицы...» [56, 439—440].

Чтобы доказать, что такие обобщающие образы действительно имеются, Г. А.

Геворкян приводит один любопытный пример. Нам встречаются различные начертания

одной и той же буквы в письме, в различных печатаниях. Немыслимо думать, что

мы<23> узнаем эту букву потому, что у нас есть представление, наглядный

образ для каждого единичного случая, для каждого начертания данной буквы, даже

для тех начертаний, которые нам еще не встре­чались, но могут встретиться [15,

16]. «Как бы ни различались от­дельные березовые деревья, все же во всех них

повторяются те свойства и стороны, которые делают их березами, и эта общность

выражается также в их внешнем виде. В обобщенном образе бере­зы удерживаются

именно эти, общие всем березам свойства и сто­роны. Сеченов указывает, что

возможно также образование пред­ставления дерева вообще; в нем будут удержаны

все те стороны и свойства, все те внешние признаки, которые присущи березе и

сосне, клену и акации и т. д. Таковы — общий контур и взаимное расположение

частей; возвышающийся над землей ствол, ветви, зеленая крона, и их соотношение»

[15, 17].

Такой же точки зрения придерживался и С. Л. Рубинштейн. «Представление может

быть обобщенным образом не единичного предмета или лица, а целого класса или

категории аналогичных предметов» [55, 288].

«Возможен также и другой путь создания обобщающего образа сходных предметов.

Образовавшийся у индивида чувственно-на­глядный образ единичного предмета

может стать представителем целого ряда одинаковых предметов. Встречаясь с

многочисленными предметами того же рода и обнаруживая в них подобные, сходные

свойства, стороны, индивид различает и узнает их путем сопостав­ления с

имеющимся у него образом впервые встретившегося ему или же наиболее ярко

повлиявшего на него единичного предмета. Так, у человека, родившегося и

выросшего на берегу реки, пред­ставление реки всегда связано с его родной

рекой, вернее с тем участком, в котором он купался, ловил рыбу, которым он

долго любовался. И сколько бы рек он ни встречал на своем веку, или сколько

бы при нем ни говорили о реке, в его памяти всегда всплы­вает образ родной

реки с характерными для нее особенностями. Этот чувственно-наглядный образ

выступает как представитель целого ряда предметов, как обобщающий образ для

обозначения многочисленных рек.

Со временем благодаря накоплению опыта этот образ может меняться, некоторые

черты его будут тускнеть, а другие, наоборот, выделяться больше, в

зависимости от того, насколько ярко они выражены в других встреченных данным

индивидом реках» [15, 17—18]. Сторонники первой точки зрения правы, когда они

ут­верждают, что в нашем сознании не может быть обобщенного обра­за дома,

дерева и т. д. Всякий чувственный образ тесно связан с какой-нибудь

ситуацией.

Восприятие предмета оставляет в мозгу человека следы, и бла­годаря памяти он

может воспроизвести некогда им виденный пред­мет, но всякий раз это будет

крайне редуцированный и довольно неясный образ предмета в определенной

ситуации. Механизм па<24>мяти в данном случае не позволяет выйти за рамки

ситуации. Все это свидетельствует о том, что непосредственное чувственное

вос­приятие не может быть перекодировано в нечто среднее, поскольку всякая

ситуация конкретна.

Утверждение И. М. Сеченова о представлении дерева вообще никоим образом не

может быть квалифицировано как представ­ление чувственного образа дерева. Это

уже нечто похожее на по­нятие. Не опровергает этого тезиса и замечание Г. А.

Геворкяна о возможности выбора конкретного образа реки в качестве

обоб­щенного представления о реке. Такого рода заменитель все равно останется

чувственным образом, который невозможно оторвать от конкретной ситуации.

Между тем большой интерес представляет и другой факт. В своей жизненной

практике человек имеет дело с разными пред­метами в разных ситуациях. Он

легко их опознает и умеет извле­кать из них определенную пользу для

удовлетворения своих жиз­ненных потребностей. Возникает вопрос, являются ли

решающими в процессе узнавания только те следы, которые сохраняются в

па­мяти, или здесь действует какой-то дополнительный фактор. Мож­но

предполагать, что, помимо следов памяти, человек имеет еще зна­ние о данном

предмете, которое он приобрел как часть жизненного опыта в результате

многократного воздействия на его органы чувств однородных предметов и

использования их для своих жизненных потребностей. В комплекс этих знаний

входят такие данные, как основные свойства предмета: цвет, вкус, запах,

характер поверх­ности и т. д. Эти знания сохраняются в памяти. Несомненно

сох­раняется в памяти и общее представление о форме предмета, его общие

схематические контуры, расположение составных частей и т. д. Подобное знание

предмета давало человеку возможность хорошо ориентироваться в окружающей

обстановке и извлечь в случае необходимости пользу из этого предмета. Эту

особенность очень хорошо выразил в свое время Маркс. «Люди,— говорил

Маркс,—...начинают с того, чтобы есть, пить и т. д., т. е. не «сто­ять» в

каком-нибудь отношении, а активно действовать, овладе­вать при помощи

действия известными предметами внешнего мира и таким образом удовлетворять

свои потребности (они, стало быть, начинают с производства). Благодаря

повторению этого процесса способность этих предметов «удовлетворять

потребности» людей запечатлевается в их мозгу, люди и звери научаются и

«теорети­чески» отличать внешние предметы, служащие удовлетворению их

потребностей, от всех других предметов» [39, 377].

Наш далекий предок не умел говорить, но он безусловно знал окружающие его

предметы и умел их распознавать в любой кон­кретной ситуации. Диктуемая

практическими нуждами необходи­мость отвлечения и обобщения, выходящего за

рамки возможного в наглядных представлениях, явилась, согласно предположению Л.

О. Резникова, источником образования понятий [50, 8]. Заро<25>дышем

понятия Резников называет сознание общего [49, 158]. На­чинаясь с наглядного

образа, сознание общего становится затем основой для будущего понятия. По

мнению Е. К. Войшвилло, по­добные образования, однако, еще не относятся,

очевидно, к фор­мам мышления. Это абстракции предметов, возникающие на

чув­ственной ступени познания [10, 109]. Во всяком случае остается фактом, что

знание предмета, представление о его характерных свойствах уже в то время было

оторвано от конкретной ситуации. Следует заметить, что знанием предметов

обладают и животные. «Узнавание предметов,— указывал И. М. Сеченов,— очевидно,

служит животному руководителем целесообразных действий — без него оно не

отличило бы щепки от съедобного, смешивало бы дерево с врагом и вообще не могло

бы ориентироваться между окружающими предметами ни одной минуты» [56, 467].

Поскольку человек в своей жизненной практике сталкивался с целыми классами

однородных предметов, то комплекс сведений об одном предмете стал

распространяться на весь класс однород­ных предметов в целом. Таким образом

этот комплекс превратился в аналог понятия, который мог возникнуть в голове

человека за­долго до возникновения звуковой речи. Однако самая замечатель­ная

особенность этого комплекса знаний состояла в том, что его наличие, в

противовес чувственному образу, не зависело от конкретной чувственной

ситуации. Оно было прообразом по­нятия.

Знание о предмете было редуцированным по той простой при­чине, что

человеческая память не в состоянии сохранить все мель­чайшие подробности. Оно

содержало только общее. В этом смысле подобное знание можно было бы назвать

инвариантным обобщенным образом предмета. Если бы чело­век не имел

инвариантных представлений о предметах, он вообще не мог бы существовать.

Первобытный человек мог в своей памяти воспроизводить образы предметов в

конкретных ситуациях, но подобное воспроизведение не было связано с

коммуникацией. От­сутствие у животных и человекообразных обезьян звуковой

речи объясняется между прочим тем, что в конкретных ситуациях она им не

нужна, а возможные у них реминисценции этих ситуаций в памяти также не

связаны с необходимостью коммуникации.

Возможность возникновения инвариантных образов предметов поддерживалась целым

рядом особенностей психики человека.

Чувственный образ предмета, как уже говорилось выше, может быть воспроизведен в

памяти. Естественно, этот образ благодаря известному несовершенству памяти

будет бледным и редуцирован­ным. Кроме того, его границы могут быть

недостаточно четкими. В памяти могут воспроизводиться образы однородных

предметов, находящихся в разных ситуациях. Редукция чувственного образа,

отсутствие четких границ, возможность наложения в нашем соз­нании разных

чувственных образов однородных предметов и т. п.<26> готовили почву для

возникновения инвариантного нечувственного образа.

С. Л. Рубинштейн справедливо замечает, что воспроизведен­ные образы памяти,

их представления являются ступенькой или даже целым рядом ступенек, ведущих

от единичного образа вос­приятия к понятию и обобщенному представлению,

которым опе­рирует мышление [55, 288]. Большой интерес в этом отношении

представляет одно наблюдение, сделанное И. М. Сеченовым, соглас­но которому

все единичные впечатления сливаются в так называе­мые средние итоги тем

полнее, чем они однороднее по природе или чем поверхностнее и менее

расчленено было их восприятие [56, 440].

Существует физиологический закон редукции функции по мере ее

совершенствования. Опыты показали, что если при первом предъ­явлении предмета

взгляд испытуемого обегает весь контур предме­та полностью, то уже при

втором, третьем предъявлении предмета взгляд задерживается лишь на наиболее

значимых пунктах конту­ра, так называемых критических точках. При повторных

предъявле­ниях предмета ход процесса резко сокращается по мере выделения

критических точек[32, 103]. Практически это означает, что для того, чтобы

опознать часто повторяющийся предмет в новой ситуации, че­ловеку было

достаточно знать небольшое число критических точек.

Имея в виду все вышеуказанные соображения, трудно согла­ситься с утверждением

некоторых философов и психологов о суще­ствовании в развитии человека стадии

чистого чувственного позна­ния мира, предшествующей образованию понятий.

Фактически та­кая стадия является фикцией. При рассмотрении проблемы

возник­новения в сознании человека инвариантных обобщенных образов предметов

нельзя не отметить огромной роли таких особенностей человеческой психики, как

способность к абстрагированию и па­мять.

Процесс абстракции представляет собой в широком смысле про­цесс мысленного

отвлечения от чего-либо. Существуют различные виды абстракции, но для

уяснения сущности языка особо важными являются два ее вида — так называемая

абстракция отождествле­ния и изолирующая, или аналитическая, абстракция,

поскольку обе они участвуют в образовании понятий. Абстракцией отождествления

называется процесс отвлечения от не­сходных, различающихся свойств предметов

и одновременного вы­деления одинаковых, тождественных их свойств. В процессе

абст­ракции отождествления выделяются чувственно воспринимаемые свойства —

это абстракция, основанная на непосредственном отож­дествлении предметов и

чувственно невоспринимаемые свойства — абстракция, полученная через отношения

типа равенства. На осно­ве абстракции отождествления могут выделяться и

отношения меж­ду предметами.

Абстракцией изолирующей, или аналитической, называется процесс отвлечения

свойства или отношения от пред<27>метов и их иных свойств, с которыми они

в действительности нераз­рывно связаны. Этот процесс абстракции приводит прежде

всего к образованию так называемых «абстрактных предметов»: «белизна», «фасад»,

«эластичность», «твердость» и т. п. [17, 24, 25].

На первый взгляд может показаться, что процесс абстрагиро­вания является

чисто произвольным волюнтативным актом, зави­сящим от воли каждого

человеческого индивида в отдельности. Конечно, в процессе абстракции нельзя

отрицать элементов субъ­ективного намерения, однако это явление имеет также

некоторые не зависящие от намерения человека причины.

Прежде всего способность к абстрагированию в генетическом плане представляет

собой дальнейшее развитие бессознательной способности к синтезу и анализу,

выработавшейся у животных и человека в результате борьбы за существование и

небходимости приспособления организма к окружающей среде.

Способность к абстрагированию обусловлена также известным несовершенством

физиологической организации человека. Из-за ее особенностей человек не в

состоянии охватить бесконечное разно­образие свойств того или иного объекта.

Так, человеческий глаз и человеческое ухо способны непосредственно

воспринимать лишь незначительную часть того богатства мира цвета и звуков,

которые имеются в объективном мире. Кроме того, пропускная способность

органов восприятия человека весьма ограниченна и характеризует­ся скромной

цифрой — 25 двоичных единиц в секунду. Таким обра­зом, уже особенности

строения органов чувств человека таковы, что они являются объективной

причиной процедуры абстрагирования.

Следует также отметить, что каждый объект действительности обладает

бесконечным числом свойств и может вступать в бесконеч­ное число отношений.

Но эта бесконечность не является актуаль­ной. Объект никогда не вступает во

все возможные для него отно­шения сразу. Для этого было бы необходимо

актуально осущест­вить все возможные условия существования этого объекта

одно­временно, что, естественно, никогда не выполнимо. Это, между про­чим,

противоречит факту развития и изменения объекта. Осущест­вление для объекта

сразу актуально всех возможных условий его существования означало бы просто-

напросто, что в объекте осуще­ствляются одновременно все его состояния —

прошлые, настоящие и будущие, т. е. объект должен был бы существовать, не

развиваясь и не изменяясь. Невозможность актуализовать всю бесконечную

совокупность свойств объекта означает, что в каждом конкретном случае объект

выступает, выявляя только часть своих свойств. Можно было бы сказать, что

объекты действительности как бы абст­рагируют сами себя [16, 34—36].

Необходимость абстрагирования обусловлена также действием закона экономии

физиологических затрат. «Если бы человек,— замечает И. М. Сеченов,— запоминал

каждое из впечатлений в от­дельности, то от предметов наиболее обыденных,

каковы, напри<28>мер, человеческие лица, стулья, деревья, дома и пр.,

составляющих повседневную обстановку нашей жизни, в голове его оставалось бы

такое громадное количество следов, что мышление ими, по крайней мере в

словесной форме, стало бы невозможным, потому что где же найти десятки или

сотни тысяч разных имен для суммы всех ви­денных берез, человеческих лиц,

стульев и как совладать мысли с таким громадным материалом? По счастью, дело

происходит не так. Все повторяющиеся, близко сходные впечатления

регистри­руются в памяти не отдельными экземплярами, а слитно, хотя и с

сохранением некоторых особенностей частных впечатлений» [56, 439].

Механизм памяти основывается на способности мозга закреплять и воспроизводить

следы некогда им полученных впечатлений. Обра­зование этой способности

представляет собой результат биологи­ческого приспособления человеческого

организма к окружающей среде. Различение и узнавание предметов, замечает И.

М. Сеченов, свойственно животным, обладающим способностью передвижения [56,

465]. Поскольку животное, способное к передвижению, сталки­вается с массой

различных предметов, удовлетворяющих его жиз­ненные потребности, то

возможность их опознавания приобретает определенную биологическую значимость.

Для ориентировки дей­ствия на предмет, следовательно — для удовлетворения

потребно­стей, в этих условиях одного лишь восприятия как чувственной

дифференциации предмета оказывалось недостаточно. Для этого необходимо, чтобы

предмет узнавался в дальнейшем.

Восприятия, в которых человек познает окружающую действи­тельность, обычно не

исчезают бесследно. Они закрепляются, со­храняются и воспроизводятся.

Узнавание предметов, замечает Сече­нов, носит на себе все существенные

характеристики и признаки мышления [56, 466]. В узнавании есть, наконец, даже

некоторые элементы рассудочности, поскольку процесс напоминает собой

умозаключительные акты [56, 467]. Сеченов придавал также очень боль­шое

значение так называемому закону регистрации впечатлений по сходству, согласно

действию которого у человека все сходные пред­меты сливаются в памяти в

сходные итоги [56, 485].

Ассоциации по сходству имеют огромное значение в создании структуры языков.

Сравнение одного предмета с другим является одним из наиболее мощных средств

познания окружающего мира. Весь прогресс теоретической половины человеческих

знаний о внеш­ней природе, подчеркивает Сеченов, достигнут в сущности

сравне­нием предметов и явлений по сходству [56, 378]. При отсутствии такого

свойства человеческой психики, как память, возникновение человеческого языка

было бы невозможно. Обобщенное знание свойств класса предметов явилось в

дальнейшем основой для воз­никновения слова.<29>

ПРОБЛЕМА ДОЯЗЫКОВОГО МЫШЛЕНИЯ

Многих исследователей интересует вопрос о возникновении языка и мышления.

Значительное большинство ученых стоит на той точке зрения, что язык и

мышление возникли одновременно и что до возникновения языка мышления якобы не

могло быть. Так, по мнению К. К. Кошевого, язык и мышление находятся в

неразрывном единстве: нет языка без мысли и, наоборот, мысли без языка. Мысли

существуют только в языковом оформлении [35, 14]. По мнению Н. К. Одуевой,

начало мышления совпадает со словесным обобщением чувственных данных [41,

71]. «Мышле­ние, протекая в неразрывной связи с материальными

физиологи­ческими процессами головного мозга, вместе с тем может проис­ходить

и происходит только на основе и при помощи языка»,— замечает В. З. Панфилов

[43, 118].

Поясняя сущность марксистско-ленинской теории происхож­дения языка и

мышления, А. Бынков отмечает, что человеческое мышление и язык возникли

одновременно в процессе труда. Абст­рактное мышление человека формировалось

вместе с развитием языка. Не только язык, но и мышление возникло в трудовой

дея­тельности, в результате необходимости в общении [6, 88]. То же самое

утверждение находим мы и в книге Г. В. Колшанского «Логика и структура языка»

[29, 17]. И. В. Сталин пытался ис­толковать приводимое им высказывание Маркса

(«Язык есть непосредственная действительность мысли») в том плане, что

мыш­ления без языка не существует. Но ведь его можно понимать и иначе — как

указание на то, что мышление проявляется в языке.

Приведенные выше высказывания не совсем согласуются с содержанием известной

статьи Ф. Энгельса «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека», где

Энгельс основной причи­ной возникновения языка считает совместный труд людей.

«... Развитие труда по необходимости способствовало более тес­ному сплочению

членов общества, так как благодаря ему стали более часты случаи взаимной

поддержки, совместной деятельности, и стало ясней сознание пользы этой

совместной деятельности для каждого отдельного члена. Коротко говоря,

формировавшие­ся люди пришли к тому, что у них явилась потребность что-то

сказать друг другу. Потребность создала себе свой орган: нераз­витая глотка

обезьяны медленно, но неуклонно преобразовыва­лась путем модуляции для все

более развитой модуляции, а ор­ганы рта постепенно научились произносить один

членораздель­ный звук за другим» [65, 489]. Однако в статье Энгельса нигде ни

одним словом не сказано, что до возникновения языка у пред­ка человека вообще

не было никакого мышления. Материалы статьи скорее всего говорят о другом.

Труд, по Энгельсу, возник раньше членораздельной речи. «Сначала труд,—замечает

Ф. Эн­гельс,— а затем и вместе с ним членораздельная речь явились<30>

двумя самыми главными стимулами, под влиянием которых мозг обезьяны постепенно

превратился в человеческий мозг, который, при всем своем сходстве с обезьяньим,

далеко превосходит его по величине и совершенству» [65, 490].

Но ведь труд необходимо предполагает мышление, а всякий труд, замечает Ф.

Энгельс, начинается с изготовления орудий [65, 491].

Современная психология ясно показывает, что изготовление даже самого

примитивного орудия невозможно без наличия мыш­ления, совершенно

сознательного, а не инстинктивного исполь­зования жизненного опыта,

установления целого ряда причинных связей, обобщений и умозаключений.

«Умозаключение,— справедливо замечает И. В. Копнин,— воз­никает из

потребности трудовой деятельности человека, специфи­ческая особенность

которой заключается в том, что в сознании человека еще до начала труда

имеется предварительный готовый результат его. Прежде чем произвести вещь, он

идеально воспроиз­водит весь производственный процесс от начала до конца.

Этот процесс невозможен без умозаключения» [34, 22]. Стало быть, люди стали

говорить друг с другом, обладая уже сравнительно развитым мышлением.

Сам Ф. Энгельс считал, что нет оснований отрицать наличие генетических корней

мышления и речи в животном царстве. Рас­сматривая познание исторически,

Энгельс видел «корни» челове­ческого познания в отражательных способностях

животных. Он писал: «Нам общи с животными все виды рассудочной деятель­ности:

индукция, дедукция, следовательно, также абстрагирова­ние... анализ...

синтез...» [65, 178].

Подобное мнение позднее высказывалось многими исследова­телями.

«У животных,— замечает И. М. Сеченов,— помимо прирож­денной машинообразной

умелости производить известные действия, часто замечается умение пользоваться

обстоятельствами данной минуты или условиями данной местности, чего нельзя

объяснить иначе как сообразительностью животного, его рассудительностью и

вообще умением мыслить» [56, 417].

В этом же смысле высказывался и Плеханов: «Как бы там ни было, но зоология

передает истории homo, уже обладающего спо­собностями изобретать и употреблять

наиболее примитивные орудия». «Ясно, как день, — говорит далее Плеханов, — что

при­менение орудий, как бы они ни были несовершенны, предполагает огромное

развитие умственных способностей» [45, 138]. Того же мнения в основном

придерживался и Л. С. Выготский. «В опытах Кёлера мы имеем совершенно ясное

доказательство того, что зачатки интеллекта, т. е. мышления в собственном

смысле слова, появляются у животных независимо от развития речи и вовсе не

связаны с ее успехами. Изобретение обезьян, выражающееся<31> в

изготовлении и употреблении орудий и в применении обходных путей при разрешении

задач, составляет совершенно несомненно первичную фазу в развитии мышления, но

фазу доречевую» [12, 76—771. Мышление и речь, по мнению Л. С. Выготского, имеют

поэтому генетически совершенно различные корни [12, 76-77].

Оставляя пока в стороне вопрос о мышлении животных, сле­дует прежде всего

рассмотреть вопрос, что следует понимать под мышлением вообще. Некоторые

исследователи считают мышле­ние словами единственным типом подлинного

мышления. Но под мышлением можно также понимать вообще процесс отражения

человеком окружающего мира независимо от того, какими спо­собами оно

осуществляется. В таком случае необходимо решить один существенный вопрос —

является ли так называемое сло­весное мышление единственно возможным типом

мышления, или оно существует наряду с другими типами мышления.

Исследования целого ряда выдающихся психологов скорее говорят в пользу того,

что существуют разные типы мышления. В их числе словесное мышление выступает

только как наиболее совершенное и наиболее пригодное для целей общения людей

между собой. «Трудно согласиться со взглядом, который пол­ностью отделяет

мышление от прочей познавательной деятель­ности человека и противопоставляет

его всем Другим видам пси­хической деятельности», — справедливо пишут по

этому поводу И. М. Соловьева и Ж. И. Шиф [58, 335].

Успехи психологической науки вынуждают подвергнуть сом­нению гипотезу о

полной независимости и самостоятельности интеллектуальной деятельности.

Следует усомниться в том, что реализация мышления возможна лишь в строго

очерченных пре­делах, включающих совершенно особый психический материал.

Тезис о том, что осмысленность прочих психических процессов всегда и

исключительно обязана включением со стороны обособ­ленно стоящего

мыслительного аппарата, также вызывает сомнения. Мышление не только и не

просто вносится в память, деятельность памяти способна приобретать и в самом

деле приобретает характер мышления. В отношении представлений мышление

рассматрива­ется как нечто извне приходящее и упорядочивающее их течение. Не

следует, однако, исключать возможность такой динамики представлений, которая

является по своему качеству мышлением. Все более накапливаются доказательства

в пользу понимания мышления как своеобразного динамического процесса,

который может осуществляться различным психическим материалом,

происходить в любой «психической среде», во всякой «области психики».

Правилен, по нашему мнению, взгляд, рассматривающий мыш­ление как познавательную

деятельность, усматривающий в мыш<32>лении высшую ее форму. Мышление

характеризу­ется не изоляцией от других компонен­тов познавательной

деятельности, но их охватом, своеобразным сочетанием и взаи­модействием между

ними. Мышление осуществля­ется не только в сфере абстрактно-логического

познания, но и в ходе познания чувственного, а в пределах последнего

осущест­вляется материалом образов восприятия, памяти и воображения.

Придавая большое значение абстрактно-логическому мышле­нию, мы не забываем,

что мышление имеет и другие виды, осу­ществляемые посредством иных форм

отражения. При этом вся­кий анализ мышления обнаруживает, что качественные

различия форм отражения действительности, осуществляемого психикой человека,

отнюдь не препятствуют их взаимосвязи и кооперации при решении мыслительных

задач, а, напротив, весьма часто содействуют их успешному разрешению [58,

335—336].

На точке зрения признания разных видов мышления стоит также выдающийся

психолог С. Л. Рубинштейн. «Теоретиче­ское мышление, раскрывающее

закономерности своего предме­та,— замечает С. Л. Рубинштейн,— является

высоким уровнем мышления. Но было бы совершенно неправильно сводить мышле­ние

в целом исключительно к теоретическому мышлению в аб­страктных понятиях. Мы

совершаем мыслительные операции, не только решая теоретические проблемы, но и

тогда, когда, при­бегая к абстрактным теоретическим построениям, мы с более

или менее глубоким учетом объективных условий осмысленно решаем любую задачу,

оставаясь в рамках наглядной ситуации. Сущест­вует не только отвлеченное, но

и наглядное мышление, поскольку в некоторых случаях мы разрешаем стоящие

перед нами задачи, оперируя в основном наглядными данными.

Наглядное мышление и мышление отвлеченно-теоретическое многообразными

способами переходят друг в друга. Различие между ними относительно; оно не

означает внешней полярности, но оно существенно.

Всякое мышление совершается в более или менее обобщенных, абстрактных понятиях,

и во всякое мышление включаются более или менее наглядные чувственные образы;

понятие и образ-пред­ставление даны в нем в неразрывном единстве. Человек не

может мыслить только в понятиях, без представлений, в отрыве от чувственной

наглядности; он не может мыслить одними лишь чувственно-наглядными образами без

понятий. Поэтому нельзя говорить о наглядном и о понятийном мышлении как о

внешних противоположностях, но том не менее, поскольку представления и понятия

не только связаны друг с другом, но и отличны друг от друга, внутри единого

мышления можно различать, с одной сто­роны, наглядное, с другой —

абстрактно-теоретическое мышле­ние...»<33>

Понятие отвлеченного мышления, замечает далее С. Л. Рубинштейн, отражает

общее, но общее никогда не исчерпывает особенного и единичного; это последнее

отражается в образе [54, 362—363].

Образное мышление является специфическим видом мышления. Резко критиковал

сторонников «безобразного» мышления И. П. Павлов. На основании того, что

вторая сигнальная система отрицательно индуцирует деятельность первой

сигнальной систе­мы и выступает хозяином ее, Павлов, однако, не делает

вывода, что образы не участвуют в мышлении. Наоборот, возражая

пред­ставителям идеалистической психологии и физиологии, он ука­зывал, что в

мышлении непременно должны быть следы, образы, обобщения слов. Эти образы

очень слабы, летучи и постоянно подвергаются действию отрицательной индукции,

поэтому в раз­ное время и в различном состоянии «степень» следов бывает

разная. Отрицание связи мышления с образами Павлов называл бес­смыслицей [44,

42—43]. Современная психология также ставит вопрос о теоретическом и

практическом мышлении. «Традицион­ная психология,— замечает С. Л.

Рубинштейн,— исходила из внешнего противопоставления мышления и практической

дея­тельности, при исследовании мышления имелись в виду исключи­тельно

отвлеченные задачи научного мышления и теоретическая деятельность,

направленная на их разрешение... Отношение мыш­ления к действию всегда

мыслится как односторонняя зависимость деятельности от абстрактного мышления;

причем эта зависимость представлялась неизменной на всех ступенях

исторического раз­вития. Всякое действие, которое не было реализацией

теоре­тического мышления, могло быть лишь навыком, инстинктивной реакцией —

словом, не интеллектуальной операцией; поэтому соз­давалась альтернатива:

либо действие не имеет интеллектуального характера, либо оно — отражение

человеческого мышления» [54, 364—365].

В настоящее время в связи с новейшими исследованиями эта точка зрения уже не

находит большого количества сторонни­ков.

«С практикой связано в конечном счете всякое мышление: лишь характер этой

связи может быть в разных случаях различным. Теоретическое мышление, опираясь

на практику в целом, незави­симо от отдельного частного случая практики;

наглядно-действен­ное мышление непосредственно связано с той частной

практичес­кой ситуацией, в которой совершается действие» [55, 365].

Под практическим мышлением обычно понимают мышление, совершающееся в ходе

практической деятельности и непосредствен­но направленное на решение

практических задач,— в отличие от мышления, выделенного из практической

деятельности, направ­ленной на разрешение отвлеченных теоретических задач, лишь

опосредствованно связанных с практикой [55, 365].<34>

Могут быть разные случаи проявления практического мышле­ния; в одних случаях

практическое мышление, т. е. мышление, включенное в практическую

деятельность, должно по характеру тех задач, которые ему приходится

разрешать, использовать и результаты отвлеченной теоретической деятельности.

Это сложная форма практического мышления, в которое теоретическое мышление

входит в качестве компонента.

Но возможен и другой случай, при котором для решения зада­чи, встающей в ходе

практической деятельности, отвлеченное тео­ретическое мышление и не

требуется: встречаются такие элемен­тарные задачи, для различения которых

нужно только сориенти­роваться в данной наглядной ситуации. В таких случаях

практи­ческое мышление, т. е. мышление, включенное в практическую

деятельность и направленнное непосредственно на решение част­ных практических

задач, принимает форму наглядно-действенного мышления. «Наглядно-действенное

мышление—это элементарная форма практического мышления, направленная на

разрешение эле­ментарных практических задач» [55, 365—366].

Существуют такие практические задачи, которые могут быть решены на основании

тех данных, которые представлены в нагляд­ном содержании самой проблемной

ситуации. «Для мышления, на­правленного на разрешение именно таких задач,

характерно, что оно совершается в ситуации действия, в непосредственном

дейст­венном контакте с объективной действительностью, так что «поле зрения»

мышления совпадает с полем действия; у мышления и дей­ствия одна и та же

область оперирования; ход мыслительной опе­рации непосредственно включен в

действенную ситуацию, в ход практического действия; в нем практическое

действие реализует каждый этап решения задачи и подвергается постоянной

непосред­ственной проверке практикой» [55, 366].

«Отношение мышления и речи,—замечает Л. С. Выготский,—... можно было бы

схематически обозначить двумя пересекающимися окружностями, которые показали

бы, что известная часть процес­сов речи и мышления совпадает. Это — так

называемая сфера «речевого мышления». Но это речевое мышление не исчерпывает

ни всех форм мысли, ни всех форм речи. Есть большая область мышле­ния,

которая не будет иметь непосредственного отношения к рече­вому мышлению. Сюда

следует отнести раньше всего, как указы­вал Бюлер, инструментальное и

техническое мышление и вообще всю область так называемого практического

интеллекта, который только в последнее время становится предметом усиленных

иссле­дований» [12, 95].

Многочисленные факты свидетельствуют о том, что и при отсут­ствии звуковой речи

живой организм в состоянии познать эле­ментарные свойства предметов внешнего

мира и элементарные простейшие связи между ними. Наглядным доказательством

мо­жет служить жизнь животных. Животные прекрасно ориентиру<35>ются в

окружающей среде. Далекие предки человека не имели звуковой речи, но они также,

как и животные, хорошо ориенти­ровались в окружающей среде, благодаря чему

человеческий род сохранился до настоящего времени. Есть все основания

пред­полагать, что до возникновения звуковой речи существовали какие-то иные

типы мышления, например, мышление предметное или образное.

Ориентировка в конкретной ситуации, понимание назначе­ния и связей

составляющих ее элементов, а также умение поль­зоваться ими представляют тоже

своеобразное мышление, но мышление особого рода.

Очень интересными в этом отношении нам представляются некоторые взгляды И. М.

Сеченова относительно характера так называемого предметного мышления.

Предметных мыслей, по мнению И. М. Сеченова, очень много. Их гораздо больше,

чем раздельных предметов внешнего мира с различимыми в них раздельно

признаками, потому что в состав мысли входят не только отдельные цельные

предметы, но пред­мет и его часть, предмет и его качество или состояние.

Все это бесконечное разнообразие мыслей может быть подве­дено под формулу, в

которой оказываются совмещенными все су­щественные элементы мысли. Эта

формула представляет трех­членное предложение, состоящее из подлежащего,

сказуемого и связки [56, 375—376].

«В предметной мысли подлежащему и сказуемому всегда со­ответствуют какие-

нибудь реальные факты, воспринимаемые на­шими чувствами из внешнего мира.

Стало быть, общее между ними по смыслу то, что они суть продукты внешних

воздействий на наши органы чувств» [56, 377].

Словесный образ третьего члена — связки — лишен обык­новенного предметного

характера, поскольку она выражает собою отношение, связь, зависимость между

подлежащим и сказуемым. Но связей, зависимостей, отношений между предметами

внеш­него мира также очень много. Следовательно, вышеуказанная формула, будучи

простой в отношении общего смысла первых членов, может оказаться очень

разнообразной в отношении третье­го. Однако, по мнению И. М. Сеченова, и эта

трудность давным-давно устранена. Все мыслимые отношения между предметами

внешнего мира подводятся в настоящее время под три главных категории:

совместное существование, последование и сходство. Первой из этих форм

соответствуют пространственные отноше­ния, а второй — преемственность во

времени [56, 377]. Весь внешний мир представляется человеку пространством,

наполнен­ным раздельными предметами, или, что то же, группой предметов, из

которых каждому присуща протяженность и известное отно­сительное положение. Что

касается связей по сходству, то весь прогресс теоретиче<36>ских знаний

человека о внешней природе достигнут, в сущности, сравнением предметов и

явлений по сходству [56, 378].

Руководствуясь всеми этими соображениями, И. М. Сеченов приходит к следующим

очень интересным выводам: «Предмет­ная мысль представляет членораздельную

группу, в которой члены с предметным характером могут быть связаны между

со­бой на три разных лада: сходством, пространственным отношением (как члены

неподвижной пространственной группы) и преемством во времени (как члены

последовательного ряда)» [56, 378—379].

Мысли, как членораздельной группе, соответствует члено­раздельное чувственное

впечатление, в котором представлены чувственно не только эквиваленты

подлежащего и сказуемого, но и эквивалент связки.

И. М. Сеченову удалось обосновать эти положения также с чисто физиологической

точки зрения. Он подчеркивает, что че­ловек способен воспринимать окружающие

предметы раздельно: «Когда человек рассматривает окружающую его группу

предме­тов или присматривается к подробностям одного сложного пред­мета,

глаза его перебегают с одной точки на другую. Вследствие этого человек

получает раздельный ряд зрительных впечатлений от отдельных частей предмета,

в промежутки между которыми вставлены повороты глаз и головы, т. е.

сокращение некоторых из глазных или головных мышц с сопровождающим их

мышечным чувством: помещаясь на поворотах зрительного, осязательного и других

форм чувствования, мышечное чувство придает, с одной стороны, впечатлению

членораздельность, с другой — связывает звенья его в осмысленную группу» [56,

380].

Постоянная необходимость добывать пищу, чтобы не умереть с голоду,

способствовала развитию у первобытных людей практи­ческого мышления [56,

381]. «Не подлежит сомнению,—замечает по­этому С. Л. Рубинштейн,—что

генетически первичной интеллекту­альной операцией было разумное действие,

опиравшееся сначала на наглядное мышление — наглядно-действенное (или

сенсомоторное) мышление, точнее, наглядное или наглядно-ситуацион­ное

мышление, непосредственно включенное в практическое дей­ствие, не

выделившееся еще из него в самостоятельную теорети­ческую деятельность» [55,

367]. Лишь затем на основе обществен­ной практики развилось теоретическое

мышление и более высокие виды наглядно-образного мышления.

Можно представить процесс развития мышления таким об­разом, что каждый новый тип

мышления вытекал из предыду­щего. Наглядное мышление выделяется из

практического дейст­вия, в которое оно первоначально непосредственно включено,

становясь относительно самостоятельным актом, который подго­товляется

предшествующим действием и подготовляет последую­щее. В связи с этим изменяется

и характер наглядного содержания, которым начинает оперировать мышление;

развивается наглядно<37> образное мышление, в котором наглядный образ

становится носи­телем обобщенного содержания все более высокого уровня. «С

рас­ширением и углублением общественной практики формируется

абстрактно-теоретическое мышление» [55, 368].

Развитие человеческого мышления обладает одной очень ин­тересной

особенностью, которая существенно отличает его раз­витие от развития, скажем,

таких явлений, как общественно-экономические формации. Эта особенность

состоит в том, что с развитием более высоких видов мышления, в частности

мышления теоретического, генетически более ранние виды наглядного мыш­ления

не вытесняются, а преобразовываются, превращаясь в высшие формы наглядного

мышления. Развитие мышления не сво­дится к тому, что над генетически более

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36