Книга: Общее языкознание - учебник

Книга: Общее языкознание - учебник

зашухариться и т. д. Богато представлена синонимика, связанная со словом

деньги: сара, сарочка, сармак, сарга, рыжье и т. д.; особые названия

существуют для рубля, тысячи, трех копеек, десяти копеек и т. д. Несколько

названий имеет воровской притон: гоп, шалман, хевра, хаза, малина и т.

д. Существует не­сколько названий для кошелька и портмоне: кожа, шмель,

висячка и т. д. Развернутой синонимикой обладает глагол доносить

или донести: лягнуть, хапать, продать, барнаулить и др.

Довольно развита терминология, относящаяся к воровско­му быту. Много слов,

связанных с ругательствами, например: легавый, сука, кобёл, шкет, пацан,

шпана и т. п., много синонимов имеет слово проститутка: шмара, маруха,

баруля, малява, бикса, мигнетка, броха и т. п. Не скупится преступный мир и

на пренебрежительные названия для своих постоянных врагов — представителей

органов милиции, уголовного розыска, суда и т. д., ср. название милиционера:

легавый, легаш, мент, мильтон и т. д., работники Московского уголовного

розыска имеют про­звище мурки, ср. также другие названия для работников

уголов­ного розыска — жабы, лягушки и т. п.

Воровской жаргон богат образными идиоматическими выра­жениями типа ширму

крыть 'заниматься карманными кражами' (от слова ширма 'кашне,

которым прикрывают руки при соверше­нии карманных краж'), сару коцать,

букв. „бить деньги" в том же значении, нарезать винта 'убежать из места

заключения', стукнуть шпалерам 'убить кого-либо из револьвера ',

брать на перетырку 'организовать быструю передачу по рукам украден­ной

вещи', стоять на стреме 'караулить' и др.

Лексике воровского жаргона нередко присущ циничный и грубый эвфемизм,

стремящийся прикрыть обычными по внешней форме словами различные преступные

действия: 'украсть' вы­ражается глаголом купить, 'ударить кого-либо

ножом' — по­царапать пером, 'заниматься карманными кражами' — крыть

ширму, 'воровать' — работать или торговать и т. д. Удачная

кража называется чистой работой, медвежатник или кассир

означает 'взломщик сейфов'; человек, принадлежащий к уголов­ному миру,

называется просто свой или своя; 'убивать с целью ог­рабления'

выражается внешне безобидным глаголом мокрить и т. д.

В этом цинизме ярко отражена особая психология людей уго­ловного мира, презрение

к нормам и правилам человеческого об<485>щежития, напускная бравада и

грубость. «Ирония и юмор, на­смешка и презрение к существующему, — замечает В.

М. Жир­мунский, —порождаются не столько положительным социальным идеалом,

сколько нигилистическим отрицанием всех общезначи­мых социальных ценностей,

анархическим бунтарством и цини­ческим аморализмом» [32, 163].

Типология воровского жаргона имеет смешанный характер. В нем содержатся и

некоторые признаки корпоративных жар­гонов, и отдельные элементы условных

языков, существующих на базе своеобразного воровского просторечия.

УСЛОВНЫЕ ЯЗЫКИ РЕМЕСЛЕННИКОВ-ОТХОДНИКОВ, ТОРГОВЦЕВ И

БЛИЗКИХ К НИМ СОЦИАЛЬНЫХ ГРУПП

Условные языки ремесленников-отходников, торговцев и т. д. были широко

распространены в царской России. Наибольшей из­вестностью среди них

пользовались так называемые офени — кре­стьяне Вязниковского, Ковровского и

частью Шуйского уездов Владимирской губернии, которые, торгуя разными

мелочными товарами, ежегодно со своими подвижными лавочками-коробьями

отправлялись во все концы России вплоть до самых отдаленных областей Сибири

[64, 22].

Условные языки существовали также у странствующих реме­сленников — Шаповалов,

портных, глинотоповит. д. Существуют сведения о распространении тайных языков

среди нищих и т. д.

Лексико-семантическая система искусственных языков-жар­гонов этого типа

свободна от узкой профессиональной специали­зации. По наблюдениям В. Д.

Бондалетова, их словарь включает в себя обозначения главнейших явлений и

предметов природы, пищи, жилища, утвари, одежды и обуви, человека, животных и

растений, типичных действий и качеств и т. д., т. е. всего того, с чем

приходилось иметь дело ремесленникам и торговцам как на стороне, так и у себя

дома. Доля собственно профессиональной лексики в арго не превышает 5%

словарного фонда и включает обозначения лишь важнейших предметов и понятий

соответ­ствующей профессии [15, 11].

Наиболее характерной особенностью условных языков стран­ствующих ремесленников,

торговцев и т. п. является их ярко вы­раженный криптолалический характер,

выражающийся в стре­млении употреблять специально изобретенные или искусственно

деформированные слова, совершенно непонятные для окружаю­щих. Их значение

известно только узкому кругу лиц, пользую­щихся этим языком. Ниже приводятся

образцы слов из условного языка офеней: баш 'грош', брысить

'весить', бурьмеха 'шуба' вербухи 'глаза', вершеть

'видеть', висляк 'огурец', воскарь 'лес', вохра 'кровь',

вячо 'много', дряба 'вода', дулик 'огонь', елтуха<

486> 'жена', жуль 'ножик', качуха 'тюрьма', костер

'город', куреха 'деревня', ламиха 'полтина', лох

'мужик', мурлять 'варить, печь', мурляло 'повар', пащонок

'дитя, ребенок', прилеш 'при­казчик', пулец 'купец', стоден

'богат', троить 'есть', феро 'сено', хирки 'руки',

широго 'дорого', шур 'вор', щедреха 'све­ча', яжжуха

'брюхо' [64, 25—27]. Примеры из условного язы­ка мелких торговцев г. Кашина:

бусать 'пить', вершать 'знать', дуль 'мужик', елкас

'картуз', зонить 'нести', керить 'пить', маз 'товарищ',

мара 'девица', тарить 'курить', шамно 'дешево' и т. д. [60,

11—18].

Общее назначение этой криптоглоссии понятно. Фразы, со­ставленные из подобных

слов, были непонятны для окружаю­щих. Тайный язык давал возможность боящимся

конкуренции ремесленникам скрыть секреты своего ремесла.

Торговцам часто было необходимо договориться друг с другом о совместном обмане

покупателя, о заключении какой-нибудь темной сделки и т. п. Наличие непонятного

для окружающих жаргона лучше всего способствовало достижению этих целей, ср.,

например, фразу: Обтыривай, маз, чапцов-то клёвее: неёла не ухлят

'обделывай, друг, покупателей-то ловчее: ничего не смы­слят' [60, 24] или

скумеш-то. 'Мужик спит у лошади, товар на телеге в мешке (а) нет никого:

волоки сюда ме­шок-то' [60, 22].

В. Д. Бондалетов утверждает, что условные языки занимают промежуточное

положение между подлинно искусственными, со­знательно конструируемыми

семиотическими системами (секрет­ными кодами, а также языками типа эсперанто,

новиаль) и при­родными, или естественными, языками, поскольку практическое

функционирование условных языков в значительной мере напоми­нает жизнь и

функционирование обыкновенных языков [15, 10— 11].

По своему типу условные языки не принадлежат к искусствен­ным языкам

жаргонного характера. В. М. Жирмунский относил их к категории жаргонов [32,

119]. М. Н. Петерсон сближал их С воровским жаргоном [49, 15]. Однако от

искусственных языков они отличаются тем, что не имеют искусственно созданной

грам­матической системы и существуют на базе разговорной речи. Именно это

свойство и придавало им особую гибкость и маневрен­ность.

ИСТОЧНИКИ ЖАРГОННОЙ ЛЕКСИКИ

Всякий жаргон существует, как правило, на базе разговорного языка данной страны.

Собственно жаргонная лексика всегда со­ставляет часть словаря жаргона, хотя в

некоторых жаргонах<487> ее процент может быть довольно высок, например, в

условно-про­фессиональных жаргонах бродячих торговцев и ремесленников.

Источники жаргонной лексики могут быть различными. Преж­де всего жаргоны

используют слова местного диалекта, часто при­давая им необычное и

специфическое значение, например, широко известный термин жаргона уголовников

баланда, возникший еще в царской России, восходит к диалектному ряз., тмб.,

симб. баланда 'род ботвиньи, холодец из заквашенного на муке от­вара

свекольной и иной ботвы с окрошкою' [23, 42]. В жаргоне уголовников это слово

приобрело значение тюремной похлебки.

Для образования жаргонных слов широко используется пере­осмысление значений,

например, угол 'чемодан' (т. е. вещь, за­нимающая какой-нибудь угол

дома), гроб 'сундук' (внешнее сход­ство), сука — ругательное

слово, употребляемое по отношению к доносчикам (импульсом для переосмысления,

по всей видимо­сти, послужил просторечный глагол сучиться 'передавать

друг другу новости, сплетни'); рыжьё 'золото' (сходство по цвету),

скачки 'танцы', шайбочки 'деньги' (использовано внешнее сход­ство

монеты с шайбой), предки 'родители', кожа 'бумажник' (название

материала), подковать 'повредить ногу при футбольной игре' (метафора),

отсвечивать 'мешаться' (метафора), маслина 'пуля' (внешнее

сходство), ишачить 'работать' (сравнение с ра­ботой ишака), увести

'присвоить' или 'украсть' (образное срав­нение), заправиться 'поесть'

(сравнение с заправкой машины бен­зином) и т. п.

Значительно реже слова создаются на основе звукоподражания, например, шамать

'есть' от шамкать, бимбор 'часы' (в воров­ском жаргоне) от звука типа

бим-бом, издаваемого при звоне стенных часов и т. д.

В ряде случаев возникновение новых слов и значений оказы­вается

опосредствованным наличием других жаргонных слов, например, слово легавый

'доносчик' связано с легавый 'пес'. Распространению этого слова,

связанного с названием породы со­баки, в значительной мере способствовало

распространенное в воровском жаргоне слово сука 'доносчик'. Слово

перо 'финский нож' не связано непосредственно с обычным словом перо.

Оно воз­никло при посредничестве слова писать 'резать', например,

расписал его, т. е. 'изрезал ножом'.

Типичным для жаргонных образований является явление «фо­нетической мимикрии» —

звукового уподобления слова или его преображенного варианта другим словам,

например, дай петуха, т. е. 'дай твою руку (пять пальцев), чтобы

поздороваться', хо­рёк, т. е. 'оценка «хорошо»', прошка

'нюхательный табак' (изме­ненное слово порошок при ассоциации с именем

Прошка), Мирошка 'мировой судья', по ассоциации с именем, Гришка —

'гривен­ник' (тот же принцип); Яшка — 'самосвал Ярославского завода' и

т. д.<488>

Жаргоны часто используют лексику других жаргонов. Такие слова воровского

жаргона, как кимать 'спать', кич 'тюрьма', косуха

'тысяча', похлить 'пойти', сармак 'деньги', хаза

'кварти­ра', ширмач 'карманный вор' и т. д. заимствованы из услов­ного

языка странствующих торговцев-офеней [20, 44—52].

Возможность взаимопроникновения различных жаргонов не­однократно отмечалась

исследователями этого вопроса. «Воров­ской жаргон немыслимо рассматривать

разрозненно от других жаргонов, — писал В. Тонков. — Между воровским языком и

прочими условными языками происходит взаимный обмен язы­ковым материалом, его

слова переходят не только в другие жар­гоны, но просачиваются в обыкновенную

речь». [65, 51].

В студенческом жаргоне, жаргонах школьников и в особен­ности в жаргоне стиляг

нередко встречаются заимствования из воровского жаргона, например: кимарить

или кимать 'спать', клифт 'пиджак, костюм', примирить

'спрятать', хруст 'рубль', хилять 'идти', хевра, хавира

'компания, группа «своих»', и т. д.

При переходе слова из одного жаргона в другой иногда суще­ственным образом

меняется его значение. Так, например, если в воровском жаргоне слово гоп

означает 'притон', то в жаргоне стиляг оно имеет значение 'вечеринка', если в

молодежном жар­гоне шайбочки означает 'деньги', то в жаргоне стиляг это

не про­сто 'деньги', а преимущественно 'денежные средства, приобре­тенные

нетрудовым или нечестным путем' и т. д.

Условные языки и жаргоны охотно прибегают к иноязычным заимствованиям.

Усвоению иноязычных заимствований отчасти способствовал подвижной образ жизни

некоторых социальных групп — ремесленников, торговцев, уголовных элементов и

др.

Однако главная причина заключается в том, что непонятное иноязычное слово

является хорошим средством маскировки. Так, в русских условных языках

исследователями обнаружены слова, заимствованные из цыганского языка, например

дуёк 'два рубля', ср. цыг. дуй 'два' деш 'десять рублей',

ср. цыг, деш 'десять', парняга 'двадцать пять рублей', от цыг.

парно 'белый', шур 'вор' от цыг. чорес 'воровать' и т. д.

[17, 235— 240]. Встречаются цыганские элементы и в русском воровском жаргоне,

например, хрять 'бежать, идти' от цыг. te px'ires 'хо­дить, бродить'

[7, 151], тырить, толкать 'красть' восходит к цыганскому глаголу te

terк's, имеющему значение 'держать, иметь, брать, ждать', и т. д. [7, 153].

Встречаются в условных языках, правда, в небольшом количе­стве, заимствования из

германских языков, например, агунда 'собака', флеш 'мясо',

стод 'бог', ср. шв. stod 'изваяние, ста­туя' [14, 231]. Из германских

заимствований, встречающихся в воровском жаргоне, можно отметить такие слова,

как блатной 'представитель уголовного мира'. По мнению В. В. Стратена,

это слово пришло в русский язык через польские арго из

немецкого<489>Rotwelsch, где имеются слова platt 'доверенный', Blatter

'вор' ср. также в языке идиш blat 'доверенный, согласный на что-либо', польск.

blat 'укрыватель краденого', blat byč 'согласить­ся на что-либо'. Далее,

клифт, 'пальто, пиджак' из немецкого арготического Kluft 'одежда' [62, 134]

и т. д.

Отмечены также заимствования из польского и украинского языков. Встречаются

отдельные заимствования из еврейского, например, ксива 'письмо',

хипес 'ограбление при участии краси­вой проститутки', хевра

'воровская компания или шайка' [69], масемат 'кошелек' [42, 123], а

также заимствования из тюркских языков, например, сара 'деньги' от тат.

сары 'желтый', вероятно при посредстве жаргонного слова рыжье

'деньги', кич 'тюрьма' от тат. k'ičä 'ночь, мрак' и т. п. [28,

166—179]. В условных язы­ках странствующих торговцев и ремесленников

обнаруживаются слова греческого происхождения, например, кимать

'спать', кисара 'четыре копейки', пенд 'пятак', декан

'десять копеек' [20], херка 'рука', микро 'мало' и т. д. В

некоторых условных языках встречаются заимствования из финно-угорских языков,

главным образом из мордовского, например: альма 'окно' от эрзя-морд.

вальма 'окно', качам 'дым' от эрзя-морд. качамо 'дым',

кулыснуться 'умереть' от эрзя-морд. куломс 'умереть', ламо

'много', ср. эрзя-морд. ламо 'много', тракс 'корова', ср.

мок­ша-морд. тракс 'корова' и т. д. [16, 260—268].

Жаргоны используют в основном словообразовательные сред­ства того языка, на базе

которого они существуют, хотя абсолют­ного единства в этом отношении между ними

нет. Словообразова­тельные средства так называемых условно-профессиональных

язы­ков шире. В таких жаргонах, как студенческий, жаргон уголов­ников, их

значительно меньше. При всем этом различии жарго­нам, существующим на базе

русского языка, присущи некоторые излюбленные суффиксы имен существительных.

Эти суффиксы следующие: 1) -ак/-як — слабак 'неспособный сделать

что-либо', общак 'общежитие', кисляк 'лимон', висляк

'огурец', ховряк 'ба­рин' и т. д.; 2) -ач — стукач

'доносчик', строгач 'строгий выговор', левач 'работающий налево'

(незаконно), липач 'изготовляющий фальшивые деньги или документы',

трепач 'говорящий вздор', ширмач 'карманный вор' и т. д.; 3)

-арь — тихарь 'переодетый агент уголовного розыска', дикарь 'не

курортник' и т. д.; 4) -ага/-яга — штормяга 'сильный шторм',

работяга 'работающий в лагере за другого', шарага 'компания «своих»'

и т. д.; 5) -уха — кинуха 'кинотеатр', степуха 'стипендия',

маруха 'любовница вора', вечеруха 'вечеринка', бармуха

'овца', косуха 'тысяча' и т. д.

6 Довольно часто употребляется суффикс -ник, например:<490>

обзетильник 'обманщик', сумарник 'амбар', бухарник 'стакан и

т. д. В обычном разговорном, а также литературном языке эти суффиксы

употребляются в словах со стилистически сниженным значением, имеющих нередко

фамильярный оттенок. В жаргонах они используются в целях придания словам

своеобразной экспрес­сии.

Довольно часто, опять-таки в целях придания экспрессия, используются в жаргонах

слова с уменьшительными суффиксами (инфантилизм речи), например: кадришка

'девушка', клифтишка 'пиджак', киношка 'кино', обаяшка

'обаятельная девушка', междусобойчик 'выпивка в узком кругу' и т. д.

Очень часто имеет место прием включения («сведения» — по А. А. Реформатскому,

универбизации), выражающийся в сведе­нии внешней синтагмы к внутренней: ср.

Третьяковка 'Третья­ковская галлерея', Ленинка 'библиотека им. В. И.

Ленина', зачетка 'зачетная книжка' и т. п. Этот прием восходит еще к

40-м годам XIX в.

В студенческом жаргоне употребителен искусственный суф­фикс -он,

например, выпивон 'выпивка', закусон 'закуска', рубон

'еда', потрясон 'потрясение' и т. д. Типичны для этого жаргона также

сокращения типа рест 'ресторан', теле 'телевизор', пед

'вело­сипед' и т. д. [59, 54].

В некоторых условно-профессиональных жаргонах в целях придания обычным словам

непонятной формы широко применялся прием префиксации слогов ку или

ша, шу, например, кутуча 'туча', кугора 'гора', кулуг

'луг', кувечер 'вечер', шурека 'ре­ка', шуветер 'ветер',

шугром 'гром' и т. д. [55,6—7]. Существо­вал также так называемый говор «по

щам», отличительная особен­ность которого состояла в том, что слово

удваивалось, причем в первый раз начальный согласный заменялся на ш, а

во второй раз конечный согласный — на ц. Например, шовроц =

ров, шайдац = дай и т. д. [29, 2].

В потайном языке немецких буршей, так называемом Li-Sprache, в целях

маскировки использовался слог -li-, например, Liliebe — Liebe 'любовь',

haliben — haben 'иметь' и т. д. [52, 158].

НЕКОТОРЫЕ ОБЩИЕ ОСОБЕННОСТИ

СОЦИАЛЬНЫХ РАЗНОВИДНОСТЕЙ РЕЧИ

Наряду с весьма существенными различиями, социальные раз­новидности речи имеют

некоторые общие особенности. Одна из таких особенностей состоит в том, что,

подобно территориальным диалектам, социальные разновидности речи также имеют

терри­ториальные различия. Совершенно очевидно территориальное

раз<491>личие так называемых крестьянских диалектов, поскольку различ­ны

сами территориальные диалекты. Территориальные различия обнаруживает также

профессиональная и жаргонная лексика.

Проф. П. Я. Черных приводит некоторые оленеводческие тер­мины, распространенные

в Колымском крае, например, выпороток 'молодой олений теленок не старше

двух месяцев от рождения', каргин 'убойный олень чукотской породы',

комляк 'олень, еще не достигший одного года', лончак (от лонись

'в прошлом году') 'олень по второму году', третик 'олень третьего года',

полетень 'мягкая часть оленьего мяса, снятая с заднего стегна', шастина

'часть оленьего стада в 50—100 голов' и т. д. Русская оленевод­ческая

терминология Печорского края имеет совершенно другой характер, например,

неблюй 'молодой олень, не достигший годового возраста', хорь

'олень-производитель в возрасте 3—4 лет', езейка 'скребок для выделки

шкур' и т. п.7

Вспоминая свои гимназические годы, Е. Д. Поливанов писал: «Я помню, как нам

во втором-третьем классе, например, в голову не приходило употребить в

разговоре между собою слово «угостить»: оно регулярно заменялось через

«фундовать», «зафундовать»... Совершенно не употреблялось и слово «товарищ» в

таких, напр., случаях, как «он — хороший товарищ»: надо было сказать кулей,

«хороший товарищ» — штрам кулей и т. д.» [50, 161]. По-види­мому, это был

какой-то местный гимназический жаргон города Риги. Современному молодежному

слэнгу эти слова неизвестны. Говоря о воровском жаргоне, Е. Д. Поливанов

отмечал, что еди­ного блатного языка у нас (как, вероятно, и в других больших

странах) не имеется: кроме наиболее распространенной (но те­кучей в

хронологическом отношении, т. е. с каждым годом претер­певающей значительные

изменения) системы криптолалического языка настоящих уголовных преступников и

диалектальных ее вариаций — по отдельным районам, часто даже по отдельным

тюрь­мам — есть еще целый ряд лишь приближающихся к «блатной музыке», но

весьма разнообразных жаргонов (или просто сово­купностей словарных

особенностей), иногда не носящих уже крип­толалического характера, из которых

каждый объединяет специ­фическую группу социальных низов (напр., или

проституток, или шулеров, или беспризорных и т. д.), притом в данном только

географическом районе, иногда в данном только городе [50, 167].

В. Тонков, занимавшийся в 30-х годах исследованием воров­ского жаргона,

отмечал, что в словарях московских тюрем пре­обладал архаическо-национальный

элемент, а в языке воров за­падных тюрем чувствовалось западное влияние [65,

55].

Существует жаргонная лексика, имеющая значение только<492> для

определенного города, например, в жаргоне спекулянтов часть улицы Горького в

Москве от гостиницы Москва до площади Мос­совета называется Плешка; Аннушка

— трамвай «А» в Москве, Павлинка — проспект Павлина Виноградова в

Архангельске и т. д.

Профессиональная и жаргонная лексика так же, как все в языке, исторически

изменчива. Бытовая профессиональная лек­сика меняется значительно быстрее, чем

специальная техничес­кая и научная терминология, что естественно связано с

прогрес­сом в области техники. Так, например, с изменением техники

из­готовления плотов, с введением сплоточных машин, связывающих бревна

проволокой, а также с устранением широко применявшего­ся ранее метода

самосплава древесины без помощи катеров, ис­чез целый ряд специфических

терминов, например, ромшина 'тол­стая поперечная жердь, к которой

прикреплялись бревна с по­мощью черемуховых виц и клиньев', прикол

'толстый кол или столбик, к которому прикрепляли канатом плот в случае сильного

ветра', лотовка 'большой плот с применением волочащихся по дну реки

лотов или металлических грузов' и т. д. В языке архан­гельских поморов начинает

исчезать некогда широко распростра­ненное слово карбас 'большая

парусная лодка'. Сейчас, когда на карбасах вместо паруса стали ставить моторы,

они уже называются не карбасами, а дарами; исчезло слово стрик

или стрики — так назывались раньше с прибавлением более точных

определений ветры шестнадцати румбов, отличаемые на компасе между глав­ными

румбами и межниками, например: Стрик запада к шолонику 'ветер 258 3/4°

3'.

«Профессиональный диалект русского летчика, — замечает Л. В. Успенский, — не

есть, конечно, нечто неизменное во време­ни и целое по своему составу. Язык,

на котором сообщаются (в своем кругу и по профессиональным надобностям)

советские лет­чики до сих пор, далеко не сходен с тем, как изъяснялись

лет­чики-офицеры в Севастополе и Гатчине в 1912—1913 гг.» [66, 165].

Не остается неизменной и жаргонная лексика. Жаргонные слова конкурируют между

собой. Все менее выразительное оказы­вается в большей степени подверженным

исчезновению. Любо­пытно отметить, что из многих названий воровских притонов,

как-то: гоп, хевра, хаза и малина — наиболее

конкурентоспособ­ным оказалось название малина. Другие названия или

суживают свое значение, например, гоп, хевра, или исчезают (хаза).

А. М. Хирьяков рассказывает об уголовном арестанте, который подметил изменения в

воровском жаргоне петербургских трущоб Крестовского. «Теперь многое изменилось,

— говорил Митька-маляр. — Умственнее язык стал. Прежде, например, бумажник

называли: лопата, а теперь говорят кожа; лом у Крестовского на­зывали фомка.

Почему фомка? Неизвестно. А теперь говорят:<493> Гитара. Умственнее!» (А.

М. Хирьяков. Три встречи. «Современник», 1911, №1, стр. 352). Сильно меняется и

студенческий жаргон. В прежнее время в среде семинаристов были распространены

такие слова, как банка 'удар, побои', банку дать 'побить',

взорвать 'по­лучить что-нибудь на чай', выкусывать 'проделать

что-нибудь', золо­тарь 'бродяга, пропойца', кабалиться

'срезаться при ответе урока', ковать 'сочинять, говорить от себя, а не

по книге', мылявый 'льстивый, хитрый', скоблить 'учить

наизусть', удить 'подгля­дывать в книгу при ответе урока' и т. п.

8 В современном студен­ческом жаргоне эти слова уже не употребляются.

Исследуя сту­денческий жаргон, Л. И. Скворцов отмечает, что строгое синхрон­ное

описание жаргона затрудняется тем, что его лексический со­став во многих своих

частях подвижен, непостоянен; иногда даже через год-другой многое

воспринимается носителями как уста­ревшее и перестает активно употребляться,

что-то входит в моду как новое; происходит постоянное пополнение синонимических

рядов и т. д. [59, 50].

Обычно языковой базой жаргона является просторечный стиль речи. Характерные

черты просторечия придают некоторые общие черты жаргонам, например, наличие

слов и выражений с ярко выраженной экспрессивной окраской. Кроме того,

просторечие способствует переносу слов из одного жаргона в другой.

ПРОНИЦАЕМОСТЬ ЛЕКСИЧЕСКИХ СИСТЕМ СОЦИАЛЬНЫХ ВАРИАНТОВ РЕЧИ И ИХ

ВЗАИМОВЛИЯНИЕ. СВЯЗЬ ЖАРГОННОЙ ЛЕКСИКИ С ПРОСТОРЕЧИЕМ. ОБРАЗОВАНИЕ ИНТЕРЖАРГОНА

Социальные варианты речи (профессиональные и условные языки, жаргоны) не имеют

собственного грамматического строя, отличаясь друг от друга только в области

лексики. Поскольку лексика любого языка обладает высокой проницаемостью, то и

социальные варианты речи не имеют абсолютно непроницаемых лексических систем.

Литературный язык постоянно пополняется за счет диалектной и просторечной речи,

просторечие само обна­руживает различные степени приближения к литературной

речи. Всюду происходит взаимовлияние и взаимопроникновение раз­личных

лексических систем. Слова одного жаргона часто пере­ходят в другой. Слова

условных языков странствующих торговцев и ремесленников попадают в жаргон

уголовников, оттуда они про­никают в жаргоны школьников, студентов, стиляг,

спекулянтов и т. д. Проникают в жаргоны также слова из различных

профес­сиональных лексических систем и профессиональных жаргонов.<494>

Жаргонные слова не только кочуют из жаргона в жаргон, но довольно часто

проникают и в обычную разговорную речь. Особенно благоприятной средой для

проникновения всякого рода арготизмов является просторечная лексика.

Просторечная лекси­ка отличается специфической экспрессивной стилистической

ок­раской фамильярности, иронии, бранности, шутки, ласки, пре­зрения. Слова

разговорной бытовой лексики, называя что-либо, дают также и определенную

оценку называемого. Будучи не свя­зано строгими нормами, просторечие

постоянно создает различные новые образные слова, метафорические выражения и

т. п. В нем всегда ощущается нужда в новых средствах экспрессии.

Неуди­вительно, что каждое жаргонное слово, которому часто нельзя отказать в

особой образности, оригинальности, экспрессивности и броскости, является

находкой для просторечия.

Некоторые исследователи отмечали в 20-х годах как своего рода бедствие

необычайное засорение языка школьников блат­ными словами. Однако это бедствие

имело некоторые объектив­ные причины. Дело в том, замечает Е. Д. Поливанов,

что у этих «хулиганских слов» более обильное отдельными представлениями

содержание, чем у обыкновенных (а потому и пустых в известном отношении)

эквивалентов из нормального языка, и этим более бо­гатым содержанием,

разумеется, и объясняется то, что их пред­почитают обыкновенным словам [50,

161].

В обиходной речи можно найти немало слов и выражений жар­гонного происхождения,

например: пацан (обращение к несовер­шеннолетним), стырить

'украсть', подстрелить 'выпросить что-нибудь', припухать

'спать', офонареть 'потерять рассудок, поглупеть', филонить

'бездельничать', загнать 'продать', ка­пать 'доносить',

будка 'физиономия', блатной 'принадлежа­щий к уголовному миру',

кумбола 'голова', женатик 'женатый человек', предки

'родители', бабочка 'рубашка-безрукавка', под­нять хай 'поднять

шум', в ажуре 'в порядке', каюк 'конец, гибель', амба

'окончательно, всё' (например: двадцать пять руб­лей и амба) и т. д.

Жаргонные слова, проникая в просторечие, часто лишаются своей ярко выраженной

социальной окрашенности и зашифрованности, нередко они переосмысляются и

образуют так называе­мый интержаргон, или слой арготической или просторечной

лек­сики, что ведет к известному сближению различных социальных

разновидностей речи. Границы между ними становятся менее от­четливыми и

определенными.

Пополняя свой лексический запас из самых различных жар­гонов, интержаргоны

нередко используют и лексику так назы­ваемых профессиональных языков, например,

шуровать 'энер­гично работать' взято из специального словаря кочегаров, где

оно означает 'бросать дрова или уголь в топку', маскироваться

'бездельничать' заимствовано из армейского жаргона и т. д.<495>

Границы между различными социальными вариантами речи становятся еще более

трудноопределимыми, если принять во вни­мание, что почти каждый человек

является носителем нескольких лексических систем, принадлежащих разным

социальным вари­антам речи. Показательным в этом отношении является язык

моряков и летчиков. Квалифицированный моряк безусловно знаком с определенной

профессиональной лексической системой, касающейся его специальности. Он отдает

себе отчет в том, что означают такие слова, как кнехт, шканец, кильватер,

шпангоут, клюз и т. д. Одновременно ему известны слова и выражения

мор­ского жаргона, например, пришвартоваться к девушке т. е. 'ид­ти

рядом с ней', бросить якорь, т. е. 'жениться' и т. д. Ему, ко­нечно,

известен также — как воспоминание о годах студенче­ства — студенческий слэнг и

элементы лексики других жарго­нов.

Чего только нет в языке летчиков? Здесь и специальные тер­мины, касающиеся

авиации, типа штурвал, элероны, шасси, старт, и выражения вроде

бабовоз 'летчик пассажирской линии', анюта 'самолет марки АНТ',

барахлить 'плохо работать' (о моторе). Некоторые слова специального языка

летчиков оказываются об­щими со словами специального языка шоферов, например,

газ 'поступление смеси в цилиндры мотора', газануть 'внезапно

увеличить обороты мотора' и т. д.

О СТИЛИСТИЧЕСКИХ ФУНКЦИЯХ СОЦИАЛЬНЫХ ВАРИАНТОВ РЕЧИ

Социальные разновидности речи, как было показано в преды­дущих разделах,

представляют далеко не одинаковые по своей природе явления. Так, например,

профессиональные языки, ес­ли отвлечься от их арготической окрашенности,

можно рассмат­ривать как специализированные лексические системы. Различно­го

типа жаргоны — студенческий, некоторые профессиональные жаргоны, воровской

жаргон и т. п. — это скорее своеобразные просторечные стили.

Ко всем социальным вариациям речи совершенно непримени­мо, на наш взгляд,

понятие диалекта, поскольку они не имеют специфической фонетической системы,

специфического грамма­тического строя и существуют на базе обычного языка.

Есть и еще одна характерная черта, которая объединяет между собою почти все

социальные разновидности речи: все они выпол­няют стилистические функции.

Уголовник, пользующийся воров­ским жаргоном в определенной среде, вряд ли будет

употреблять его при разговоре со своей женой или с детьми. Трудно предста­вить

себе такого студента, который решился бы сдавать государ<496>ственные

экзамены, пользуясь студенческим слэнгом. Инженер или ученый, использующий

техническую терминологию в своих работах или при разговоре с людьми своей

специальности, во всех остальных случаях будет пользоваться обычным разговорным

язы­ком. Даже буржуа, которому некоторые социологи приписывают в качестве

отличительного «классового» признака использование литературного языка также и

в домашнем обиходе, на самом деле непрочь в кругу своих близких перейти на

язык, окрашенный просторечными и диалектными элементами.

Отсюда следует, что социальные варианты речи, подобно сти­лям, употребляются

прежде всего в определенных условиях, там, где соответствующий стиль речи

оказывается принятым и умест­ным.

Сама мысль о близости социальных вариантов к стилям выска­зывалась

неоднократно разными исследозателями. Д. С. Лиха­чев отмечал, что

арготирующий может произвольно переходить от употребления обычной речи к арго

и обратно, что арго подчиня­ются, по-видимому, какому-то определенному

языковому заданию, что употребление арготических слов может быть рассмотрено

как стилистическая организация речи [43, 373].

Е. Д. Поливанов, характеризуя различные жаргоны, прибли­жающиеся к «блатной

музыке», склонен был считать их просто совокупостями словарных особенностей

[50, 167]. По мнению Л. И. Скворцова, для жаргона в старом понимании

(замкнутая речевая система большей частью антиобщественной социальной группы)

в нашем обществе вообще нет социальной основы. Жаргон в нашем понимании —

это, в сущности, «жаргонно окрашенная лексика». Она возникает и существует в

силу установки на ин­тимный, фамильярно-сниженный стиль речи при социально-

ре­чевой общности той или иной группы носителей языка [59, 48]. Заметим, что

стилистическая функция социальных разновидно­стей речи проявляется особенно

отчетливо, когда говорящий владеет лексическими системами разных со­циальных

вариантов. Таким образом, по своим осо­бенностям социальные варианты речи

бли­же всего стоят к речевым стилям, а не к диалек­там, как нередко

утверждают авторы специальных исследований.

В заключение следует отметить, что вопросы социальной диф­ференциации языка,

несмотря на большой интерес, проявляемый к ним в настоящее время в мировой

лингвистике, в целом изучены еще далеко не достаточно. В центре внимания

социолингвистичес­ких исследований находится вопрос о соотношении социальных и

лингвистических структур (в этом плане наиболее существенным представляется

вывод о подвижности соотношения структуры об­щества и социальной дифференциации

языка). В них также ста­вится вопрос о специфическом характере социальной

дифферен­циации языка и ее соотношении с другими типами языковых

раз<497>граничений (территориальными и функционально-стилистичес­кими).

Обобщенное представление о соотнесенности социальных и территориальных

дифференциаций нашло свое выражение в понятиях «вертикального» и

«горизонтального» членения языка, которые используются в работах немецких и

французских уче­ных. Имеются, наконец, отдельные попытки перенести социаль­ную

проблематику в исторический аспект рассмотрения языка.

БИБЛИОГРАФИЯ

1. М. А. Абдрахманов. К вопросу о закономерностях диалектно-язы­кового

смешения (на материале тюркского говора дер. Эушта Томского р-на). Томск,

963.

2. С. Аманжолов. Вопросы диалектологии и истории казахского язы­ка.

Алма-Ата, 1959.

3. Архив К. Маркса и Ф. Энгельса, т. IX. 1941.

4. А. Ш. Афлетунов. Языковые особенности татар западной и юго-западной

части БАССР. (Автореф. канд. дисс.). Казань, 1961.

5. Р. В. Бабушкина. Темяшевский диалект мокша-мордовского язы­ка. — В

кн.: «Очерки мордовских диалектов», т. IV. Саранск, 1966.

6. Т. Г. Баишев. Башкирские диалекты в их отношении к литературно­му

языку. М., 1955.

7. А. И. Баранников. Цыганские элементы в русском воровском ар­го. — В

сб.: «Язык и литература», т. VII, Л., 1931.

8. Л. И. Баранникова. О внутреннем (диалектном) членении языка.— В

сб.: «Язык и общество». Саратов, 1967.

9. Л. И. Баранникова. О некоторых особенностях развития диалек­тов на

территории позднего заселения. Там же.

10. Л. И. Баранникова. О разграничении языка и диалекта. — В сб.: «Язык и

общество», М., 1968.

11. Р. М. Баталова. Оньковский диалект коми-пермяцкого языка. (Автореф.

канд. дисс.). Кудымкар, 1962.

12. И. А. Батманов. Северные диалекты киргизского языка. Фрунзе, 1938.

13. М. Г. Бибин. Говоры наскафтымской мордвы. (Автореф. канд. дисс.).

Саранск, 1966.

14. В. Д. Бондалетов. Заимствования из германских языков в лек­сике

русских условно-профессиональных арго. — В сб.: «Вопросы теории и методики

изучения русского языка». Саратов, 1965.

15. В. Д. Бондалетов. Условно-профессиональные языки русских

ре­месленников и торговцев. (Автореф. докт. дисс.), М., 1966.

16. В. Д. Бондалетов. Финно-угорские заимствования в русских ус­ловно-

профессиональных арго. — В сб.: «Вопросы теории и методики изучения русского

языка». Саратов, 1965.

17. В. Д. Бондалетов. Цыганизмы в составе условных языков. Там же.

18. М. А. Бородина. Проблемы лингвистической географии. М. — Л., 1968.

19. Н. Б. Бурганова, Л. Т. Махмудова. К вопросу об истории образования

татарских диалектов и говоров. — В сб.: «Материалы по та­тарской

диалектологии». Казань, 1962.

20. Н. Н. Виноградов. Галивонские алеманы. Условный язык гали­чан

(Костромской губернии). Петроград, 1915.<498>

21. Т. М. Гаранов. Об изучений разговорной речи западных башкир. — В сб.:

«Башкирский диалектологический сборник». Уфа, 1959.

22. Н. П. Гринкова. К вопросу о влиянии великорусских говоров на

пограничные украинские (Очерки по русской диалектологии, VI). — «Известия по

русскому языку и словесности АН СССР». Л., 1930, т. III.

23. В. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка, т. I, М. 1955.

24. С. З. Деваев. Диалекты мокша-мордовского языка в фонологическом

аспекте. — В кн.: «Очерки мордовских диалектов», т. IV . Саранск, 1966.

25. В. Я. Дерягин. О развитии диалектов Архангельской области по данным

истории и географии слов. (Автореф. канд. дисс.). М., 1966.

26. А. В. Десницкая. Албанский язык и его диалекты. Л., 1968.

27. Н. Джунусов. Казахский переходный говор на территории Кара­калпакской

АССР (на материале западных и северо-восточных районов). (Автореф. канд.

дисс.). Алма-Ата, 1965.

28. Н. К. Дмитриев. Турецкие элементы в русском арго. — В сб.: «Язык и

литература», т. VII, Л., 1931.

29. В. Н. Добровольский. Некоторые данные условного языка ка­лужских

рабочих. СПб., 1900.

30. А. П. Дульзон. Кетский язык. Томск, 1968.

31. В. М. Жирмунский. Восточно-средненемецкие говоры и пробле­ма смешения

диалектов. — В сб.: «Язык и мышление», тт. VI —VII. М. — Л., 1936.

32. В. М. Жирмунский. Национальный язык и социальные диалекты. Л., 1936.

33. В. М. Жирмунский. О некоторых проблемах лингвистической гео­графии. —

ВЯ, 1954, №4.

34. В. М. Жирмунский. Немецкая диалектология. М. — Л., 1956.

35. В. М. Жирмунский. Процессы языкового смешения в франко-швабских

говорах южной Украины. — В сб.: «Язык и литература», т. VII, Л., 1931.

36. И. Г. Иванов. К вопросу о происхождении тонашевских марийцев. — В

кн.: «Происхождение марийского народа». Йошкар-Ола, 1927.

37. М. И. Исаев. Дигорский диалект осетинского языка. М., 1966.

38. А. С. Канюкова. Чувашская диалектология. Чебоксары, 1965.

39. Карельские народные сказки. Южная Карелия. Л., 1967.

40. Д. Г. Киекбаев. Некоторые вопросы изучения башкирских и татар­ских

диалектов. — В сб.: «Памяти В. А. Богородицкого» («Уч. зап. Ка­занского ун-

та», т. 119, кн. 5). Казань, 1961.

41. П. С. Кузнецов. Русская диалектология. Изд. 3. М., 1960.

42. Б. А. Ларин. Западноевропейские элементы русского воровского ар­го. —

В сб.: «Язык и литература», т. VII. Л., 1931.

43. Д. С. Лихачев. Арготические слова профессиональной речи. — В сб.:

«Развитие грамматики и лексики современного литературного языка», М., 1964.

44. В. И. Лыткин. Диалектологическая хрестоматия по пермским язы­кам. М.,

1955.

45. В. И. Лыткин. Коми-зырянский язык. — В сб.: «Языки народов СССР», т.

III. М., 1966.

46. В. И. Лыткин. Коми-язьвинский диалект. М., 1961.

47. P. P. Мингулова. Особенности чистопольского говора татарского языка.

(Автореф. канд. дисс.). Казань, 1963.

48. Немецкая диалектография. М., 1955.

49. М. Н. Петерсон. Язык как социальное явление. «Уч. зап. Ин-та языка и

литературы РАНИОН», 1927, т. I.

50. Е. Д. Поливанов. О блатном языке учащихся и о «славянском» языке

революции. — В кн.: Е. Д. Поливанов. За марксистское языкозна­ние. М.,

1931.<499>

51. Е. Д. Поливанов. Русский язык как предмет грамматического опи­сания.

Там же.

52. Е. Д. Поливанов. Стук по блату. Там же.

53. Е. Д. Поливанов. Узбекская диалектология и узбекский литера­турный

язык. Ташкент, 1933.

54. В. В. Решетов. К вопросу о взаимодействии узбекских и южных

кир­гизских говоров. — «Труды Ин-та языка и литературы АН Киргизской ССР»,

1956, вып. 6.

55. Е. Р. Романов. Катрушницкий лемезень. Условный язык дрибинских

Шаповалов. СПб., 1901.

56. М. А. Романова. К вопросу о формировании сибирских говоров. (Автореф.

канд. дисс.). М., 1967.

57. Русская диалектология. Изд. 2. М., 1965.

58. А. М. Селищев. Русские говоры казанского края и русский язык у чуваш

и черемис. «Уч. зап. Ин-та языка и литературы РАНИОН», 1927, т. I.

59. Л. И. Скворцов. Об оценках языка молодежи (жаргон и языковая

политика). — В сб.: «Вопросы культуры речи», вып. 5. М., 1964.

60. И. Т. Смирнов. Мелкие торговцы города Кашина Тверской губер­нии и их

условный язык. СПб., 1902.

61. В. А. Сорвачева. Краткий грамматический справочник по диалек­там

коми-зырянского языка. — В кн.: «Сравнительный словарь коми-зы­рянских

диалектов». Сыктывкар, 1964.

62. В. В. Стратен. Арго и арготизмы. «Известия комиссии по русскому языку

АН СССР», т. I. М., 1932.

63. В. В. Стратен. Об арго и арготизмах. «Русский язык в советской

школе», 1929, №5.

64. К. Тихонравов. Владимирский сборник. Материалы для стати­стики,

этнографии, истории и археологии Владимирской губернии. М., 1857.

65. В. Тонков. Опыт исследования воровского языка. Казань, 1930.

66. Л. В. Успенский. Материалы по языку русских летчиков. — В. сб.: «Язык

и мышление», т. VI—VII, М. — Л., 1936.

67. А. П. Феоктистов. Мордовские языки и их диалекты. — В кн.: «Вопросы

этнической истории мордовского народа». М., 1960.

68. Ф. П. Филин. К вопросу о так называемой диалектной основе рус­ского

национального языка. — В сб.: «Вопросы образования восточно­славянских

национальных языков», М., 1962.

69. М. М. Фридман. Еврейские элементы «блатной музыки». — В сб.: «Язык и

литература», т. VII. Л., 1931.

70. М. М. Хамяляйнен. Вепсский язык. — В сб.: «Языки народов СССР», т.

III. М., 1966.

71. Г. В. Шайтанова. Расширение территории окающих говоров в Ко­стромской

области. — В сб.: «Материалы и исследования по русской диалектологии», т.

III. М., 1962.

72. В. К. Штейниц. Хантыйский (остяцкий) язык. — В кн.: «Языки и

письменность народов Севера», ч. I. М. — Л., 1937.

73. Г. Шухардт. О классификации диалектов. — В кн.: Г. Шухардт.

Из­бранные статьи по языкознанию. М., 1950.

74. Н. Baumgartnet. Stadtmundart. Stadt und Halbrnundart. Ber­lin, 1940.

75. I. Ñoteanu. Elemente de dialectologie a limbii române. Bucurejti, 1961.

76. Enciclopedia universal ilustrada europeo-americana, Madrid, 1924, t.

XXV.

77. Th. Frings. Rheinische Sprachgeschichte. Essen, 1924.

78. J. Êalitsunakis. Grammatik der neugriechischen Volkssprache.

Berlin, 1963.<500>

79. Е. Êuntze. Studien zur Mundart der Stadt Saarbrücken.

«Deutsche Dialektographie», Í. XXXI, Marburg.

80. A. Meillet. Apreçu d'une histoire de la langue grecque. Paris, 1930.

81. A. Meillet. Linguistique historique et linguistique generale. Paris,

1926.

82. G. Paris. Les Parles de la France (1888). — В сб.: «Melanges

linguistiques», III. Paris, 1907.

83. H. Paul. Prinzipien der Sprachgeschichte. 1880. (Русск. пер.: Г.

Пауль. Принципы истории языка. М., 1960).

84. A. Rann, A. Saareste. Introduction to estonian linguistics.

Wies­baden, 1965.

85. J. Schmidt. Die Verwandtschaftsverhältnisse der indogermanischen

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36