Книга: Общее языкознание - учебник

языковой и речевой — формах коммуникации. Отрыв индивидуального и социального в

данном случае так же неправомерен, как неправомерен разрыв отдельного и общего,

свойственных каждой вещи и каждому явлению [30, 18—19]. Признание речи как

неупорядоченного явления ставит под воп­рос функционирование ее в качестве

средства общения. Диалек­тика познания подсказывает, что единичное и общее

присуще самим реальным объектам, и они находятся в неразрывном единстве [30,

21]. Язык представлен в конкретных актах говорения всех индивидуумов народа,

таких конкретных актах, которые одновременно в своей реальности существуют и

как общее, свя<88>зывающее все эти единичные акты в одно явление,

называемое языком человека [30, 22]. Все доказательства различения языка и речи

вращались по существу вокруг объяснения индивидуальной речи как единичного

явления и одновременно как общего момента, свойственного всякой речи; но в этом

раккурсе наиболее целесообразно подходить к проблеме дифференциации языка и

речи с позиций категорий диалектики, категорий единичного и общего. Извлечение

общих свойств есть задача научного исследования, но задачей научного

исследования является и адекватное представление объекта в его диалектических

противоречиях [30, 22-23].

Американские дескриптивисты вообще не признают необхо­димости проводить

какое-либо различие между языком и речью.

Нельзя не признать, однако, что основой для разграничения языка и речи

послужило объективно существующее в языке общее и конкретные случаи

использования этого общего в рече­вых актах. Несмотря на то, что дихотомия

«язык — речь» рассмат­ривается многими лингвистами как одно из крупнейших

достиже­ний современного языкознания, в этом вопросе еще очень много неясного

и недоработанного. Прежде всего следует указать на явные противоречия,

существующие в самой теории проблемы и связанные со взглядами Соссюра. С

одной стороны, язык, по определению Соссюра, являлся частью речевой

деятельности, с другой стороны, подчеркивается, что сама речь представляет

собой только индивидуальное — в ней якобы нет ничего кол­лективного.

Совершенно ясно между тем, что если язык ингре­диент речи, то в самой речи

должен содержаться также элемент социального, общественно релевантного.

Если в речи нет ничего коллективного, то каким образом может стать социальным

явлением язык? При анализе этих противоре­чий неизбежно следует признать, что

язык вплетен в речь, присут­ствует в каждом речевом акте. Если язык — система,

то не может быть несистемной и речь. В противном случае люди не могли бы

общаться. Остается допустить, что речью следует называть не всю совокупность

конкретных речевых актов, а какие-то общие атрибуты этих актов. Например,

индивидуальной речью можно считать случайные ошибки в произношении,

специфические осо­бенности речи, особенности чисто личного набора слов,

выражаю­щиеся в большей частотности употребления тех или иных слов, оборотов,

отдельных типов предложений (например, относитель­ных по сравнению с часто их

заменяющими деепричастными конструкциями), употребление каких-то новых слов, не

вошед­ших в массовый обиход и т. п. Однако и эти атрибуты индивидуальной речи

нелегко отграничить от того общего, что существует в языке. Индивидуальные

ошибки в произношении или ударении могут быть результатом действия аналогии,

особый отбор слов и предложений вполне естествен, так как практически ни

один<89> индивид не владеет языковой системой в полном ее объеме. В языке

постоянно возникают новые слова, но если слово не стало еще общим достоянием,

то нельзя на этом основании речь противо­поставлять языку, так как

противопоставлению должны подлежать явления уже сложившиеся, а не только что

возникшие или воз­никающие.

Совершенно нелогично и определение речи как сверхъязыко­вого остатка. Если

система языка манифестируется в речи, то сама речь, естественно, не может

быть только сверхъязыковым остатком. Неверно утверждение Соссюра о том, что

язык существует только в виде отпечатков в сознании людей, представляющих

чисто психические образования. В языке современного человека понятие тесно

связано с речевым его выражением, т. е. со словом, с определенными

акустическими образами. Трудно также согласиться с утверждением Соссюра о

том, что грамматическая система существует потенциально в мозгу индивида или

целой совокупности индивидов. Многочисленные наблюдения показы­вают, что

человек, не получивший хотя бы минимальной лингвис­тической выучки, не имеет

никакого отчетливого представления о системе того языка, на котором он

говорит. Он или неосознанно чувствует ее таксономически, например, он знает,

к какому типу склонения или спряжения отнести незнакомое слово, или подходит

к ней чисто прагматически, операционально. Его более всего интересует вопрос,

как правильно сказать в данном конкретном случае. Подобные типичные

стереотипы различны по своему характеру. В одних случаях это результаты чисто

технических языковых процессов, связанных с установлением рационально

отобранных смыслоразличительных средств (фо­нем), в других — результаты

классификации слов (ср., например, словообразовательные суффиксы) или

отражение объективно су­ществующих связей между предметами (ср.

словоизменительные формативы) и т. п.

Типичные стереотипы языка возникли в процессе общения, а не в результате

отвлечения от конкретного языкового материала. Эти общественно релевантные

типические стереотипы, очевидно, и образуют функционирующую языковую систему,

управляющую узу­сом. Поэтому язык и речь следует рассматривать не как особые

сферы, а в ином плане — выясняя, как вышеуказанная система направляет и

реализует узус. Несомненно одно, что узус во всех его конкретных проявлениях

направляется и регулируется сис­темой общественно релевантных стереотипов.

Каждое речевое выражение строится по определенным прави­лам. Необычайное

разнообразие сочетаний слов совершается в рамках определенных системных

отношений и ограничений. То же самое относится и к области звукового оформления

слов. Весь смысл рассматриваемой проблемы состоит именно в этой регуляции. Так

называемые сверхъязыковые остатки не имеют<90> никакого решающего

значения для решения проблемы «язык — речь», поскольку не они определяют

сущность конкретного использования языка. Что же касается понимания языка как

системы чистых отношений, то можно полагать, что в этом случае мы

дей­ствительно имеем дело с языком как известной научной абстрак­цией. Подобная

сетка отношений, однако, не управляет узусом, а также не имеет прямого

отношения к разграничению языка и речи.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА КРУГОВОРОТА РЕЧИ

Всякое речевое общение предполагает наличие некоторых необходимых условий,

вне которых оно вообще немыслимо. Оно предполагает прежде всего наличие

конкретного человеческого коллектива, пользующегося данным языком как

средством обще­ния. Язык должен представлять собой определенную сумму

фиксированных норм и правил, обеспечивающих его понимание членами данного

коллектива. Большое значение для понимания языка имеет наличие у говорящих

единого уклада социальной жизни, общих нравов, обычаев и привычек,

вырабатывающихся в результате совместного пребывания на определенной более

или менее ограниченной территории и т. п.

Взаимное понимание языка не представляется возможным, если комплексы

дифференциальных опознавательных признаков, служащие для различных предметов

и явлений у говорящего и слушающего, будут разными. Можно как угодно

истолковывать понятие прогресса, но основной отличительный признак прогрес­са

— движение вперед, отличающий его от такого явления, как регресс, — в

сознании говорящих должен сохраняться.

Для того чтобы язык был удобным средством общения, он должен быть системно

организован. Система коммуникативных средств языка должна представлять

совокупность типовых стерео­типов, позволяющих типизированно обозначать

общее.

Произношению фразы обычно предшествует так называемая интенция, или намерение

говорящего выразить определенное мыслительное содержание в языковой форме.

Происходит пере­кодирование этого содержания в слова и формы их соединения.

Импульсы, возникающие в мозгу путем связей рефлекторного характера, передаются

речеисполнительному аппарату, в резуль­тате чего произносится образованное по

определенным правилам высказывание. Все это при нормальном и естественном

владении данным языком совершается автоматически. Природа автоматизма речи

недостаточно изучена. Владение языком является результа­том укрепившейся

привычки, основанной на бесчисленном коли­честве случаев указанного

перекодирования в сходных условиях. Возможно, что некоторые формы высказывания

являются штам­пами, воспроизводимыми автоматически в соответствующих

ус<91>ловиях. Однако могут быть случаи, когда говорящий строит фразы.

Темп речи от этого несколько замедляется, но автоматизм не утрачивается. Можно

предполагать, что автоматизму речи помогают подсознательно усвоенные правила

встречаемости слов, а также автоматическая стыковка слов, обеспечивающая

грамма­тическую правильность образованной фразы. Рассмотрим несколько фраз

разного типа. Говорящий произносит фразу: земля вращается вокруг солнца.

Слушающий автоматически перекодирует это предложение в соот­ветствующее

мысленное содержание. Звуковые комплексы у слушающего ассоциированы с

предметами материального мира, с их признаками и закономерными связями,

относительно кото­рых у него имеются определенные знания. Слушающий знает, что

означают соединенные по принятым в данном языке правилам слова земля,

вращаться, вокруг и солнце. Он понимает смысл высказывания.

Коммуникация достигает своей цели. Если у слушателя возникает желание что-либо

сказать, то весь процесс начинается и кончается в том же порядке.

Фраза земля вращается вокруг солнца сама по себе довольно абстрактна.

Условием ее понимания является известная сумма знаний о каждом предмете

высказывания.

В реальной действительности встречается немало случаев общения, когда общее

знание свойств предмета дополняется кон­текстным определением, например,

сегодня на реке начался ледоход. Говорящий знает, что в данном случае речь

идет не о реке вообще, а о реке, протекающей, скажем, мимо города или

какого-либо другого населенного пункта, в котором он проживает.

Могут быть случаи, когда содержание разговора непосредст­венно касается

окружающей обстановки, например зажги свет и закрой окно занавеской.

Тот, к кому обращена данная фраза, может непосредственно видеть предметы, о

которых идет речь.

Конкретные случаи обусловленности контекстом могут быть очень разнообразны.

Часто контекст определяют как совокупность формально-фиксированных условий,

при которых однозначно выявляется содержание каких-либо языковых единиц

(лексической, граммати­ческой и т. д.) [31, 47]. Е. P. Курилович определяет

контекст более широко; понимая под ним не только словесную обстановку, но и

те элементы внешней ситуации, которые определяют значе­ние [36, 74].

Каждый речевой акт обычно соотносится с какой-нибудь ти­пичной ситуацией.

Подлинное владение языком заключается в умении сказать так, как это принято в

определенных типичных условиях. Поэтому к живой речи неприменимы такие понятия,

как омонимы, синонимы, многозначность слов и т. д.: в конкрет­ном речевом акте

каждое слово имеет вполне определенное значение.<92>

Вообще понимание речи зависит от действия самых различ­ных факторов,

конкретное перечисление которых даже не представ­ляется возможным.

Непосредственное наблюдение конкретной ситуации имеет огромные преимущества

перед языком, так как оно дает возмож­ность обозреть все детали окружающей

обстановки. Язык в этом отношении имеет гораздо более ограниченные

возможности. Прежде чем что-либо сказать, говорящий должен произвести отбор,

ограничение, так как в одном речевом акте нельзя выра­зить всего. Путем

постепенного разворачивания речи, соединения различных одиночных актов речи в

цепочки, ситуация может быть описана, но по сравнению с тем, что она в

действительности представляет, это в общем будет довольно схематичное и

непол­ное ее описание.

Недостатки речи в значительной мере компенсируются тем, что в речевом акте

помимо словесного мышления могут участво­вать и другие типы мышления —

мышление образное и практи­ческое. Мышление образное может в какой-то мере

дополнять и компенсировать то, что не способно выразить словесное мышление.

При практическом мышлении словесное мышление может иметь вспомогательное

значение, например, в случаях речевой коор­динации трудовых процессов.

Понимание речи в значительной степени облегчается благодаря действию

интуиции, когда слу­шающему достаточно найти в речи несколько необходимых

ориен­тиров, чтобы понять смысл высказывания в целом.

Звуковая речь возникла в процессе труда, и первой функцией звуковой речи

была, по всей видимости, координация трудовых процессов. Употребление

звуковой речи в современных языках давно перешагнуло первоначальные сугубо

утилитарные рамки. Необычайно умножились функции самой массовой коммуника­ции

в связи с необходимостью обслуживания и координирования самых различных

сторон деятельности человека. Современная звуковая речь имеет самые различные

функции. Она служит и средством убеждения и пропаганды, средством передачи

зна­ния, обслуживает самые различные типы информации (пресса, радиовещание),

широко используется как средство художествен­ного изображения

действительности, приобретая при этом раз­личные эстетические функции.

Необычайно осложнилась и сама система коммуникативных средств в связи с

развитием челове­ческого мышления и общим техническим и культурным

прогрес­сом человечества.

БИБЛИОГРАФИЯ

1. В. Ф. Асмус. Логика. М., 1947.

2. Ш. Балли. Французская стилистика. М., 1961.

3. И. С. Беритов. О физиологических механизмах поведения высших

позвоночных животных. «Изв. АН СССР». Серия биол., 1957, №2.<93>

4. В. М. Богуславский. Слово и понятие.— В сб.; «Мышление и язык», М.,

1957.

5. Л. А. Булаховский. Введение в языкознание, ч, II. М., 1953.

6. А. Бънков. Мислене и език. София, 1960.

7. Л. М. Васильев. Проблема лексического значения и вопросы

сино­нимии.— В кн.: «Лексическая синонимия». М., 1967.

8. П. И. Визгалов. Некоторые вопросы диалектики соотношения язы­ка и

мышления. Казань, 1962.

9. В. В. Виноградов. Русский язык. (Грамматическое учение о слове). М.

— Л., 1947.

10. Е. К. Войшвилло. Понятие. М., 1967.

11. Л. Г. Воронин. Семантика слова в свете марксистско-ленинской тео­рии

отражения. «Уч. зап. Шахтинского пед. ин-та», 1958, т. II, вып. 5.

12. Л. С. Выготский. Мышление и речь. М. — Л., 1934.

13. Е. М. Галкина-Федорук. Слово и понятие. М., 1956.

14. А. Гардинер. Различие между «речью» и языком. — В кн.: В. А.

Звегинцев. История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях. Ч. II.

М., 1960.

15. Г. А. Геворкян. О роли абстракции в познании. Ереван, 1957.

16. Б. А. Глинский, Б. С. Грязнов, Е. П. Никитин. Модели­рование как

метод научного исследования (гносеологический анализ). М., 1965.

17. Д. П. Горский. Вопросы абстракции и образование понятий. М., 1961.

18. Д. П. Горский. О роли языка в познании. — «Вопросы философии», 1953, №2.

19. Д. П. Горский. Роль языка в познании. — В сб.: «Мышление и язык», М.,

1957.

20. Ч. Дарвин. Сочинения, т. 5. М., 1953.

21. Диалектика и логика. Формы мышления. М., 1962.

22. А. П. Евгеньева. Основные вопросы лексической синонимики. — В кн.:

«Очерки по стилистике современного русского литературного языка». М. — Л.,

1966.

23. Л. Ельмслев. Язык и речь. — В кн.: В. А. Звегинцев. История

язы­кознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях. Ч. II. М., 1960.

24. О. Есперсен. Философия грамматики. М., 1958.

25. Н. И. Жинкин. Вопрос и вопросительное предложение. — ВЯ, 1955, №3.

26. В. А. 3вегинцев. Проблемы знаковости языка. М., 1956.

27. С. Д. Кациельсон. Содержание слова, значение и обозначение. М. — Л.,

1965.

28. Л. С. Ковтун. О значении слова. — ВЯ, 1955, №5.

29. Г. В. Колшанский. Логика и структура языка. М., 1965.

30. Г. В. Колшанский. О правомерности различения языка и речи. — В сб.:

«Иностранные языки в школе», вып. 3. М., 1964.

31. Г. В. Колшанский. О природе контекста. — ВЯ, 1959, №4.

32. М. М. Кольцова. Обобщение как функция мозга. Л., 1967.

33. Н. И. Кондаков. Логика. М., 1954.

34. И. В. Копнин. Формы мышления и их роль в познании. (Автореф. докт.

дисс.). М., 1955.

35. К. К. Кошевой. Суждение и предложение и павловское учение об условных

рефлексах. Пермь, 1959.

36. Е. P. Курилович. Заметки о значении слова. — ВЯ, 1955, №3.

37. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 14.

38. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 29.

39. К. Mapкс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 19.

40. В. Н. Мороз. Мысль и предложение. Ташкент, 1960.

41. Н. К. Одуева. О переходе от ощущения к мысли. М., 1963.<94>

42. В. В. Орлов. Особенности чувственного познания. Пермь, 1962.

43. В. З. Панфилов. К вопросу о соотношении языка и мышления. — В сб.:

«Мышление и язык», М., 1957.

44. П. Н. Пипуныров. Учение И. П. Павлова о двух сигнальных си­стемах и

марксистско-ленинская теория познания. Л., 1954.

45. Г. В.Плеханов. Очерки по истории материализма. Изд. 3. М., 1922.

46. А. А. Потебня. Из записок по русской грамматике, т. I—II. М., 1958.

47. А. А. Потебня. Мысль и язык. Изд. 4. Одесса, 1922.

48. Д. Д. Райкова. Понятие в свете теории отражения. (Автореф. канд.

дисс.). М., 1954.

49. Л. О. Резников. Гносеологические основы связи мышления и языка. «Уч.

зап. ЛГУ», 1958, вып. 13, № 248.

50. Л. О. Резников. Понятие и слово. Л., 1958.

51. Л. О. Резников. Против агностицизма в языкознании. «Изв. АН СССР,

ОЛЯ», 1948, т. 7, вып. 5.

52. А. А. Реформатский. Введение в языкознание. М., 1967.

53. М. М. Розенталь. Принципы диалектической логики. М., 1960.

54. С. Л. Рубинттейн. Бытие и сознание. М., 1957.

55. С. Л. Рубинштейн. Основы общей психологии. Изд. 2, М., 1946.

56. И. М. Сеченов. Избранные философские и психологические произ­ведения.

М., 1947.

57. А. И. Смирницкий. Объективность существования языка. М., 1954.

58. И. М. Соловьева, Ж. И. Шиф. Развитие образного мышления у глухих и

слышащих школьников младшего возраста.— В сб.: «О психи­ческом развитии

глухих и нормально слышащих детей». М., 1962.

59. Ф. де Соссюр. Курс общей лингвистики. М., 1933.

60. А. Г. Спиркин. Происхождение языка и его роль в формировании

мышления. — В сб.: «Мышление и язык». М., 1957.

61. Б. А. Успенский. Структурная типология языков. М., 1965.

62. А. С. Чикобава. Реальность синонимов и возможность синоними­ческих

словарей. — В кн.: «Лексическая синонимия». М., 1967.

63. А. Шафф. Введение в семантику. М., 1963.

64. Г. П. Щедровицкий. О строении атрибутивного значения. «Докла­ды АПН

РСФСР», 1958, №1.

65. Ф.Энгельс. Диалектика природы. К. Маркс, Ф. Энгельс. Со­чинения, т. 20.

66. Язык и речь. Тезисы докладов межвузовской конференции. М., 1962.

67. К. Ajdukiewicz. Abriss der Logik. Berlin, 1958.

68. N. Chomsky. The logical basis of linguistic theory. — В сб.:

«Preprints of Papers for the 8-th International Congress of Linguists».

Cambridge (Mass.),

69. Е. Ñoseriu. Sistema, norma у habia. Montevideo, 1952.

70. J. С. Íouzeau. Etudes sur les facultés mentales des

animaux comparées à celles de l'homme par un voyageur

naturaliste, v. II. Paris, 1872.

71. F. Êluge. Etymologisches Wörterbuch der deutschen Sprache. 18

Aufl., Berlin, 1960.

72. A. Martinet. Eleménts de linguistique générale. Paris, 1960.

73. М. Ðei. The story of language. Philadelphia — N. Y. 1965.

74. W. Ðorzig. Das Wunder der Sprache. Bern, 1950.

75. Ì. Vasmer. Russisches Etymologisches Worterbuch, Bd. 2.

Heidelberg, 1955.<95>

ГЛАВА ВТОРАЯ

ЗНАКОВАЯ ПРИРОДА ЯЗЫКА

ПОНЯТИЕ ЯЗЫКОВОГО

ЗНАКА

К РАЗРАБОТКЕ ПРОБЛЕМ ЗНАКОВОСТИ ЯЗЫКА

Знаковый характер человеческого языка составляет одну из его универсальных

черт и основных особенностей; не случайно к понятию знака издавна обращались

представители разных научных направлений в целях более глубокого

проникновения в сущность языка. Из понятия знака имплицитно исходили в своих

научных спорах о сущности вещей и их наименований древ­ние эллины,

номиналисты и реалисты — последователи двух диаметрально противоположных

философских направлений сред­них веков, классики сравнительного и

типологического языко­знания. На понятии знака со времен Бодуэна де Куртенэ и

Ф. де Соссюра покоятся все сколько-нибудь значимые теории языка в современной

лингвистической науке.

Что в языке принято считать знаковым? Под знаковым аспек­том естественного

языка понимают обычно соотнесенность языковых элементов (морфем, слов,

словосочета­ний, предложений и др.), а следовательно и языка в целом, в той

или иной форме и степени опосредствованности с внеязыковым рядом явлений,

предметов и ситуаций в объективной действительности.

К знаковой функции языковых единиц относят, далее, их свойство обобщенно

выражать результаты познавательной деятельности человека, закреплять и

хранить итоги его общественно-исторического опыта.

Под знаковый аспект языка подводят, наконец, способность языковых элементов, в

силу закрепившихся за ними значений, нести определенную инфор­мацию, выполнять

различные коммуникативные и экспрессивные задания в процессе общения.

Следовательно, термин «знаковый», как и синонимичный с ним термин

«семиотический», — многозначны,<96> в него вкладывается разное содержание

и, применительно к естественному языку, он может быть отнесен к четырем разным

функциям языковых элементов: функция обозначения (репре­зентативная),

обобщающая (гносеологическая), коммуникатив­ная и прагматическая.

Непосредственная связь языка с мышле­нием, с механизмом и логикой познания,

уникальное свойство человеческого языка служить универсальной системой

обозна­чения всего многообразия объективного мира — все это сделало знаковый

аспект языка предметом изучения разных наук (фило­софии, семиотики, логики,

психологии, языкознания и др.), в силу общности объекта не всегда четко между

собой разграничен­ных [1; 10; 27; 38; 44; 58].

Областью крайнего неразграничения двух наук — лингвис­тики и философии —

является анализ логики языка, особенностей логического синтаксиса и

семантики, проводимого с позиций логического позитивизма [41]. Единственным

предметом науч­ного анализа этого философского направления является язык, а

целью исследования — установление выводных знаний и логи­ческих связей

внутриязыковых выражений (предложений) путем ве­рификации последних на

предмет истинности или ложности, осмыс­ленности или бессмысленности. Для

логического анализа неопозити­висты [69; 70; 71; 72] берут не естественный

язык как таковой, с его формальной и содержательной сторонами, в его

психологическом и социальном аспектах, а искусственно созданный на основе

естест­венного языка сугубо конвенциональный символический аппарат наук (язык

логики, математической логики, математики и пр.), так называемый «предметный

язык».

Сформулированные при логическом анализе языка семио­тические понятия, будучи

применены в различных исследова­тельских целях в лингвистике, несколько

продвинули изучение знакового аспекта языка, вызвав к жизни новые

лингвистиче­ские направления, начиная с создания «алгебраической» теории

языка Л. Ельмслева [20], где язык сведен к формально-логиче­скому построению,

и кончая порождающей грамматикой Н. Хомского [74], теоретические обоснования

которой в известном плане восходят к тому же источнику.

В дальнейшем неразграничение логической и лингвистической семантик,

лексических и грамматических значений языковых элементов, подмена категорий

языка категориями логики, ги­пертрофированный интерес к универсальным

логическим осно­вам языка и пренебрежительное отношение к специфике значе­ний

языковых знаков разных типов в конкретных языках стали препятствовать

адекватному, непредвзятому исследованию зна­чимой стороны языка, его

знакового аспекта.

Второй областью знаний, с которой лингвистика не установила четких границ в

основных понятиях и соответствующих терминах, является семиотика [2; 26; 56],

наука о знаках вообще.<97>

Хотя имплицитное понятие знака встречается в контексте философских работ

довольно рано, упорядочение теоретических основ и методов семиотики как науки

о знаках падает на первую половину XX в. [52; 85; 87; 89]. Обсуждение проблем

языковых знаков началось в истории науки не с собственно лингвистиче­ской, а

с общесемиотической точки зрения, поэтому основные понятия теории знаков

разрабатывались на основе формализо­ванных языков разных наук и прежде всего

метаязыка и предмет­ного языка логики [69; 71], математической логики и ряда

других неинтерпретированных систем [75; 91]. В исследовании проблем знаковой

природы языка образовался замкнутый круг: с одной стороны, определения таких

основных семиотических категорий, как знак, форма знака, значение и т. п., —

складывались на базе описания чисто конвенциональных, искусственных знаковых

систем (метаязыки наук, коды, системы сигналов и дорожных знаков и т. п.) без

учета специфики знаков естественных языков, с другой стороны, человеческий

язык всегда служил основ­ной, если не единственной сферой приложения общей

семио­тики, поставляя ей свой материал. В силу этого в теории знаков,

разработанной на основах логического позитивизма, лингвистика объявляется

частью семиотики как эмпирическая, описательная ее область, состоящая из

прагматики, описательной семантики и описательного синтаксиса [62; 86].

Ввиду того, что изучение знакового аспекта языка шло в основном путем

сравнения его с чисто механическими системами или с формально-логическими

построениями, исследование знаков естественных языков ограничивалось

установлением шкалы признаков, свойственных знакам этих систем: полная

произволь­ность и механический характер связи означающего с означаемым, одно-

однозначное соответствие формы знака и его содержания, непродуктивность

знака, отсутствие смысловых отношений между знаками и т. п. В семиотике,

стремящейся абстрагироваться от специфики разных видов знаков, определение

понятия знака не­померно широко: знаком считается любое явление,

обозначающее, репрезентирующее другое.

Естественно, что при такой дефиниции знака человеческий язык во всем его объеме

— как инвентарь словарных и звуковых единиц, так и модели их сочетаемости, даже

буквенная репре­зентация звуков, могут быть одинаково легко отнесены к

кате­гории знаков. Но такой подход мало что дает для выявления семиотической

природы естественного языка, знаки которого, будучи непосредственно связаны с

психической деятельностью человека, с его мышлением [5; 45; 80], создают

большую самобыт­ность и неповторимое своеобразие этой сложной,

многофункцио­нальной системы. Даже в тех случаях, когда отнесенность к

кате­гории знака происходит на основе более конкретных дифферен­циальных

признаков (односторонняя, двусторонняя природа зна<98>ка, функция, по

которой знак квалифицируется и т. п.), разно­образие подходов поразительно

велико [18, 243—249; 24, 12— 20; 45, 38—68; 56, 163—308; 95]. Однако понятия

«знаковая си-тема», «знак» применительно к естественному языку имеют

опре­деленный смысл лишь в том случае, когда они определяются чис­то

лингвистически и когда за презумпцией о знаковом характере языка в целом или

отдельного его уровня стоит целостная тео­рия языка, построенная на результатах

изучения этих его свойств и сформулированная вследствие четких импликаций

понятия язы­кового знака. Там, где эти термины употребляются без придан­ной им

системы лингвистических определений, они остаются пус­тыми ярлыками. Именно

этот факт часто создает в лингвистике ситуацию взаимонепонимания: чем менее

обоснованно и опреде­ленно употребляют одни термины «знак», «знаковый»,

«знако­вая система» без изучения их специфики, тем более категорично отклоняют

другие самое идею знаковой репрезентации — ос­новное свойство естественного

языка,— также не обращаясь к исследованию этого свойства языка. Поэтому не

аксиоматиче­ские посылки о знаковой природе языка, а пристальное изуче­ние

структурных и функциональных особенностей знаков естест­венных языков,

определение основных семиотических понятий (сущность знаковой репрезентации

человеческого языка, типы языковых знаков, специфика таких знаковых категорий,

как значение, значимость, смысл и др.) могут и должны составить предмет

лингвистической семиотики [53; 57] (подробнее об этом см. раздел «Язык в

сопоставлении со знаковыми системами иных типов»). С проблемой знаковости

естественного языка связаны са­мые кардинальные вопросы его сущности: 1)

основной гно­сеологический вопрос, определяющий методологию лингвистиче­ского

исследования, о соотношении языка, объективной действи­тельности и мышления; 2)

характер структурной организации языка как семиотической системы особого рода;

3) специфика языковых знаков, их типы и закономерности функционирования; 4)

природа и виды языкового значения.

Изучение знаковых функций языковых единиц, в основном слов, шло в истории

науки в четырех планах: философско-гносеологическом [2; 12; 45; 73; 92; 99;

103], логическом [68; 69; 70; 71; 78], психологическом [14; 68] и

лингвистическом [36; 52; 66; 76].

Наиболее ранним по времени и значительным по последствиям явилось обсуждение

вопроса о соотношении языка, объективной действительности и мышления,

проводимое в контексте гносеологических штудий.

В номиналистской философии этот вопрос решается следую­щим образом: язык

интерпретируется как единственная форма мышления [99], а языковые знаки

понимаются как концепту<99>альные символы [73], конструирующие

объективную действи­тельность. Другой разновидностью номиналистского решения

основного гносеологического вопроса явилась феноменологи­ческая теория Э.

Гуссерля [78], которая, будучи основана на признании «идеальных предметов»,

сводит значение языковых знаков к интенциональным актам. Согласно теории Э.

Гуссерля, познание человеком реальной действительности предопределено по объему

и способу членения человеческим сознанием (транс­цендентально) и в силу

ограниченной способности последнего происходит исключительно при помощи языка,

путем вербализа­ции объективного мира.

Способность обобщенного, абстрактного мышления и прин­цип опосредствованной

репрезентации реального мира, свойст­венные человеческому мышлению,

приписываются в этом фило­софском направлении самим знакам. Язык как бы

набрасывает определенную «сетку понятий», которая, расчленяя объективную

действительность, создает языковую картину мира (Weitbild der Sprache). Эта

теория и, особенно, «философия символических форм» Э. Кассирера [73] оказали

огромное влияние на мировоз­зрение и методологические основы целого

лингвистического направления — неогумбольдтианства [79; 96; 101; 102] в

различ­ных его разновидностях [7; 16; 17; 61].

В современной лингвистике на понимание языка как системы знаков, особенно на

глоссематическую теорию языка1,

оказало большое влияние другое философское течение — логический позитивизм [69;

70; 71; 72; 92], в котором вопрос о соотношении языка, мышления и объективной

действительности интерпрети­руется очень своеобразно. Из трех членов

соотношения, рассмат­риваемого при решении этого гносеологического вопроса,

позити­висты исключили основной, определяющий сущность знаковой репрезентации

человеческого языка,— мышление, сведя триаду к бинарному противопоставлению:

«язык — реальная действи­тельность», которые относятся друг к другу как

обозначающее и обозначаемое. Таким образом, процесс познания мира сведен к

процессу его обозначения. В противоположность номиналистскому определению знака

как «символической формы», констру­ирующей реальный мир, в философии

логического позитивизма знак однопланов, он не имеет значения и сведен к форме

выраже­ния2.<100>

В качестве классической семиотической системы, определяе­мой по

коммуникативной функции, для логических позитивистов служит так называемый

предметный язык (object language), пред­ставляющий собой набор в основном

утвердительных предложе­ний, поддающихся формально-логическому анализу. Кроме

интер­претации некоего текста (набора предложений), анализа правил комбинации

знаков и приблизительного перевода этих высказы­ваний на другой язык,

предметному языку невозможно приписать никаких значений, никакого

собственного содержания. Поэтому он в высшей степени формализован и как чисто

формально-ло­гическое исчисление (calculus) не имеет содержания, однопла­нов.

Предметному языку противопоставляется метаязык, система понятий (код),

которая устанавливает условия истинности при интерпретации предметного языка.

На более позднем этапе ста­новления позитивистской теории стали приниматься

во внимание отношения знаков к тому, что они обозначают (designata); однако

вся область многоступенчатых (инклюзивных) семантических от­ношений,

свойственных знакам естественного языка, подменя­ется однозначным

соответствием знака обозначаемому.

Снимается вопрос о соотношении языка, мышления, объектив­ного мира и в тех

научных направлениях, где прагматическая функция языка принимается в качестве

основной его функции. Язык интерпретируется как целенаправленное поведение

челове­ка, а сущность знаковой репрезентации сводится к «семиотиче­скому

процессу», конституентами которого являются: 1) интер­претатор — человек,

находящийся в знаковой ситуации; 2) интерпретанта — предрасположение

интерпретатора к реакции на знак; 3) денотат — все, что вызывает свершение

данной реакции на знак; 4) сигнификат — дополнительные условия ограничения,

позволяющие денотату вызывать соответствующую реакцию на знак. Прагматическое

определение значения языкового знака через понятие деятельности, поведения,

приравнивает знак к подготовительному стимулу целенаправленной реакции, а его

значение сводится к «предрасположенности», к «склонности» интерпретатора,

человека, находящегося в знаковой ситуации, к реакции на знак. Если подойти к

определению сущности зна­чения знака с гносеологической точки зрения, то можно

кон­статировать следующее. Значение знака не является идеальной сущностью, оно

не представляет собой обобщенного содержания, которое бы являлось отражением

предметов, их признаков и свя­зей в материальной действительности; значение по

теории Ч. Морриса [85; 86] и не сам физический акт, хотя знак понимается

исключительно как «физическая сущность» (phisical event), не эмпирическая

данность на уровне предметного ряда явлений, и даже не ответная реакция на

знак. Знаковое значение есть лишь «предрасположение» (expectency), определенное

психиче­ское состояние интерпретатора, некое ощущение — категория,<101>

находящаяся ни на уровне абстрактного мышления, ни на уров­не объективно

существующей материальной действительности. Два других фактора семиозиса —

денотат и сигнификат — пред­ставляют по своей сущности определенные восприятия,

кото­рые не могут быть отнесены ни к предметному ряду, ни к обобщенным

категориям уровня абстрактного мышления. Сле­довательно, все факторы,

конституирующие значение знака и знаковую ситуацию в прагматической теории,

поставлены в зави­симость от субъекта и данных уровня чувственного познания и

его эмпирического опыта [46]. Поэтому не случайно, что лингвисти­ческая

интерпретация значения языкового знака дается в таких терминах психологии, как

«стимул», «реакция», «предрасполо­женность», «целенаправленное поведение» [6] и

т. п., а основной гносеологический вопрос о соотношении языка, мышления и

объек­тивного мира переносится из области познания в чисто прагма­тический план

общей семиотики.

При диалектико-материалистическом решении вопроса о свя­зи языка, мышления и

объективной действительности материаль­ное противополагается идеальному как

первичное вторичному. «... Понятие материи не означает гносеологически ничего

иного, кроме, как: объективная реальность, существующая независимо от

человеческого сознания и отображаемая им» [33, 248]; «... дух есть вторичное,

функция мозга, отражение внешнего мира» [33, 78]. Следовательно, в

противоположность конвенциональному пониманию знака логицистами, ни сам

процесс познания матери­ального мира, ни его результаты — обобщенно-

исторический опыт, абстрактные категории и понятия — не создаются совер­шенно

произвольно, а детерминированы объективными свойст­вами предметов, их

отношениями и связями в материальном мире. Сознание не конструирует

объективной действительности, оно, отражая ее посредством языка, закрепляет

определенные ре­зультаты познавательной деятельности в знаковом значении

языко­вых элементов.

Что касается второго соотношения — «мышление — язык», то при всей тесной их

связи и взаимодействии, это — два разных по своей сущности феномена, имеющие

каждый свое содержание, форму, структуру, элементы и законы их

функционирования. Их тесная взаимообусловленная связь проявляется в том, что

язык как система знаков выступает средством формирования и развития мыслей,

формой репрезентации результатов опредмечивания реальной действительности;

«... абстракция должна быть овеществлена, символизирована, реализована

посредством (ка­кого-либо) знака» [4, 61].

Основная функция языкового знака с точки зрения связи языка и мышления состоит в

том, чтобы удовлетворять основным отражательным и мыслительным процессам,

свойственным чело­веку,— обобщать (интегрировать) и конкретизировать

(диффе<102>ренцировать), опосредствованно и абстрагированно представлять

мыслительное содержание, которое исторически закрепляется за данным знаком.

Познавательная функция языкового знака является основной, отличающей его от

знаков прочих семиотиче­ских систем.

В соотношении «знак — реальная действительность» первые служат обозначением

второй и в то же самое время являются носителями «обобщенного ее отражения»,

органически прочно соединяясь с соответствующим понятием или отдельными его

признаками, лежащими в основе семантических ценностей языко­вых единиц.

Неразрывная связь означаемого (смыслового со­держания) и означающего

(знаковой формы) является непремен­ным условием единства языкового знака,

поэтому участие язы­ковых знаков (особенно слов) в формировании мыслей, идей,

понятий в процессе познания настолько непосредственно, что связь между двумя

сторонами словесного знака определяется с точки зрения психологии следующим

образом: «... мысль не выражается в слове, она совершается в нем» [14, 268].

С точки зрения диалектико-материалистического решения гносеологического

вопроса в формировании знакового значения находят определенное отражение все

три взаимосвязанные между собой элементы семиозиса: познающий субъект,

познаваемый объект и языковый знак, способствующий процессу познания.

Специфическая, т. е. опосредствованная человеческим соз­нанием, связь

означающего с означаемым, формы знака с его содержанием, может быть выражена

по отношению к слову сле­дующим образом: слово реализует понятие о предмете,

им обо­значенном [2, 58].

Основные подходы в решении гносеологического вопроса о сущности языковых знаков

разнятся в зависимости от того, какая соотносительная пара факторов

семиотического треуголь­ника (схема которого приводится ниже) берется за

основную, часто за единственную.<103>

Так, для номиналистов, объективных идеалистов, решающим является отношение

«знак — объект» (I), при этом первичным является знак, а объективный мир

(предметный ряд) «конструи­руется при помощи знаков». Познающий или

воспринимающий субъект исключается из знаковой ситуации.

Для логицистов, представителей логического позитивизма, определяющим служит

отношение «субъект — знак» (II). Объек­тивный мир исключается из анализа

знаковой репрезентации. Отношение между субъектом и знаками, его умение

оперировать знаками, комбинировать их по определенным логическим зако­нам

составляет всю сущность знакового процесса.

Для бихевиористов, сторонников биологического прагматиз­ма,

наисущественнейшей является ось «субъект — объект» (III), определяющая

поведение субъекта в «предметном», эмпириче­ском опыте. Поэтому все факторы,

конституирующие семиозис, есть не что иное, как отношение предрасположенности

ожида­ния субъекта для целенаправленного поведения.

При диалектико-материалистическом решении вопроса о соот­ношении языка,

мышления и объективной действительности при­нимаются во внимание все три

линии отношений, и семиозис определяется как специфическое отношение через

знак познаю­щего субъекта к объективной действительности [2; 45; 56]:

«субъ­ект — объективный мир», «субъект — знак», «знак — объект». Значение

знака определяется как обобщенное отражение призна­ков предметов, явлений

объективного мира, исторически закреп­ленное за данным знаком и ставшее его

внутренней стороной.

Лингвистическая . разработка сущности знаковой репрезентации естественного языка

была на­чата Ф. де Соссюром, который первый в истории науки наиболее полно и

последовательно изложил целостную теорию языка как си­стемы знаков.

Абсолютизируя социальный характер языка, Соссюр рассматривал последний не как

орудие объективации материаль­ного мира, а, скорее, как социальную (всеобщую)

форму расчле­нения и разграничения «хаотичного по своей природе мышления» [52,

112]. Судя по тому, что связь языка с мышлением Соссюр видел в «совокуплении

мысли со звучащей материей», а не в отра­жении объективного мира и его

опосредствованной репрезента­ции человеком при помощи языковых форм и

категорий, можно предположить, что он считал язык формой расчленения

объек­тивного мира, единым и облигаторным для всех говорящих на данном языке

способом организации мышления как социального продукта языковой общности.

Своеобразие постановки и реше­ния им гносеологического вопроса о сущности

знаковой репре­зентации заключается в том, что триада язык — мышление —

объективный мир заменена бинарным противопоставлением, где соотносительными

членами являются не мышление — язык, а мышление — звуки. Расчленение каждой из

сфер происходит<104> в языке, который «служит таким посредником между

мышлением и звуком, что их объединение неизбежно приводит к обоюдном

разграничению единиц» [52, 112]. Такое понимание Соссюром сущности и роли языка

предопределило принципы и положения разработанной им знаковой теории:

1. Имманентный характер языка как системы, исключающий при ее изучении

обращение к экстралингвистическим факторам (предметный ряд, познающий или

воспринимающий субъект, сферы функционирования языка, коммуникативные цели и

т. п.).

2. Определение знака как двусторонней психической сущности, интерпретируемой

не как субстанция, а как форма (принцип) организации языковой структуры.

3. Абсолютизация принципа произвольности и условности языкового знака при

отсутствии четкого определения его озна­чаемого (signifiй)

3.

4. Изучение языка как системы исключительно путем уста­новления материальной

и концептуальной ценностей языковых знаков, определяемых по их негативной или

«отрицательной зна­чимости».

Таким образом, лингвистика обязана Ф. де Соссюру форму­лированием основных

понятий о природе языкового знака и тезисов о двустороннем характере знака,

психической природе обеих его сторон — означающего и означаемого,

произвольном характере их связи, дифференциальном характере обеих сторон

знака, системной обусловленности знака, линейном характере означающего,

непрерывности знака во времени, изменчивости знака и т. п.

Исходя из особенностей языковых знаков и законов их функ­ционирования Ф. де

Соссюр определил сущность языка как знаковой системы sui generis и специфику

ее структурной организа­ции. Язык, по определению Соссюра, психическое,

социаль­ное установление, представляющее собой систему значимостей и

равноценностей, различий и тождеств. Язык — устойчив, не подвержен

революционным сменам и, как установленный тради­цией, характеризуется

постепенной взаимосменяемостью элемен­тов, которым свойственна структурная

организация по двум осям отношений — синтагматической (сочетаемость) и

ассоциативной (парадигматическая противопоставленность). Язык, по Соссюру,

свободен в выборе средств, однако наличие исторической преем­ственности и

системной обусловленности служит ограничением этой свободы и произвольности

языкового знака.

В русле этого же функционального понимания сущности языкового знака,

определяемого как отношение формы содержа<105>ния и формы выражения,

находится глоссематическая теория, согласно которой язык считается знаковым

только по своим целям, по внешней функции — в его отношении к

внелингвистическим факторам; что же касается его внутренней, структурной

организации, то это система односторонних, незнаковых элемен­тов языка — фигур

содержания и фигур выражения [20, 305].

Членимость означающего и означаемого знака на компоненты, противопоставление

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36