Книга: Общее языкознание - учебник

Книга: Общее языкознание - учебник

Разная степень дифференциации языкового выражения в осно­ве своей одинакового

отражательного содержания (иначе говоря — вербального обозначения одинаковых

объектов) наиболее отчет­ливо выявляется при сравнении систем уже сложившихся

языков.<396>

Однако, несмотря на стабильный характер, различия эти все же относительны и не

могут служить основанием для выводов о раз­личных системах мышления народов,

ибо эти различия могут сни­маться в акте речи, если дифференциация тех или иных

значений оказывается актуальной для данной ситуации общения. Так, в русском

языке наряду с общим обозначением рука существуют (например, в

анатомии) плечо, предплечье и кисть руки; для диф­ференциации

оттенков цвета в немецком языке употребляют слож­ные прилагательные (например,

hellblau для 'голубой' и т. п.). Возможности дифференцированного обозначения в

речи суще­ствуют, по-видимому, для всех случаев нерасчлененного обозна­чения,

которые обычно рассматривают как особенности вербали­зации в конкретных языках.

Дело только в том, что дифференци­рованное обозначение определенного содержания

может быть в одних языках обязательным, а в других — факультативным.

«Ни одна грамматика не выражает всех возможных деталей взаимоотношений между

предметами материального мира. Язык может выражать результаты познания

человеком окружающего мира только всей совокупностью своих средств. Поэтому

логиче­ское мышление и общая совокупность средств языка являются

всеобъемлющими, грамматика же всегда избирательна» [72, 73].

В заключение отметим, что констатация разной степени диффе­ренциации

языкового выражения как основы различий между языками, не снимает, конечно,

вопроса о том, чем обусловлены эти различия. Здесь, очевидно, имеются и общие

и частные при­чины, среди них принцип избирательности, особенности развития

народов и самих языков. Сам же подход с точки зрения соотноше­ния двух

противоположных тенденций в языковом выражении — унификации (типизации) и

дифференциации может быть весьма плодотворным, ибо он позволяет яснее

установить, причину чего следует искать, тем более что взаимодействие этих

тенденций игра­ет большую роль не только в первоначальном становлении тех или

иных значений, но и в дальнейшем развитии всей системы языка.

ВЗАИМОСВЯЗЬ ЯЗЫКА И МЫШЛЕНИЯ В СИСТЕМЕ ЯЗЫКОВЫХ ЗНАЧЕНИЙ

Наиболее наглядно связь языка и мышления прослеживается в содержательной

стороне языка. Это, однако, не значит, что фор­мально-структурная сторона

языка не связана с мышлением. Оче­видно, основные закономерности, принципы

структуры языка так­же детерминированы определенными закономерностями

мышле­ния, познания. Однако эта связь более опосредствована, и изуче­ние ее

только начинается (см., например, [45]).

Рассмотрим взаимосвязь языка и мышления в системе языко­вых значений (главным

образом, грамматических), т. е. в статически-гносеологическом

аспекте.<397>

Гносеологический аспект, как и психологический, непосред­ственно связан с

отражательной стороной мышления, с отношением язык — действительность, т. е.

с проблемой денотата. Однако меж­ду этими аспектами значения существует

принципиальное разли­чие. Значение в системе языка имеет более обобщенный

характер, чем значение в речевой деятельности, оно более непосредственно

связано с понятием (лексическим или грамматическим), в то время как в речи в

значении на первый план выступает соотнесенность с конкретным денотатом.

По этому же признаку языковые значения могут быть противо­поставлены всему

тому мыслительному содержанию, которое зак­реплено в языковых текстах как

результат мыслительной деятель­ности людей и целых поколений, тому, что Л. В.

Щерба называл «языковым материалом», противопоставляя его «языковой системе»

и «речевой деятельности» [99].

С точки зрения взаимосвязи языка и мышления можно было бы уточнить

предложенное Л. В. Щербой расчленение языка сле­дующим образом. Речевой

деятельности (процессу говорения и понимания), в которой особенно

непосредственно и наглядно про­является взаимодействие языка и мышления,

противопоставляет­ся результат этого взаимодействия, закрепленный в языковых

образованиях. Но этот результат выступает в двух видах, которые необходимо

дифференцировать. Во-первых, это результат позна­вательных процессов в виде

знаний, отражающих наиболее общие явления, отношения, закономерности вещей.

Они закреплены в си­стеме языка в виде языковых значений, а следовательно,

пред­ставляют собой такую же внутриязыковую область, как и план выражения в

языке. Во-вторых, это результат познавательных процессов поколений,

зафиксированных в языковом материале как совокупности текстов на том или ином

языке в виде различ­ного рода более конкретных знаний, связанных с различными

об­ластями человеческой деятельности (в том числе научным позна­нием). Это,

так сказать, продукт второй степени, производный от системы языка, возникший

на основе тех наиболее общих знаний о мире, которые в ней закреплены.

Так, например, знание о том, что все предметы существуют в определенных

пространственных отношениях друг к другу, зафиксировано в системе языка в той

или иной форме. В большин­стве языков это система предлогов, выражающих эти

отношения в антонимических значениях: под/над, за/перед, внутри/снаружи

и т. д. Эти знания и привычка обязательно дифференцировать соответствующие

реальные отношения усваиваются вместе с язы­ком. На основе этих системных

языковых значений в результате соответствующего речевого процесса фиксируются

пространствен­ные отношения между определенными конкретными предметами (или

классами предметов) в той или иной ситуации: Чемодан стоит под кроватью;

Руда залегает под землей и т. п.<398>

В сущности именно неразличение этих двух видов содержания, выражаемого в

языке, лежит в основе теорий, согласно которым значение нельзя рассматривать

как языковой компонент, а нуж­но относить к экстралингвистической области,

поскольку в про­тивном случае нужно было бы учитывать и изучать содержание

всех конкретных наук. Известно, что к такой аргументации прибе­гают

представители дескриптивной лингвистики, защищающие тезис о необходимости

исключения содержания из теории языка. Так, Л. Блумфилд, определяя значение

языковой формы с пози­ции бихевиоризма «как ситуацию, в которой говорящий ее

произ­носит, и как реакцию, которую она вызывает у слушающего», пи­шет:

«Ситуации, которые побуждают человека говорить, охваты­вают все предметы и

события во Вселенной. Чтобы дать научно точное определение значения для

каждой формы языка, мы должны были бы иметь точные научные сведения обо всем,

что окружает говорящего» [8, 142]. Аналогичные взгляды высказывает Г. Глисон:

«Содержание, вне его структуры, не поддается какому-либо обобщению.

Субстанцию содержания составляет, несомненно, вся совокупность человеческого

опыта. Тысячи ученых, каждый в своей области, работали, чтобы пролить свет на

эту огромную массу материала. Однако единого подхода, который позволил бы

охватить весь материал в целом и таким образом послужил бы от­правным пунктом

для сравнения различных языковых структур, еще нет» [15, 44].

Разграничивая системные языковые значения и содержания, которые зафиксированы

и фиксируются в бесконечных актах ре­чи, правомерно прийти к выводу, что

совсем не обязательно для исследования языковых значений изучать содержание

всех кон­кретных наук (это необходимо для исследования научных понятий), а

можно тем или иным способом, на основе тех или иных принци­пов вывести эти

значения из форм соответствующего языка.

Основу языковых значений образует мыслительное содержание. Но языковое значение

не есть калька действительности, как поз­нание, мышление не есть

зеркально-мертвое отражение объекта. Языковое значение возникает как результат

двойного преобразо­вания — отражательного и коммуникативного. И в первом и во

втором преобразовании добавочным компонентом является отноше­ние познающего и

сообщающего субъекта. Избирательность, мо­тив, пристрастность наряду с самим

объектом детерминируют не только познавательное, но и коммуникативное мышление.

Если в первом определяющим является познавательная установка, обу­словленная

практической деятельностью, то во втором — это ком­муникативная установка,

отношение к сообщаемому и к слушаю­щему. В этом единстве объективного и

субъективного и заклю­чается специфика языкового значения, в котором наиболее

явно проявляется взаимодействие языка и мышления. Именно это отличает значение

и от понятия, и от денотата, с которыми<399> нередко в явной или неявной

форме отождествляют языковое значение.

Схематически можно было бы представить языковое значение как единство

следующих компонентов: 1) познавательного содер­жания как специфически

человеческого отражения объекта, т. е. объекта и отношения к нему субъекта в

аспекте практики; 2) ком­муникативной оценки этого содержания, т. е.

отношения к партне­ру по той или иной деятельности.

Это обязательные компоненты языкового значения, в которых проявляются

познавательная и коммуникативная функции языка. Возможен и третий компонент —

экспрессивно-оценочный, в ос­нове которого лежит личная заинтересованность,

эмоциональное отношение к высказываемому. Этот третий компонент не

обяза­тельно присутствует в каждом языковом значении, если не считать особым

оттенком нейтральность (отсутствие выраженного отноше­ния данного вида),

противостоящую его выраженности.

Многокомпонентность, сочетание познавательного и коммуни­кативного, объективного

и субъективного характерны как для лексических, так и для грамматических

значений, поскольку в ос­нове и тех и других лежит отражение неких реальных

объектов, элементов действительности

21. В этом принципиальное сходство лексических и грамматических значений.

Особенно важно подчер­кнуть, что и грамматические значения не являются

исключением из общего положения, о котором говорилось выше; в них также

отражается — через мышление-познание — реальная действи­тельность.

Однако между лексическими и грамматическими значениями существует важнейшее

качественное различие, обусловленное характером отражаемого объекта и

способом его отражения и выра­жения в языке. В лексических значениях

отражаются как пред­меты и явления, существующие объективно, независимо от

чело­века, так и субъективные представления и чувства самого челове­ка. Эти

значения выражаются в словах (точнее, в корневых морфе­мах). В грамматических

значениях отражаются наиболее общие отношения между предметами и явлениями,

познанные человеком. Но эти общие отношения только в том случае выступают как

грам­матические значения, если они образуют грамматическую кате­горию. В этом

и заключается особый — грамматический — способ представления отражаемого

мыслительного содержания.

Соответственно специфике лексических и грамматических значений в них по-разному

проявляется двойное преобразование,<400> взаимодействие функций языка. В

лексических значениях соче­тание познавательного и коммуникативного наглядно

проявляет­ся в единстве двух сторон слова: слова как носителя определенного

понятия и слова как обозначения (замещения) предмета в про­цессе общения. При

этом в слове актуализируются также субъек­тивно-оценочные компоненты значения,

в которых выражается от­ношение к объекту со стороны субъекта, говорящего. В

этом и за­ключается сущность слова как единства обобщения и общения, мышления и

коммуникации. «Словесный знак по своей природе двойствен: с одной стороны, он

связан с механизмом обобщения, отражая в той или иной форме ступени

абстрагированного позна­ния явлений и предметов реального мира, с другой, он

связан с формированием мыслей и выражением различных интенций гово­рящего и

слушающего в процессе общения» [86, 65].

Нужно подчеркнуть, что многокомпонентность значения сло­ва — факт системы языка,

характерный для слова как виртуаль­ного знака в парадигматическом аспекте. В

самой лексической системе существуют обозначения для одного и того же объекта,

в которых дифференцируется именно отношение к объекту гово­рящего (ср.,

например, изба и лачуга, говорить и болтать, лежать и

валяться, бесполезный и никудышний и пр.) [45; 86].

В системе грамматических значений двойное преобразование, взаимодействие

функций языка выступают в наиболее общем виде. Это обусловлено качественной

спецификой грамматических значе­ний: отражая наиболее общие отношения,

которых неизмеримо меньше, чем предметов и явлений, между которыми они

суще­ствуют, грамматические значения образуют семантическую систе­му,

количественно более строго ограниченную и, следовательно, более легко

обозримую, чем лексическая система. Тем самым эта система представляет лучшие

возможности для выявления общих закономерностей.

Не будет преувеличением сказать, что в системе грамматиче­ских значений

проявляются в наиболее общий форме и законо­мерности мышления и

закономерности общения. Изучая эту си­стему, можно установить отношения,

важные для процесса поз­нания тех или иных явлений, и отношения, характерные

специаль­но для коммуникации.

Подчеркивая специфику грамматических значений как отра­жения отношений в

форме грамматической категории, нужно от­метить, что существуют и другие

взгляды на этот вопрос. Некото­рые лингвисты усматривают только

количественные различия меж­ду лексическими и грамматическими значениями, а

именно: раз­личия в степени абстракции, обобщения объективного мира,

пре­небрегая тем, что разная степень абстракции есть следствие каче­ственно

различных объектов познания.

В различных вариантах распространена точка зрения, согласно которой особенность

грамматических значений заключается в том,<401> что они выражают

отношения между словами, абстрагируясь от слов, в то время как лексические

значения представляют собой отражение реальных вещей

22. Здесь явно имеет место пропуск важ­нейшей ступени: отношения между

словами отражают отношения между предметами, следовательно, грамматические

категории, выражая отношения между словами, тем самым выражают отно­шения между

предметами23.

В конкретных языках имеются, конечно, и такие формально-структурные явления,

которые сами по себе не отражают никаких реальных отношений. Их нужно

отграничивать от значимых грам­матических явлений. Так, например, отдельные

типы склонений, спряжений, будучи дифференцированы формально, не выражают

никаких дифференцированных значений, и искать семантические различия, скажем,

между формой одного и того же падежа суще­ствительных различных типов

склонения в современном немецком или русском языках было бы бессмысленно.

Выше подчеркивалось, что качественная специфика граммати­ческого значения

проявляется и в плане содержания — отражение отношения и в плане выражения —

представление в форме грам­матической категории. Наличие этого способа

выражения и являет­ся решающим для идентификации той или иной грамматической

категории в конкретных языках, поскольку одни и те же реальные отношения не

обязательно преобразуются в грамматические кате­гории в каждом языке. В

системе грамматических категорий могут проявляться таким образом наиболее

общие различия в категори­зации действительности.

Рассмотрим более подробно понятие грамматической катего­рии. Как и многие другие

понятия, широко используемые в язы­кознании, грамматическая категория не имеет

общепризнанного определения. В более широком понимании этот термин

употреб­ляется для обозначения определенных видов классификации. При таком

подходе к грамматическим категориям относят самые раз­личные явления, в том

числе части речи, различные структурно-<402>семантические классы внутри

частей речи и т. д. В более узком плане грамматическая категория трактуется как

совокупность определенных грамматических значений, выражаемых специаль­ными

грамматическими средствами24.

При этом к грамматическим категориям относят главным образом такие

морфологические ка­тегории, как число, падеж, время, наклонение и т. д.

При рассмотрении грамматической категории с точки зрения языкового значения ее

основными признаками можно считать следующие: 1) наличие по меньшей мере двух

значений, отра­жающих однородные противоположные отношения (грамматиче­ская

оппозиция); 2) обязательное выражение этих значений спе­циальными

грамматическими средствами: некорневыми морфе­мами, чередованием фонем,

служебными словами (аналитические формы), местоположением, просодическими

средствами25. Важно

подчеркнуть, что эти средства могут выступать не только изоли­рованно (одно

какое-либо из них для выражения одной категории), но и в различных

совокупностях, что в значительной степени, как будет показано ниже, обусловлено

видом грамматического зна­чения. Здесь отметим лишь, что считаем необоснованным

огра­ничивать грамматические категории случаями, когда те или иные

грамматические значения выражаются только одним способом.

При таком понимании формальных средств выражения указан­ные признаки

обнаруживаются и в морфологических и в синтак­сических категориях.

Общая специфика грамматических значений, обусловленная характером отражаемого

объекта и способом выражения, опре­деляет также наиболее общие различия, на

основании которых можно выделить виды грамматических значений. В зависимости от

типа отражаемого в языке реального отношения можно выделить три вида

грамматических значений.<403>

В основе значений первого вида лежат объективные отношения между предметами и

явлениями: отношение предмета и признака, субъектно-объектные,

пространственные, количественные, при­чинно-следственные и др. Значения (1)

могут реализоваться уже на уровне слова (их часто рассматривают как

«сопутствующие» грам­матические значения слова), причем способы выражения их

раз­личны в зависимости от формальной структуры языка.

Выступая в словоформе и образуя единое целое с лексическим значением слова,

эти значения соотносятся с независимым от акта общения денотатом. Таким

образом, субъективный компонент здесь минимален, а коммуникативная

направленность реализует­ся опосредствованно через предложение в целом. Все

эти особенно­сти можно наблюдать на любом из этих значений.

Так, например, категория числа существительных включает два соотносительных

(однородных противоположных) значения — единственное и множественное число,

отражающих наиболее об­щие количественные отношения, познанные человеком и

обяза­тельно выражающихся грамматическими средствами. «Немарки­рованность»

единственного числа здесь чисто внешняя, ибо отсут­ствие форманта

множественного числа однозначно выражает «единственность»

26.

Ко второму виду (2) относятся значения, в основе которых лежит отношение

объективного содержания высказывания к дей­ствительности, а именно: лица,

времени, наклонения27.

В отношении значений (2) можно говорить об опосредствован­ной соотнесенности с

действительностью, поскольку выражаемые ими отношения хотя и существуют

объективно и независимо от участников общения, но обусловлены актом общения,

который как бы является точкой отсчета для этих значений

28. Формы лица диф­ференцируют носителя действия как говорящее, слушающее

или<404> некое третье «лицо»; формы наклонения характеризуют каждое

действие как реальное, возможное или желательное, что очень важно именно для

коммуникации.

В категории времени глагола коммуникативный компонент значения выступает еще

отчетливее: понятие времени, познанного человеком, преобразуется в языке в

грамматические значения на­стоящего, прошедшего и будущего, точкой отсчета для

которых является сам момент сообщения о данном действии (момент речи)

29. Лексические же средства выражают абсолютное время действия, если считать

абсолютным временем, скажем, даты, выраженные непосредственно или

опосредствованно через наречия или суще­ствительные.

В основе значений третьего вида (3) лежит отношение говоря­щего к

высказываемому. Эти значения имеют непосредственно коммуникативно-оценочный

характер и представляют собой не­обходимый компонент окончательного

преобразования знаний, которыми владеет говорящий, в информацию для

слушающего.

Но в грамматическое значение преобразуется не всякое субъ­ективное отношение

говорящего к высказываемому им, а только те отношения, которые необходимы для

коммуникации. Определяю­щим в этом преобразовании является ориентация на

определенно­го рецепиента, учет его осведомленности.

Коммуникативно-оценочное отношение говорящего к выска­зываемому

манифестируется в следующих основных категориях: а) в категории

коммуникативной установки (цели высказывания), образующей оппозицию:

сообщение/вопрос/побуждение (каждое предложение обязательно оформляется как

повествова­тельное, вопросительное или побудительное); б) в категории

ком­муникативного задания, включающей значения данного — но­вого. Обе эти

категории имеют общую основу: говорящий оценивает осведомленность слушающего.

Различия между ими заключают­ся в том, что в значениях коммуникативной

установки взаимо­действуют два компонента: осведомленность слушающего и

само­го говорящего. Говорящий либо сообщает, что он знает, но чего, как он

предполагает, не знает слушающий, либо спрашивает о том, чего не знает, но

что, как он предполагает, знает слушающий.

В категории коммуникативного задания значения данного и но­вого дифференцируются

целиком на основе предполагаемой осве­домленности слушающего

30: данное (известное для слушающего)<405> служит опорой, исходным

пунктом для сообщения нового (неизве­стного для слушающего). При этом

коммуникативное задание накладывается на коммуникативную установку: и в

сообщении, и в вопросе, и в побуждении данное и новое дифференцируется по

одному и тому же принципу. Ср. Петр пришел и Петр

пришел; Пришел Петр? и Петр пришел?; Приходи к нам

завтра и При­ходи к нам завтра.

К значениям (3) следует также отнести: а) определенность/ неопределенность

(конечно, в том случае, если эти значения обра­зуют грамматическую категорию),

которые весьма сходны со зна­чениями данного/нового по своей коммуникативной

обуслов­ленности, но в большинстве языков ограничены именем сущест­вительным и

представляют собой, следовательно, морфологиче­скую категорию; б)

категоричность/предположительность; эти значения, как и значения

коммуникативной установки, обуслов­лены осведомленностью говорящего: Он

уехал в Ленинград — Оче­видно (вероятно, может быть) он уехал в Ленинград.

В значениях (3), как видим, преобладает субъективный компо­нент, но

субъективное отношение говорящего, выражаемое в этих значениях, обусловлено

объективными обстоятельствами: осве­домленностью его и слушающего и ситуацией

общения.

В плане выражения семантические различия между выделяе­мыми видами

грамматических значений проявляются в двух нап­равлениях: в средствах

формального выражения и в различной валентности, ограниченности лексическим

материалом и синтак­сическими структурами.

Значения (1) выражаются, как правило, морфологическими средствами —

синтетическими и аналитическими. Они ограни­чены прежде всего частями речи, а

также отдельными разрядами слов внутри частей речи. Это объясняется именно

характером вы­ражаемых ими отношений: не все отношения этого типа

свойствен­ны всем предметам, обозначаемым соответствующими словами (частями

речи). Так, например, противопоставленные залоговые формы во многих языках

имеют только переходные глаголы, ос­новная масса которых имеет общий

семантический признак, тре­бующий точного выражения субъектно-объектного

отношения, что и достигается залоговыми формами; степени сравнения возмож­ны

только у слов, выражающих признак, доступный количествен­ному измерению.

Значения (2) также выражаются морфологическими сред­ствами, но они ограничены

(речь идет об индоевропейских языках) личными формами глагола, а тем самым

актуализируются только на уровне предложения. Лицо, время и наклонение

являются обя­зательными компонентами содержания предложения.

Значения (3) выражаются такими синтаксическими средства­ми, как порядок слов,

особые синтаксические конструкции, а так­же некоторыми модальными словами и

частицами. Но особая роль<406> среди средств выражения значений (3)

принадлежит интонации. Интонационные структуры (интонемы) являются обязательным

и, что особенно важно, однозначным средством актуализации ком­муникативного

задания. При выражении же коммуникативной установки роль интонационных структур

может варьироваться от обязательного средства до ослабленных вариантов и даже

полной нейтрализации (вопрос, побуждение) [57]

31. Значения (3) в силу своего коммуникативно-оценочного характера не

ограничены лек­сическим материалом. Но они, как и значения (2), ограничены

синтаксически: и те и другие эксплицитное выражение находят только в

предложении. Значения (2) и (3), превращая некоторую последовательность слов в

законченную коммуникативную едини­цу, являются, таким образом, необходимым

компонентом каждого предложения независимо от его лексического состава.

Подчерки­ваем, что значения (3) так же обязательны в каждом предложении, как и

значения (2). Группа слов с личной формой глагола, т. е. с выраженными

значениями лица, времени и наклонения (нужно учитывать также возможность

нулевой формы связки в некоторых языках), еще не есть предложение, если она не

оформлена как со­общение, вопрос, побуждение и если в ней не выражено

коммуни­кативное задание, т. е. не показано, что является данным и что новым.

Таким образом, именно в предложении, и только в предложе­нии, реализуются в

единстве с лексическими все виды граммати­ческих значений, отражающих

отношения, актуальные для сооб­щения как в плане познавательно-объективного

содержания, так и в плане коммуникативно-субъективной оценки. Внешне это

единство проявляется в том, что словоформы, выражающие объек­тивные

отношения, преобразуются в члены предложения, кото­рые располагаются

относительно друг друга и объединяются ин­тонационной структурой

соответственно коммуникативной уста­новке и коммуникативному заданию.

Предложение как основная единица общения представляет собой, таким образом, в

плане со­держания «единство во множестве», конгломерат значений, в ко­торых

отражается объективная действительность и выражается отношение к ней

говорящего субъекта [4; 12; 65].

ПРОБЛЕМА СООТНОШЕНИЯ ЯЗЫКА И ЛОГИКИ

В аспекте связи языка и мышления проблема соотношения язы­ка и логики может

иметь двоякий смысл в зависимости от пони­мания самого термина «логика»,

который употребляется неодно­значно.<407>

«Логика» («логический») употребляется в широком смысле как синоним мышления,

мыслительного, а поскольку мышление отра­жает действительность, то

обозначение «логический» распростра­няется в этом случае и на объективные

закономерности. Такое по­нимание логики связано с понятием диалектической

логики, от­ражающей объективную (естественную) диалектику вещей. «Логика есть

учение о внешних формах мышления, о законах развития всех материальных,

природных и духовных вещей, т. е. развития всего конкретного содержания мира

и познания его, т. е. итог, сумма, вывод истории познания мира» [42, 84].

Широкое значение термина «логический» выступает в таких контекстах, как,

например: «внутренняя логика развития», «логика предмета, характера»,

отражение в языке «логических закономер­ностей мышления» и т. п.

«Логика» («логический») употребляется в более узком смысле как обозначение

формальной логики — науки о законах и формах правильного (непротиворечивого)

мышления, которая противо­поставляется содержательной диалектической логике.

Но и в этом случае термин «логика» не совсем однозначен. К формальной логике,

как известно, относится и традиционная аристотелев­ская логика и

математическая (символическая) логика. Известно, что между ними существуют

важные различия (они раскрываются, правда, в литературе неоднозначно).

Формальная логика не при­равнивается к теории познания. Обычно

подчеркивается, что она не изучает мышление в целом, а только охватывает

некоторые его стороны, в частности, что она должна служить орудием контроля

за точным и однозначным оперированием понятиями внутри тео­ретической

системы.

«Современная формальная логика с ее аксиоматическими по­строениями довольно

далеко отошла от структуры естественного мышления и не сделала своим

непосредственным предметом струк­туру теоретического мышления наших дней, а

именно последнее является объектом интересов логики науки» [56, 139].

Характер­но также следующее высказывание А. Эйнштейна: «Чисто логи­ческое

мышление само по себе не может дать никаких знаний о мире фактов; все

познание реального мира исходит из опыта и завершается им. Полученные чисто

логическим путем положения ничего не говорят о действительности» [100, 62].

В настоящее время проблемы логики приобрели особую акту­альность в связи с

развитием кибернетики и логики науки и широ­ко дискутируются на различных

симпозиумах и в печати. Особо обсуждается вопрос о необходимости синтезирования

существую­щих видов логики, в частности ее широкого и узкого вариантов.

Показательно в этом отношении, например, что в резолюции сим­позиума по логике

и методологии науки (июнь 1965, г. Киев) кон­статируется, «что в настоящее

время разработка актуальных проблем теории мышления невозможна на основе

средств тради<408>ционной формальной логики», «что противопоставление

друг другу «содержательной» и «формальной» логики диалектической и

мате­матической логик несостоятельно».

Для плодотворного обсуждения вопроса о соотношении языка и логики, очевидно,

прежде всего необходимо установить, какая логика имеется в виду. Однако в

большинстве работ по этому вопросу виды логики не разграничиваются, не

уточняется, какой аспект логического анализа предполагается в данном случае.

Это приводит к подмене понятий и является причиной самых противо­речивых

точек зрения.

Для изучения взаимосвязи мышления и языка особенно важ­но дифференцировать

широкое и узкое понимание логики32

. Это необходимо прежде всего для решения традиционной проблемы соотношения

логических и языковых категорий (часто ее форму­лируют как соотношение

логических и грамматических категорий, хотя вопрос, как правило, не

ограничивается грамматическими категориями, если не понимать грамматику широко,

как равно­значную языку).

При широком понимании логики под логическими категориями в конечном счете

понимают мыслительные категории, отражающие реальные объекты. Такое понимание

лежит в основе теории по­нятийных категорий, представленной у О. Есперсена, а

также у И. И. Мещанинова. Так, Есперсен пишет: «Следовательно, при­ходится

признать, что наряду с синтаксическими категориями, или кроме них, или за

этими категориями, зависящими от струк­туры каждого языка, в том виде, в

каком он существует, имеются еще внеязыковые категории, не зависящие от более

или менее слу­чайных фактов существующих языков. Эти категории являются

универсальными, поскольку они применимы ко всем языкам, хотя они редко

выражаются в этих языках ясным и недвусмысленным образом. Некоторые из них

относятся к таким фактам внешнего мира, как пол, другие к умственной

деятельности или к логике. За отсутствием лучшего термина я буду называть эти

категории понятийными категориями. Задача грамматистов состоит в том, чтобы в

каждом конкретном случае разобраться в соотношении, су­ществующем между

понятийной и синтаксической категориями». [22, 57—58].

Из такого же широкого понимания логических категорий исходит также, например, М.

Докулил, разграничивая синтакси­ческие и гносеологико-логические категории и

подчеркивая, что<409> последние отражаются в синтаксических категориях

опосредство­ванным и сложным образом [21]. Из узкого понимания логики ис­ходит,

например, В. 3. Панфилов, который относит к логическим категориям только

категории «логико-грамматического уровня», противопоставляя последние

грамматическим категориям, не свя­занным, по его мнению, непосредственно с

мышлением, хотя и обла­дающим определенным значением [63].

Если речь идет о связи языка и формальной логики (т. е. логики в узком

понимании), то вопрос о соотношении логических и грам­матических категорий

должен быть ограничен соответственно ка­тегориями, формами мышления, которыми

занимается формаль­ная логика.

Наиболее часто обсуждение вопроса о соотношении логики и языка (грамматики)

исходит из традиционной формальной логики, соответственно этому предметом

рассмотрения являются такие проблемы, как соотношение понятия и слова,

суждения и пред­ложения. Значительно меньше внимания привлекает проблема

умозаключения как логической формы мышления и языковых форм ее выражения.

Нужно подчеркнуть, что и в отношении этих ограниченных и достаточно старых

проблем отмечается чрезвы­чайная пестрота взглядов и концепций, которые можно

рассмотреть здесь только в самом общем схематическом виде.

Соотношение слова и понятия является одним из самых спор­ных вопросов и в

логике и в языкознании. Основа споров — это отношение понятия и значения

слова. Обобщая самые разнообраз­ные высказывания, можно выделить два основных

взгляда: 1) зна­чение слова приравнивается понятию (или, наоборот, понятие

отождествляется со значением слова); 2) значение слова рассматри­вается как

языковая категория плана содержания, познаватель­ным субстратом которой

является понятие как логическая кате­гория. Второй взгляд представляется нам

правильным и соответ­ствующим тому пониманию языкового значения вообще,

которое развивалось в предыдущем разделе. Нужно подчеркнуть, что эта

концепция соотношения понятия и значения слова находит все большее признание

не только среди лингвистов, но и среди логи­ков, философов. Такой взгляд на

соотношение понятия и значения развивает, например, А. А. Абрамян: «Значение,

не сливаясь с понятием, предполагает его» [1, 82].

Сходную мысль с подчеркиванием двух возможных аспектов рассмотрения

содержания слова находим также у А. Шаффа: «В за­висимости от того,

воспринимаем ли мы данное мыслительно-языковое образование с точки зрения

мыслительного процесса или языкового (т. е. в зависимости от того, на какой

из двух сто­рон мы акцентируем ваше внимание), оно выступает или как поня­тие

(содержание понятия), или как значение слова» [92, 290].

В области языкознания проблеме «слово и понятие» также пос­вящено много работ, в

которых очень убедительно доказывается,<410> что значение слова

неправомерно просто отождествлять с поняти­ем, соответственно тому, как нельзя

отождествлять язык и мышле­ние (см. гл. «Знаковая природа языка» раздел

«Понятие языко­вого знака»).

Пожалуй, еще более спорной, но не менее популярной являет­ся проблема

соотношения суждения и предложения, логических и грамматических субъекта и

предиката. Сложность и запутанность ее прежде всего обусловлена тем, что не

существует общеприня­того определения суждения и его членов (терминов) S

и Р, а тем самым их соотношения с соответствующими языковыми

катего­риями33. Основными

линиями расхождений можно считать следую­щие. Существует два основных

определения логического сужде­ния. Во-первых, суждение рассматривается как

познавательный акт, в котором предмету (субстанции, вещи) приписывается

какой-либо общий признак. Предмет является содержанием логического субъекта,

признак — логического предиката, отношение между S и Р может

быть либо истинным, либо ложным. Считается — яв­но или неявно, — что S и Р

тем самым выражаются грамматическими подлежащим и сказуемым (слово в

именительном падеже обозна­чает носителя признака, выраженного в сказуемом).

Во-вторых, суждение определяется как высказывание чего-то о чем-то,

соот­ветственно этому субъект и предикат суждения рассматриваются как

«подвижные» категории, а это означает, что S и Р могут

выра­жаться любыми членами предложения. Так, например, в предло­жении

Строится дом предикат усматривается в подлежащем, а субъект в сказуемом; в

предложении Он приехал быстро считают предикатом быстро, а

субъектом Он приехал.

Вторая концепция в сущности уравнивает логическое сужде­ние с тем, что с

конца прошлого века интерпретировалось как пси­хологическое суждение, да и в

настоящее время в зарубежной лингвистике всегда фигурирует под этим названием

(например, у Л. Блумфилда, Е. Куриловича, Ш. Балли и многих других).

Таким образом, вся эта проблема усложняется неразграниче­нием в мышлении

логического и психологического. Различие меж­ду ними просто снимается: либо

психологическое суждение вооб­ще устраняется, либо целиком отождествляются

оба понятия.

Между тем можно отметить попытки аргументированного разграничения

психологического и логического суждения [87]. Заслуживает внимания также анализ

соотношения психологи­ческого и логического в общефилософском аспекте у Т. Д.

Павло­ва, который рассматривает его как диалектическое единство субъективного и

объективного [61].<411> По вопросу о соотношении суждения и предложения

суще­ствуют также две точки зрения. Одни исследователи считают, что в каждом

предложении выражается суждение, а суждение может выражаться только в

предложении. Некоторые авторы, прини­мающие этот постулат, пытаются только

как-то разрешить сомне­ния, возникающие в связи с вопросительными и

побудительными предложениями, а также односоставными.

Другие полагают, что суждение не обязательно заключается в любом предложении.

Исходя из понимания суждения как выра­жения единства отдельного и общего

(«особенного» и «всеобщего» у Гегеля) различают предложения, выражающие

суждение (т. е. отношение отдельного и общего, предмета и признака), и

предло­жения, не выражающие суждения (т. е. не имеющие этого призна­ка). Так,

Гегель пишет: «Суждения отличны от предложений; в последних содержатся такие

определения субъектов, которые не стоят в отношении всеобщности к ним, —

состояние, отдельный поступок и т. п.». Гегель считает, что нельзя считать

суждением предложения типа Я хорошо спал; Цезарь родился в Риме в таком-то

году и т. п. [14, 275]34.

Если сравнивать обе точки зрения на соотношение суждения и предложения, то можно

установить, что их противоречивость коренится в одностороннем подходе и к

суждению и к предложе­нию. В первом случае исходят из понимания суждения как

позна­вательного акта — обнаружения признака в предмете, а в пред­ложении

усматривают только одну его сторону — формирование мысли. Отсюда делают вывод

об обязательной коррелятивной связи между ними: если есть суждение, то должно

быть предложе­ние, и наоборот. Во втором случае категорически

противопостав­ляются мыслительное и коммуникативное содержание предложе­ния,

причем актом мысли признается только установление отно­шения отдельного и

общего, если именно это отношение выступает на первый план. Если же предложение

преследует непосредствен­но коммуникативную цель, то считается, что оно не

выражает суж­дения (как, например Я хорошо спал или Вчера приехала

моя се­стра).

Нужно признать совершенно естественным, что обе точки зре­ния не удовлетворяют

требованиям развивающихся языкознания и логики. Многие пытаются найти более

доказательные способы выяснения соотношения между логическими и языковыми

катего­риями, в частности между суждением и предложением. Усилия направлены в

большинстве случаев на то, чтобы преодолеть тен­денцию усматривать между ними

непосредственное прямолиней<412>ное соотношение. Однако при этом

ограничиваются, как правило, частными вопросами, связанными с отдельными видами

предло­жений и суждений [89; 90; 101; 108].

Нам представляется, что основной недостаток существующих вариантов решения

проблемы соотношения логических и языко­вых категорий заключается в том, что

это соотношение интерпре­тируется как прямолинейно-однозначное в самом общем

виде, что роль языка в мышлении сводится к форме выражения логических

категорий. При этом игнорируется сложность и мышления и язы­ка, специфическое

переплетение в них познавательного и комму­никативного компонентов, а также

особенностей их функциони­рования в разных сферах человеческой деятельности.

БИБЛИОГРАФИЯ

1. А. А. Абрамян. Значение как категория семиотики. «Вопросы

фи­лософии», 1965, №1.

2. В. Г. Адмони. Введение в синтаксис современного немецкого языка.

М., 1955.

3. В. Г. Адмони. О многоаспектно-доминантном подходе к граммати­ческим

явлениям. — ВЯ, 1961, №2.

4. В. Г. Адмони. Партитурное строение речевой цепи и система

грам­матических значений в предложении. «Филол. науки», 1961, №3.

5. Н. Д. Арутюнова. О простейших значимых единицах языка. — В сб.:

«Проблемы языкознания». М., 1967.

6. Ш. Балли. Общая лингвистика и вопросы французского языка. М., 1955.

7. А. Берг, И. Но вик. Развитие познания и кибернетика. «Ком­мунист»,

1965, №2.

8. Л. Блумфилд. Язык. М., 1968.

9. С. Блэк. Лингвистическая относительность (Теоретические воззре­ния

Б. Л. Уорфа). — В сб.: «Новое в лингвистике», вып. 1. М., 1960.

10. В. А. Богородицкий. Общий курс русской грамматики. М., 1935.

11. Н. Винер. Кибернетика и общество. М., 1958.

12. В. В. Виноградов. Основные вопросы синтаксиса предложе­ния. — В сб.:

«Вопросы грамматического строя». М., 1959.

13. Л. С. Выготский. Мышление и речь. М. — Л., 1934.

14. Гегель. Соч., т. 1. М. — Л., 1929.

15. Г. Глисон. Введение в дескриптивную лингвистику. М., 1959.

16. Б. Н. Головин. Введение в языкознание. М., 1966.

17. Б. Н. Головин. Заметки о грамматическом значении. — ВЯ, 1962, №2.

18. М. М. Гухман. Лингвистическая теория Л. Вейсгербера. — В сб.:

«Вопросы теории языка в современной зарубежной лингвистике». М., 1961.

19. М. М. Гухман. О единицах сопоставительно-типологического ана­лиза

грамматических систем родственных языков. — В кн.: «Структур­но-

типологическое описание современных германских языков». М., 1966.

20. М. М. Гухман. Э. Сепир и этнографическая лингвистика. — ВЯ, 1954, №1.<413>

21. М. Докулил. К вопросу о морфологической категории. — ВЯ, 1967, №6.

22. О. Есперсен. Философия грамматики. М., 1958.

23. Н. И. Жинкин. Механизмы речи. М., 1958.

24. Н. И. Жинкин. О кодовых переходах во внутренней речи. — ВЯ, 1964. №6.

25. Л. Н. Засорина. Трансформация как метод лингвистического

эк­сперимента. В сб.: «Тезисы докладов на конференции по структур­ной

лингвистике, посвященной проблемам трансформационного мето­да». М., 1961.

26. В. А. Звегинцев. Лингвистические универсалии и лингвистика

универсалий. — В сб.: «Проблемы языкознания». М., 1967.

27. В. А. Звегинцев. Очерки по общему языкознанию. М., 1962.

28. В. А. Звегинцев. Теоретико-лингвистические предпосылки ги­потезы

Сепира — Уорфа. — В сб.: «Новое в лингвистике», вып. 1. М., 1960.

29. И. П. Иванова. К вопросу о типах грамматических значений. «Ве­стник

ЛГУ», 1956, №2.

30. А. В. Исаченко. О грамматическом значении. — ВЯ, 1961, №1.

31. С. Карцевский. Об асимметричном дуализме лингвистического знака. — В

кн.: В. А. Звегинцев. История языкознания XIX—XX ве­ков в очерках и

извлечениях, ч. II. М., 1965.

32. Г. Клаус. Кибернетика и философия. М., 1964.

33. Г. В. Колшанский. Логика и структура языка. М., 1965.

34. Г. В. Колшанский. О функции языка. — В сб.: «Иностранные языки в

высшей школе», вып. 2. М., 1962.

35. М. М. Кольцова. Физиологическое изучение явлений обобщения и

абстракции. — В сб.: «Язык и мышление». М., 1967.

36. П. В. Копнин. Природа суждения и формы его выражения в язы­ке. — В

сб.: «Мышление и язык». М., 1957.

37. И. М. Коржинек. К вопросу о языке и речи. — В кн.: «Пражский

лингвистический кружок». М., 1967.

38. Н. Н. Коротков, В. З. Панфилов. О типологии грамматиче­ских

категорий. — ВЯ, 1965, №1.

39. К. Г. Крушельницкая. Грамматические значения в плане взаимоотношения

языка и мышления. — В сб. «Язык и мышление». М., 1967.

40. К. Г. Крушельницкая. Трансформационный метод и пробле­ма значения. —

В сб.: «Иностранные языки в высшей школе», вып. 3. М., 1964

41. Е. С. Кубрякова. Комментарий к кн.: Л. Блумфилд. Язык. М., 1968.

42. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 29.

43. В. И. Ленин. философские тетради. М., 1947.

44. A. A. Лeонтьев. Психолингвистика. М., 1967.

45. A. A. Лeонтьев. Слово в речевой деятельности. М., 1965.

46. А. Н. Леонтьев. Культура, поведение и мозг человека. «Вопро­сы

философии», 1968, № 7.

47. А. Н. Леонтьев. О механизме чувственного отражения. «Вопро­сы

психологии», 1959, №2.

48. А. Р. Лурия. Теория развития высших психических функций. «Воп­росы

философии», 1966, №7.

49. К. Маркс. Из ранних произведений. М., 1956.

50. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 3

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36