Книга: Общее языкознание - учебник

41. Ì. M. Levis. Language in society. London, 1947.

42. A. Sоmmerfelt. Structures linguistiques et structures des groups

sociaux. «Diogene», 1965, ¹51.

43. L. Weisgerber. Vom Weltbild der deutschen Sprache. Dusseldorf, 1950»<450>

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ТЕРРИТОРИАЛЬНАЯ И СОЦИАЛЬНАЯ ДИФФЕРЕНЦИАЦИЯ ЯЗЫКА

В специальной лингвистической литературе широко распро­странено понятие

общенародного языка, понятного для всего наро­да. Это понятие, однако,

довольно неопределенно, так как под него нередко подводятся явления различной

природы: 1) под общена­родным языком понимают литературный язык, имеющий

распро­странение в данном государстве, 2) общенародным языком называ­ют

иногда какое-либо распространенное койнэ, например, обще­городское койнэ, 3)

за общенародный язык часто выдают систему общих лексических и грамматических

элементов, связывающих различные диалекты языка и дающих возможность их

представи­телям договориться между собою. Такие общие элементы, конеч­но, не

составляют живого языка и представляют собой некото­рую, хотя и

коммуникативно действенную, абстракцию.

В связи с этим интересно привести некоторые высказывания Е. Д. Поливанова,

который утверждал, что язык крупного кол­лектива не отличается абсолютным

тождеством кооперативных связей и определял язык как тождество систем

произносительно-звуковых символов, присущих участникам того или другого

кол­лектива, определяемого наличием специальных кооперативных потребностей, что

обусловливает потребность в общем и едином языке для этого коллектива. На фоне

известных кооперативных свя­зей можно обнаружить еще более тесные и

специфические связи внутри отдельных групп [51, 55]. Соответственно этому, Е.

Д. По­ливанов считал необходимым внести в понятие тождества ассоци­ативных

систем, которое обычно кладется в основу определения языка, признак

относительности. «Есть тождество более или ме­нее полное — у небольших, тесно

связанных (внутри себя) групп и тождество — неполное — у всего (национального)

коллектива, в который входят эти группы. В последнем случае «общий язык»

обеспечивает лишь возможность взаимного понимания (да и то, строго говоря, лишь

в пределах определенных тем — соответственно тому характеру кооперативных

связей, который объединяет<451> всех членов данного коллектива), но

отнюдь не единую характе­ристику системы языкового мышления (в фонетическом,

морфоло­гическом и т. п. отношениях)» [51, 56].

Язык никогда не бывает абсолютно единым, так как наряду с факторами,

способствующими формированию его единства, действуют факторы, создающие его

неоднородность. Различные вариации языка принято делить на две группы — одни

из них носят названия территориальных диалектов, другие известны как его

социальные варианты.

ТЕРРИТОРИАЛЬНАЯ ДИФФЕРЕНЦИАЦИЯ ЯЗЫКА

Прежде чем перейти к рассмотрению различных более или ме­нее частных аспектов

узлового для данной проблематики поня­тия территориального диалекта, отметим

два обстоятельства об­щего порядка. Во-первых, необходимо учитывать

невозможность структурного определения языкового или диалектного статуса того

или иного объединения (проблема: самостоятельный язык или диалект другого

языка). По сравнению с неизбежно произволь­ным — в данном отношении —

характером структурных крите­риев довольно твердую опору в этом отношении

составляют кри­терии социологического порядка. Среди последних наиболее

опе­ративными являются наличие (или, наоборот, отсутствие) взаимопонимаемости,

единого литературного языка, а также единого са­мосознания народности.

Во-вторых, следует иметь в виду, что тер­риториальный диалект является

исторически изменчивой, завися­щей от уровня социального развития общества

формой существова­ния языка. Согласно определению В. М. Жирмунского, «диалект

представляет единство не исконно данное, а сложившееся истори­чески в процессе

общественно обусловленного взаимодействия с другими диалектами общенародного

языка, как результат не только дифференциации, но и интеграции: единство

развивающее­ся, динамическое, как о том свидетельствует характер изоглосс

языковой карты, наглядно отражающей связь истории языка с историей народа» [32,

23]. Ни дифференциальные признаки диа­лекта, ни тенденции его развития не

остаются тождественными для разных эпох. Так, если докапиталистические

общественно-экономические формации постоянно способствуют диалектной

диф­ференциации языка, то отношения эпохи капитализма, и особен­но —

социализма, делают диалекты категорией деградирующей и даже пережиточной.

Мощным фактором постепенной элиминации диалектов являются национальные языки,

начинающие скла­дываться уже в процессе перехода от феодализма к капитализму.

Строго говоря, сам термин «территориальный диалект» применим только к диалектам

донациональной эпохи, так как в процессе ста<452>новления нации

территориальные диалекты превращаются в диа­лекты территориально-социальные

[68, 27].

Основной причиной возникновения диалектных различий яв­ляется ослабление

связей и относительная изоляция различных группировок языковой общности.

Поскольку язык представляет собой явление исторически изменяющееся, в нем

постоянно за­рождаются различные инновации, которые, возникнув первона­чально

в одном месте, затем постепенно распространяются. Как правило, однако,

сколько-нибудь тесная связь между членами языковой общности затрудняется.

В наиболее общем случае в роли факторов, затрудняющих воз­можности

непосредственного общения, выступают факторы фи­зико-географического порядка

(ср. наличие горных хребтов, лесных и водных массивов, пустынных пространств

и т. п.). В частно­сти, К. Маркс отмечал тенденцию к образованию различия в

языке первобытных племен, неизбежную при обширности занимаемой его носителями

территории, и прямо указывал, что локальное раз­общение в пространстве вело с

течением времени к появлению раз­личий в языке [3, 79]. Очень ярким примером

действия этого фак­тора служит, например, глубокая диалектная дифференциация

почти всех нахско-дагестанских языков, локализующихся в гор­ных отрогах

Большого Кавказа, многие из диалектов которых распадаются к тому же на

большое число говоров и подговоров, характеризующих нередко отдельные

кварталы аулов. Диалект­ные различия имеются в эстонском языке почти на

каждом из ост­ровов, расположенных вблизи морского побережья Эстонии.

Основной предпосылкой формирования горно-марийского и луго­вого марийского

языков (вернее — диалектов) явилось разделение их ареалов массивом Волги.

Затрудняющим языковое общение препятствием часто явля­ется административное

деление территорий: государственное, фео­дальных земель и т. п. Так, размещение

языка саамов по террито­рии четырех государств — СССР, Финляндии, Норвегии и

Шве­ции— послужило причиной образования довольно сильных раз­личий между его

диалектами. В очень многих случаях диалект­ный ландшафт языков отражает

историческое членение страны на феодальные земли (это имеет место в немецком,

итальянском, грузинском и других языках). Диалектной дифференциации языка

способствует и существование определенных центров, спла­чивающих окружающее

население. Так, Казань в прошлом свя­зывала воедино жизнь чувашских уездов

своей губернии, обособ­ляя их от смежной Симбирской губернии. Северо-западная

часть Чувашии, входившая в состав Козьмодемьянского уезда с центром г.

Козьмодемьянском на Волге в марийской части уезда, со вре­мени разделения на

уезды почти 150 лет жила своей несколько обо­собленной жизнью. Естественно, что

в этих условиях не могли не образоваться диалектные различия.<453>

Иноязычное окружение диалекта также способствует его обо­соблению от других

диалектов. В Красновишерском районе (се­веро-восточная часть Пермской

области) живет около 4000 че­ловек, говорящих на особом диалекте языка коми,

отличающемся как от коми-пермяцкого, так и от коми-зырянского наречий. Коми,

населяющие Красновишерский район, живут небольшой группой в среднем и частью

верхнем течении р. Язьвы, левом притоке р. Вишеры, образуя в административном

отношении так называемый Верхне-язьвинский куст Красновишерского района [46,

3]. Об­разованию особого диалекта во многом способствовало иноязыч­ное

окружение, изолировавшее его от основной массы коми-пер­мяцкого населения.

Разобщение диалектов может возникнуть и как следствие ин­фильтрации иноязычного

населения на территорию данного наро­да. «Из-за территориального разобщения,

которое часто возникало под влиянием иноязычных народов, отдельные группы

мордвы на долгое время лишались возможности общаться друг с другом. В

результате, несмотря на общность происхождения, приблизи­тельно 90% слов,

фонетический облик многих лексических единиц, восходящих к одному и тому же

этимологическому источнику, за это время успел значительно измениться» [67,

72]. Причиной возникновения диалектных различий может быть влияние дру­гих

языков и иноязычных субстратов, например, самаркандско-бухарская подгруппа

узбекских говоров обнаруживает довольно сильное таджикское влияние. Они не

только не имеют сингармо­низма, но и вполне повторяют таджикскую звуковую

систему — в частности, вокализм из шести гласных — i, е, q, а, о, и

[53].

В нижне-вычегодских русских говорах имеются такие особен­ности, как появление

среднеевропейского l, пропуск предлогов и т. п., возникшие под влиянием

коми-языка (ср. стр. 473 данной работы). По утверждению А. М. Селищева, ряд

черт русско-си­бирских говоров возник вследствие иноязычного влияния,

напри­мер, слабосмычный bw или wb (w

boda, dwba), мягкие č и dћ вместо мягких t

и d (чело — 'тело'; чача — 'тятя', джело — 'дело');

передвижка в ряде согласных s — љ, z — ћ (шам или шčам —

'сам', шобака или шčобака — 'собака', посол —

посоулосо); j вместо l, r (бjам — 'брат', ju6a — 'рыба',

jаx?ка — 'лавка') и т. д. [58, 39].

Причиной диалектных различий нередко является их разное происхождение. Так

называемый цаконский диалект новогречес­кого языка очень сильно отличается от

других диалектов. Это объ­ясняется тем, что он происходит непосредственно от

лаконского. диалекта древнегреческого языка, тогда как остальные диалекты

ведут свое происхождение от общегреческого койнэ эллинисти­ческого периода

[78, 184].

По мнению Е. Д. Поливанова, в современном узбекском язы­ке существуют три типа

наречий, генетически относящихся к трем<454> разным группам тюркских

языков: к юго-восточной, или ча­гатайской группе, юго-западной огузской группе

и северо-западной, или кыпчакской группе [53, 3—4]. Это означает, что в состав

уз­бекского народа частично вошли так называемые чагатайские уз­беки, туркмены

и казахи.

Различия в области религии также могут быть причиной обосо­бления диалектов.

Так, например, в Саратовской области имеется село Малый Красный Яр, население

которого говорит на окающем говоре. Несмотря на то что этот говор находится в

соседстве с ака­ющими говорами, многие старые черты этого говора сохраняются

очень устойчиво. Это объясняется тем, что жители данного села были

раскольниками, старообрядцами. Они мало общались с со­седями, вели замкнутый

образ жизни, даже жён брали из далеких севернорусских окающих же деревень,

что не могло не сказать­ся на состоянии их говора [8, 35]. Крещеные татары,

изолирован­ные в религиозном отношении, оказались также изолированными и в

области языка. А это повлекло за собой то, что в их языке сох­ранились

некоторые старые формы и оказалось мало арабских заим­ствований [19, 10].

Нетрудно видеть, что особенно глубокие диалектные различия возникают там, где

имеет место взаимодействие нескольких из названных факторов одновременно.

Выше были охарактеризованы только основные факторы, спо­собствующие

разобщению языковых массивов. Наряду с ними су­ществует известное количество

каких-то мало заметных, трудно уловимых факторов, затрудняющих

распространение языковых явлений и обусловливающих в свою очередь

дифференциацию диа­лектов на поддиалекты и более мелкие единицы

территориального членения языка. Имеются, например, такие случаи, когда слово

бытует только в одной деревне. В другой деревне, отделенной рас­стоянием

всего в каких-нибудь десять или пятнадцать километ­ров, оно уже не

употребляется.

Так, у носителей тонашевского диалекта мокша-мордовского языка существуют

названия предметов и понятий, распространение которых ограничено территорией с.

Тонашево и соседних сёл: Вертелим, Кулдым, например: фтун 'решительно',

йосыпс 'зря' и т. д. [5]. Очевидно, сам факт удаленности одного населенного

пункта от другого даже на небольшое расстояние уже создает изве­стные

препятствия для распространения языковых явлений. Мож­но также предполагать,

хотя этот вопрос детально не изучен, что разные звуки, слова и формы диалекта

обладают далеко не одина­ковыми возможностями широкого распространения.

Диалектные различия возникают оттого, что в зонах изоляции начинают

про­исходить самостоятельные изменения самого различного харак­тера во всех

языковых сферах, осуществляющиеся к тому же не­равномерно. Иногда они заходят

так далеко, что диалекты с тече­нием времени превращаются в самостоятельные

языки.<455>

Существует огромная литература, посвященная описанию диа­лектов различных

языков мира. Диалектология как специальная отрасль языкознания затрагивает

много проблем. Наибольший интерес представляют две по существу связанные

темы: 1) смеше­ние диалектов и 2) общие принципы выделения диалектов как

са­мостоятельных языковых единиц.

СМЕШЕНИЕ ДИАЛЕКТОВ И ОБРАЗОВАНИЕ ДИАЛЕКТОВ

ПЕРЕХОДНОГО ТИПА

Между двумя различными диалектами в определенных благо­приятствующих условиях

могут образоваться диалекты переход­ного типа, объединяющие в себе черты

территориально соприка­сающихся диалектов. Эти факты неоднократно отмечались

многи­ми диалектологами. Диалектологи выделяют, например, средне-

великорусские переходные говоры, т. е. говоры, образующие как бы переход от

северновеликорусского наречия к южновеликорус­скому. Средневеликорусские

говоры не имеют своих ярких черт в фонетике и морфологии (если не считать

некоторых, имеющих второстепенное значение), но частью черт объединяются с

северно-великорусскими, а частью черт с южновеликорусскими говорами [41,

155].

По сообщению В. Штейница, смежные диалекты хантыйского языка (диалекты,

находящиеся на границе двух различных групп диалектов) включают в себя ряд

особенностей соседней группы диалектов. Так, атлымский диалект, являясь в

основном южным диалектом, и салымский диалект, в основном диалект восточной

группы, включают в себя ряд особенностей морфологии соседних диалектов [72,

196].

Между северными (гегскими) и южными (тоскскими) диалектами албанского языка

имеется полоса переходных говоров. Общим мо­ментом для всех относящихся к

переходной зоне говоров является тесное переплетение признаков обоих

диалектных типов, благо­даря чему не всегда легко удается определить, какой

из них сле­дует считать основным для каждого отдельного говора [26, 220].

Один из говоров южноэстонского диалекта, так называемый мульчинский говор,

имеет очень заметные следы влияния, идущие от северноэстонского диалекта [84,

90]. Этот говор находится в пограничной зоне. Присыктывкарский говор, лежащий

в основе коми-зырянского литературного языка, представляет собой пере­ходный

говор от сысольского к вычегодскому [44, 32].

Характеризуя мунтянский диалект румынского языка, И. Котяну упоминает, что на

западе этот диалект граничит с банатским диалектом, будучи отделен от него

переходной зоной (о zonă de tranziţie). На северо-востоке он

соприкасается с диалектом Мол<456>довы, образуя другую переходную зону.

Эти две зоны предста­вляют собой диалектные области, переходные к банатскому

диалекту и диалекту Молдовы [75, 74].

С чисто типологической точки зрения процессы взаимодействия между

литературным языком и диалектом очень напоминают про­цессы смешения

диалектов. В этих случаях также могут образо­вываться смешанные диалекты.

Говоры центральной Франции, — замечает А. Мейе, — произ­водят на нас

впечатление скорее «испорченного французского язы­ка, чем настоящих

диалектов, так что трудно бывает в точности сказать, что перед нами —

французский язык или местный диа­лект» [80, 308].

Точно такие же явления наблюдаются на границах между близ­кородственными

языками. Говор или диалект западных районов Башкирии является промежуточным

(вернее, переходным) ме­жду башкирским и татарским языком [40, 301]. Язык

западных башкир почти ассимилировался татарским средним диалектом переселенцев

татар, оказав одновременно сильное влияние на по­следний в области лексики,

фонетики и, частично, морфологии [40, 370—371]. Южные диалекты киргизского

языка представляют собой продукт взаимодействия киргизского и узбекского языков

[12, 13]. В южных диалектах казахского языка во многих словах вместо с

употребляют ш, например, ешек 'осёл' вместо есек, шорпа

'суп' вместо сорпа и т. д. [2, 237].

Южные диалекты характеризуются также наличием аффрикаты ч,

соответствующей спиранту ш, ср. южн. чана 'сани', лит. шана,

южн. чеге 'гвоздь', лит. шеге и т. д. [2, 238].

Известно, что исконные љ и č в диалекте, легшем в основу

казах­ского литературного языка, превращались соответственно в s и

љ. Сохранение этих фонем в южных диалектах можно объяснить влиянием

каракалпакского или туркменского языков.

Северный диалект эстонского языка, легший в основу современ­ного эстонского

языка, содержит целый ряд особенностей, сбли­жающих его с финским языком. В

этом отношении южноэстон­ский диалект в гораздо большей степени отличается от

финского.

Ливвиковский диалект карельского языка распространен на северо-восток от

Ладожского озера почти до 63° северной широты. Этот диалект впитал в себя

черты собственно карельского диалек­та и ряд особенностей вепсского языка.

Людиковский же диалект, занимая узкую полосу восточнее ливвиковского,

представляет собой как бы промежуточное звено между ним и вепсским язы­ком

[39, 5].

В пограничном леонском диалекте испанского языка, грани­чащем с португальским

языком, имеются некоторые особенности, сходные с особенностями португальского

языка, например, сохра­нение f (ср. леонск. farina 'мука', figo 'сын'

при кастильских harina, hijo); произношение j как ћ (например,

janero 'январь' при<457> исп. enero, ср. порт. janeiro [ћaneiru],

превращение группы lt в it, например, muitu 'много', ср. порт.

muito при каст. mucho и т. д.) [88, 90—109]. В то же время по некоторым другим

особен­ностям леонский диалект не отличается от испанского, ср., на­пример,

форму опр. артикля ед. ч. ж. р. lа при порт. а.

Так называемые чистопольские татары сложились из мишарского населения разных

местностей. В то же время в силу истори­ческих и территориальных условий их

язык обнаруживает неко­торые элементы общности со средним диалектом

татарского язы­ка [47, 4].

«На территории Башкирской республики, особенно в ее за­падной, северо-

западной и юго-западной частях проживает зна­чительное количество татар. Они

не являются аборигенами этого края. В различные эпохи и по разным причинам

они переселились из разных областей. Среди них мы встречаем представителей

раз­личных говоров среднего и западного диалектов татарского язы­ка. Такая

смешанность повлияла и на формирование местных диа­лектных особенностей.

Кроме того, на язык переселенцев оказал некоторое влияние и башкирский язык»

[4, 2].

Смешанные диалекты могут возникать не только в зонах непос­редственного

контактирования двух диалектов. Смешение может быть результатом

контактирования диалекта местного населения с диалектом пришельцев или

наоборот. Оно наблюдается также в диалектах, находящихся в иноязычном

окружении, если окру­жающий язык является близкородственным и т. д.

«Населенные пункты в междуречии реки Суры и ее притоков Колданса и Узы в

прошлом были мокшанскими. В результате тес­ного соприкосновения с эрзянским

населением образовались эрзянско-мокшанские смешанные селения. При смешении

двух близ­кородственных языков возникли переходные говоры с такими язы­ковыми

особенностями, по которым они сближаются, с одной сто­роны, с говорами

эрзянского языка, а с другой — с говорами мокшанского языка» [13, 5].

Характер языковых процессов, протекающих в зонах диалектного смешения

Характер языковых процессов, протекающих в зонах смешан­ных говоров,

исследован слабо. Однако на основании некоторых отрывочных сведений можно

представить отдельные особенности этих процессов.

Прежде всего следует отметить, что распространение языковых черт от одного

диалекта к другому происходит постепенно. На тер­ритории Костромской области

существуют переходные говоры, занимающие срединное положение между окающими и

акающими говорами. Материалы этих говоров наглядно показывают, что<458>

акание постепенно затрагивает окающие говоры, но окончательно еще не

утвердилось. Об этом наглядно свидетельствует троякая возможность реализации

этимологического о, характерная для всех безударных положений. При этом

особенно заметно отсут­ствие единых норм в произношении гласных 1-го

предударного слога: ав'еч'ка, окуч'ивали, ъна [71, 141].

При исследовании украинского говора в слободе У рыв, рас­положенного в окружении

великорусских говоров, установлено, что данный говор испытал влияние русского

языка. Это находит выражение в употреблении параллельных форм. «Одна и та же

женщина в недолгом разговоре скажет р'идныj и н'ерудный, ноч' и

н'ич и т. п». Звук с в говоре одних и тех же лиц в одних и тех же словах

может то смягчать предшествующий гласный, то не смяг­чать, например: сэрцэ,

л'удэj и рядом — смягчающее: буд'е, д'ен', на пол'е и т. д. [22,

241].

В южнокиргизских диалектах и кыпчакских джекающих гово­рах узбекского языка

наблюдаются комбинаторно-факультатив­ные вариации дж < й в

начале слова. При этом в чередовании дж/й наблюдается неустойчивость,

свидетельствующая об отсутствии константности в дж/й в начале одних и

тех же слов [54, 60].

То же явление наблюдается в чистопольском говоре татар­ского языка: наряду с

йоканием в начале слова активно употреб­ляются звуки дr, дз', д' (лит.

r) [4, 9].

В. М. Жирмунский отмечает, что в немецкой колонии Александергильф чередуются

средненемецкое р-, -рр- (признак «венгерских» говоров) и южнонемецкое pf-, -

pf- (признак швабско­го). В ответах объектов чередуются: poљde — Pfosten;

pont — Pfund; pfre:mq, Pfriemen и т. д. [35, 101].

Известно, что отличительной чертой верхового чувашского на­речия является

превращение исконного тюркского а первого слога в о, например,

тат. баш 'верх', чув. поз 'голова'. В низовом диалекте оно

превращается в у, ср. верх. чув. поз 'голова', низ. чув.

пуз 'голова'. В цивильском переходном говоре чувашского языка оканье и

уканье наблюдаются параллельно [38, 110].

М. А. Абдрахманов, исследовавший процессы смешения одного сибирского местного

тюркского наречия с языком казанских та­тар, отмечает, что если какой-нибудь

фонетический признак охва­тывает небольшую группу слов, переход к

употреблению татар­ской формы происходит не в виде общей фонетической замены,

но протекает довольно противоречиво в отдельных словах, причем некоторые из

них сохраняют местную форму, другие переофор­мляются по татарской норме [1,

7].

Н. Джунусов, характеризуя казахский переходный говор на территории

Каракалпакской АССР, отмечает, что в этом говоре происходит замена с в

некоторых словах на ш, например: маша? вместо маса?

'колос', кθкшерке вместо кθксерке 'судак', о?шату

вместо у?сату 'уподобить' [27, 7]. Известно, что в диалекте,

лег<459>шем в основу казахского литературного языка, исконное љ,

как в ногайском языке, превратилось в s, ср. тат. баш 'голова'

каз. бас; тат. кцрqш 'борьба', каз. к?рес и т.

д.

Неполнота превращения свидетельствует опять-таки о процес­се, не достигшем

завершения. В таком же состоянии превращения исконного ш в с

находятся и южные казахские говоры [2, 237].

По сообщению Р. М. Баталовой, оньковский диалект коми-пермяцкого языка занимает

особое место среди других диалектов коми языков из-за употребления фонемы

л. Данные диалекта пока­зывают, что л вытеснило в в

результате утраты последней смыслоразличительной функции (фонематичности). Звук

в в диалектах встречается как вариант фонемы л, ср. лаж и

важ 'старый', 'по­ношенный', лон и вон 'вот', 'тут', 'это',

лот и вот 'сон' и т. д. [11, 7].

Фонема в в некоторых диалектах коми-зырянского и коми-пермяцкого языков

исторически может восходить к л в позиции конечного согласного

закрытого слога. В некоторых диалектах древнее л сохранилось, в других

оно превратилось в указанных по­зициях в в. Оньковский говор пермяцкого

языка относится к так называемым л-овым говорам, т. е. сохраняющим старое

л. Посколь­ку он находится по соседству с нижнеиньвенским диалектом

коми-пермяцкого языка, принадлежащим к в-овым говорам, то можно предполагать,

что в результате процесса смешивания двух гово­ров с разными характеристиками

в утратило фонематичность, чем и объясняются случаи факультативного

употребления в и л, на­пример важ и лаж

'старый'.

Ярким подтверждением этого предположения могут служить смешанные говоры языка

коми, где одновременно в одних и тех же позициях могут употребляться и в

и л. В этих говорах можно наблюдать такие случаи чередования в и

л, как кцв 'веревочка', 'шнур', лув 'брусника', но вцл

'лошадь', кыл 'язык', зэл 'очень' и т. д. [61, 459].

Изучение причин этой неустойчивости представляет большой теоретический

интерес. В. М. Жирмунский предполагает, что в ре­зультате борьбы

конкурирующих форм разрушается единство звукового ряда, звуковой закон и

появляются фонетические дуб­леты [35, 102].

М. А. Романова, исследовавшая русские говоры по нижнему течению Тавды, Тобола и

Иртыша, отмечает, что в исследуемых говорах наблюдается различная

фонематическая реализация глас­ных первого предударного слога в одной и той же

словоформе: годоф — гадоф, повойник — павойник... почему — поч'аму —

почиму, что обусловлено не только внешним влиянием (между­диалектным

контактированием, влиянием литературного языка и воздействием субстрата) [56,

5—6].

Такое же неполное усвоение наблюдается и в области распро­странения

морфологических особенностей. В верхнекамском наре<461>чии, относящемся к

пермяцким наречиям, под влиянием верхневычегодских говоров языка коми произошло

усвоение суффикса мн. ч. -яс, типичного для коми-зырянских говоров,

например, чунъ-яс 'пальцы', школьникъ-яс 'школьники' и т. д.

Однако коми-пермяцкий суффикс -эз полностью не исчез

1.

В некоторых говорах так называемой наскафтымской мордвы параллельно

употребляются две формы 1 л. ед. ч. объектного спряжения ряда его,

например, максын'д и максыйа 'я его отдал'. Первая из этих форм

является мокшанской, а вторая эрзянской [13, 22].

В верхнесысольском, среднесысольском и летско-лузском говорах коми-зырянского

языка наряду с личным окончанием 1 л. мн. ч. -м употребляется личное

окончание -мц [61, 479]. Как изве­стно, окончание -мо

характерно для говоров коми-пермяцкого наречия. Вышеуказанные коми-зырянские

говоры относятся к южным говорам. Смешанное употребление этих двух личных

окон­чаний могло быть результатом междиалектного смешения.

Характеризуя албанский переходный говор района Люшни, А. В. Десницкая отмечает,

что в этом говоре, наряду с формами, полученными из старогегского йе, в

некоторых словах (притом только в конце слова в открытом слоге) выступает

распространив­шийся из соседней тоскской области дифтонг uа. Иногда это

па­раллельные варианты: thu ? thua 'ноготь', qru ? qrua 'женщина', mu ? mua

'мне' [26, 222].

Дублеты как отражение двуязычности встречаются также в лексически

обособленных словах: например, в немецкой колонии Нейбург употребляются венг.

himqd и швабск. hemed (ср. нем. Hemd; венг. is и швабск. пљ (ср. нем. (ist)

[35, 102].

Развитие словарного состава томско-тюркских говоров в по­следнее время

определяется в значительной степени взаимодей­ствием с татарским языком. При

наличии местно-тюркской и татарской параллельных форм (фонетических вариантов

одного корня или лексических дублетов) они могут долго сохраняться в общении,

оставаясь незаметными или настолько привычными, что различие не мешает

беспрепятственному общению (это в осо­бенности относится к фонетическим

вариантам одного корня), например, йамгъур — йангъы'р 'дождь', йер

йелдк — кайын йелдк 'земляника', малан, палан — балан 'калина',

мыжык — песи 'кошка' и т. д. [1, 11].

В результате взаимодействия говоров или диалектов могут образоваться

специфические языковые черты, не представленные ни в одном из говоров или

диалектов, участвовавших в процессе взаимодействия.

Отличительной особенностью говоров так называемой наскаф­тымской мордвы является

наличие редуцированных звуков<461> е-образного (э) и ы-образного

(ы), которые выступают преимуще­ственно в непервых слогах слова вместо

эрз. лит. о. Образование редуцированных звуков, видимо, произошло под

влиянием мокшанских говоров. Редуцированные гласные в описываемых гово­рах

имеют качественную направленность, что отличает их от соот­ветствующих звуков

мокшанского литературного языка [18, 8].

Характеризуя так называемое наречие ?, расположенное в за­падных районах

Башкирии, Т. Г. Баишев отмечает, что в некото­рых говорах этого наречия

употребляется звук, средний между ч и с [6, 33]. Известно, что

татарскому ч в башкирском языке регу­лярно соответствует с. В

результате взаимодействия западно-башкирских говоров с диалектами татарского

языка возник ка­кой-то средний звук между ч и с.

Чистопольский диалект татарского языка в своей основе яв­ляется диалектом

западного, или мишарского типа, характери­зующегося переходом старого ч

в ц. Следует при этом заметить, что в среднем диалекте татарского языка

согласный ч произносится с ослабленной смычкой и акустически напоминает

русское щ. В результате взаимодействия двух диалектов разных типов в

чистопольском диалекте татарского языка возник звук ч, произно­симый с

ярко выраженным взрывным элементом [13, 8].

В центрально-цивильском говоре чувашского языка, принад­лежащем к группе

смешанных говоров, образовался в некоторых словах дифтонг уо,

соответствующий гласному у низового диа­лекта и гласному о верхового

диалекта [38, 110].

В смешанном украинском говоре слободы Урыв б. Коротоякского уезда Воронежской

губернии имеются компромиссные фор­мы, создавшиеся путем контаминации

великорусской и украин­ской речи, например, произношение е на месте

этимологического ћ и украинского и без смягчения предшествующего

согласного, произношение и на месте этимологического ы и до

некоторой сте­пени произношение ы на месте этимологического и

[22, 220—221].

В городских говорах северной Германии, возникших на нижне­немецкой почве,

встречается замена начального z- (нижненем. t-) через s-,

например, Seit вместо Zeit (нижненем. tīd) [31, 140]. В восточных,

смешанных по своему характеру средненемецких говорах f- появляется

вместо северно-немецкого р- как несовер­шенное воспроизведение

южно-немецкого pf-, при этом непривыч­ный звук заменяется ближайшим

сходным из фонетической си­стемы северно-немецкого [31, 135].

По наблюдениям М. А. Абдрахманова, в тюркском говоре дер. Эушта, подвергающемся

влиянию языка казанских татар, вместо татарского о, в котором лабиализация

ослаблена по сравнению с гласным у, произносится звук, очень близкий

или совпадающий с ъ, т. е. говорящие воспринимают этот татарский звук и

сами про­износят его без лабиализации [1, 6].<462>

По-видимому, в более редких случаях могут возникать контаминированные

грамматические формы и слова, например, в тюрк­ском говоре дер. Эушта

употребляется форма прошедшего времени баратагъанбыс 'ходили бывало',

возникшая в результате конта­минации местной формы прош. вр. баратагъабъс

и татарской фор­мы давнопрош. врем. баратырган идек. В этом же говоре

сущест­вует местоимение сезлдр 'вы', ср. тат. сез 'вы' и местн.

силдр 'вы' [1, 11].

Людиковский и ливвиковский диалекты карельского языка испытали на себе

заметное влияние вепсского языка. Любопытно сравнить парадигму спряжения

возвратного глагола в настоящем времени в собственно карельском,

ливвиковском, людиковском и вепсском языках.

Собственно карельский

Ед. ч. Мн. ч.

1л. peziečen 'я умываюсь' и т. д. peziečemmд

2 л. peziečet peziečet't'a

3 л. peziečöw peziečet'дh

Ливвиковский и людиковский

Ед. ч. Ми. ч.

1 л. pezemцs pezemцkseh

2 л. pezetцs pezetцkseh

3 л. pezehes pestäheze [39, 7].

Вепсский язык

Ед. ч. Мн. ч.

1 л. pezemoi pezemoiš

2 л. pezetoi pezetoiš

3 л. pezese pezesoi [70, 92].

Нетрудно заметить, что формы возвратного глагола в ливви­ковском и

людиковском диалектах близки к соответствующим формам вепсского языка, но

полностью с ними не совпадают.

В переходном албанском говоре Думре встречаются контаминированные формы,

образуемые с тоскским ротацизмом, но при сохранении гегского вокализма: bв

ori 'он сделал' (3 л. ед. ч. аор.); гегск. bвni, тоскск. bлri, njarлn

'одну' (вин. п.); гегск. njвnen, тоскск. njлren [26, 225].

Употребление параллельных слов и форм из разных диалектов или близкородственных

языков иногда приводит к контаминации. Так, например, в местном тюркском говоре

деревни Эушта Том­ского района, подвергающемся влиянию татарского языка,

воз­никли такие слова, как утрац 'остров' (из местн. одърац +

тат. утрау 'остров'); мидлдй 'рукавица' (из местн. мелей,

милдй + тат. бидлдй 'рукавица') [1, 8].<463>

При языковом смешении двух близкородственных диалектов или языков наблюдаются

случаи вклинивания отдельных эле­ментов грамматической системы одного языка

или диалекта в грамматическую систему другого языка или диалекта.

В эрзянских говорах наскафтымской мордвы, в отличие от эрзянского литературного

языка, активные причастия прошедшего времени и пассивные причастия образуются,

как и в мокшанском языке, при помощи суффикса -ф, реже при помощи

равнозначного суффикса -н [13, 23].

В галисийском диалекте португальского языка под влиянием испанского языка личное

окончание 1 л. ед. ч. preterito perfecto simple имеет форму на -о,

например, houbo 'имел', puido 'мог' в отличие от соответствующей португальской

формы, характеризую­щейся окончанием -е, например, houve, pude [76,

572].

По сообщению М. И. Исаева, в осетинском наречии жителей Уаллагкома в

спряжении глагола некоторые дигорские формы че­редуются с иронскими, образуя

особую систему спряжения [37, 108].

Как известно, начальное l типичного для тюркских языков окончания мн. ч.

lar, ler в казахском языке уподобляется предше­ствующему согласному основы

слова, например, жол 'путь', жолдар 'пути', жолдас

'товарищ', жолдастар 'товарищи' и т. д.

В одном из говоров казахского языка на территории Каракал­пакской ACCP вместо

казахских вариантов мн. ч. лар, лер, дар, дер, тар, тер употребляется

вариант лыр, лер [27, 11]. Очевидно, здесь сказалось влияние

каракалпакского языка.

В систему диалекта могут вклиниваться не только отдельные эле­менты другого

диалекта или близкородственного языка, но и це­лые системно организованные

комплексы таких элементов. В этом же казахском говоре существует будущее время

на -rа‡, отсут­ствующее в литературном казахском языке; например:

Мен ертеге Нокиска бараrа‡пын 'Я завтра собираюсь ехать в Нукус' [27, 9—

10]. Прошедшее время на -аrак существует также в окружающем данный

диалект каракалпакском языке.

Говор села Слудка относится к лузско-летскому диалекту коми-зырянского языка. В

системе склонения имен, за исключением суффикса дат. п. -лц, нет

коми-пермяцких черт. Однако личные окончания глагола во мн. ч. совпадают по

форме с соответствую­щими личными окончаниями в коми-пермяцких говорах

2.

Имеющиеся наблюдения диалектологов позволяют создать некоторую типичную схему

лингвистического ландшафта зон пе­реходных говоров. Выясняется, например, что

средняя часть пе­реходной зоны отличается наибольшей степенью разрыхления

от<464>личительных диалектных черт. Чем ближе к основному диалект­ному

массиву того или другого типа, тем больше появляется ха­рактерных черт,

указывающих на близость определенного говора. Так, например, переходный

центрально-цивильский говор чу­вашского языка характеризуется оканьем и

уканьем. Сильное оканье наблюдается в местах, граничащих с районами верховых

чувашей; к границе низовых оканье ослабевает, переходит в уоканье, дальше — в

уканье [38, 110].

Известный исследователь диалектов башкирского языка Т. Г. Баишев отмечает,

что по мере удаления от мнимых границ, иначе говоря — от мест столкновения

различных фонетических особенностей, звуки постепенно приближаются к более

точному произношению своего диалекта. Так обстоит дело и с аффиксами [6, 27].

Албанский говор Сулёвы определяется как тоскский. Однако благодаря давним и

постоянным контактам этой краины с Эльбасаном, в говор ее проник ряд явлений

из гегской диалектной сре­ды, причем явления эти более отчетливо выражены в

северной ча­сти диалектной территории и постепенно убывают с севера на юг, т.

е. по направлению к области расположения тоскских говоров [26, 226].

На западе и особенно на северо-западе Башкирии бытует определенная группа

говоров, которые носят смешанный пере­ходный характер, т. е. содержат в себе

отдельные черты как баш­кирского, так и татарского языков, причем наблюдается

извест­ная закономерность в территориальном распределении этих черт: чем ближе

на восток, тем больше в них следов башкирского влия­ния и наоборот, чем дальше

на запад, тем ощутимее воздей­ствие со стороны татарского языка [21,

48].<465>

Не нужно, конечно, думать, что вышеприведенная схема яв­ляется универсальной.

Она может быть более или менее типичной для тех конкретных случаев, когда в

зоне переходных говоров нет каких-либо особых препятствий, затрудняющих

контактирование диалектов. В других случаях картина может быть иной. Зона

пере­ходных говоров не обязательно может представлять собой равно­мерное

смешение разных диалектных черт. В переходной зоне мо­жет наблюдаться

преобладание черт какого-нибудь одного из контактирующих диалектов. Например,

в зоне расположения сред­нерусских говоров имеется лишь небольшое количество

черт на­речий, присущих среднерусским говорам в целом, причем черты эти

связаны в основном с языковым комплексом северного наре­чия. Следует также

отметить, что лексических явлений, присущих говорам южного наречия и имеющих

распространение во всей полосе среднерусских говоров, отметить не удалось

[57, 242].

Процессы смешения диалектов нельзя также изучать без до­статочного

исследования различных сопутствующих факторов. При изучении процессов

междиалектного смешения важно учиты­вать общий удельный вес носителей того

или иного диалекта, род их занятий, продолжительность их совместной жизни,

степень их языковой близости и т. д.

Специфические процессы смешения диалектов изучены в общем слабо, однако

некоторые выводы представляют интерес для общей теории происхождения

диалектов.

В. М. Жирмунский, развивая некоторые высказывания не­мецких диалектологов (К.

Хааг, Ф. Вреде, А. Бах), устанавливает категории первичных и вторичных

диалектных признаков.

Первичными признаками он называет наиболее резкие откло­нения данного говора

от нормы литературной или диалектной, вторичными — отклонения менее заметные.

При столкновении ис­следованных им швабских говоров с нормой литературного

не­мецкого языка отпадают все наиболее существенные отклонения диалекта от

литературной нормы, а менее значительные сохра­няются без изменений. То же

происходит и при смешении шваб­ских говоров с франкскими, опирающимися на

общефранкское диалектное койнэ и на литературную норму [35, 97—98].

Система гласных тюркского говора деревни Эушта быстрее подвергается смене в тех

случаях, когда различие в употреблении гласных между местными тюркскими

говорами и татарским язы­ком имеет семантические последствия, т. е. если оно

ведет к недо­пониманию или имеет результатом фонетическое совпадение слов

местного говора и татарского языка, семантически между собою не связанных,

например: эушт. кул означает 'рука', тат. кул имеет значение

'раб', эушт. туc 'coлъ', тат. туc 'береста', эушт.

ит 'собака', тат. ит 'мясо' и т. д. [1, 5]. Признаки, совпадение

ко­торых не имеет семантических последствий, обычно сохраняются дольше.

Существенное значение для судьбы языковых форм имеет<466> факт

осознанности или неосознанности различия параллельных форм самими говорящими.

При условии, если различия незамет­ны для говорящих, они могут долго

сохраняться [1, 7]. Выводы М. А. Абдрахманова в этом отношении совпадают с

выводами В. М. Жирмунского.

Некоторые части речи (местоимение) являются более устой­чивыми, чем другие;

для сохранения грамматических признаков имеет значение их системный характер

(падежные формы одного корня сохраняются лучше, чем формы одного слова,

образован­ные от разных корней, звуки лучше сохраняются в дифтонгах и

устойчивых словосочетаниях, для судьбы ряда слов имеет зна­чение их

внутренняя форма и словообразовательные качества, лучше сохраняются слова,

находящиеся в пассивном фонде и т. д. [1, 14].

Какая-либо сильная тенденция в одном из смешивающихся го­воров или диалектов

может оказывать значительное сопротивле­ние внешнему влиянию. Среди многих

русских говоров Поволжья, подвергающихся значительному украинскому влиянию, нет

ни одного, воспринявшего характерное украинское различение глас­ных неверхнего

подъема в безударном положении, т. е. сменив­шего произношение типа дамой,

пошли, корова, драва на домой, пошли, корова, дрова и т. д. [9,

29]. Это означает, что аканье в русских говорах представляет устойчивую черту

их фонологичес­кой системы.

Заслуживает внимания также тезис А. П. Дульзона о двух по­следовательных

фазах смешения диалектов. Первая стадия харак­теризуется появлением в речи

индивида особых ситуативно обу­словленных, отличных от его родного говора

фонетических, мор­фологических и лексических вариантов, а также моделей

предло­жения, которые он употребляет только в определенной ситуации.

Ситуативные варианты с формальной стороны представляют со­бой сочетание

элементов родного диалекта с элементами чужого диалекта (или литературного

языка). Прежде всего устраняются особенности, тормозящие процесс общения, т.

е. наиболее замет­ные признаки, или так называемые первичные признаки.

Вторая стадия процесса диалектно-языкового смешения начи­нается тогда, когда

вторичные признаки языковых систем ста­новятся заметными для всех частей

сметанного коллектива и когда носители отступающего говора научаются

воспроизводить вторичные, т. е. менее заметные признаки ведущего говора.

Сна­чала эти признаки употребляются как ситуативные варианты, потом они

становятся факультативными. При устранении парно­сти факультативных вариантов

наступает смена языка [30, 15— 22].

Имеются данные, свидетельствующие о том, что при смешении диалектов звуковые

изменения совершаются постепенно, захваты­вая слово за словом. В некоторых

диалектах сохраняются реликты,<467> не затронутые звуковым изменением. В

среднефранкском диалек­те немецкого языка, который был когда-то нижненемецким

гово­ром, местоимения dat 'das' и wat 'was', et 'es' и allet 'alles' ос­тались

незатронутыми верхненемецким перебоем согласных [31, 156].

Немецкий диалектолог Фрингс даже делает из этого вывод, что следует говорить

не о перебое, но о словах с перебоем [77, 9].

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36